Будущее капитализма

В геологии движения континентальных плит вызываются течениями в расплавленном ядре Земли, ее магме. Аналогично

этому, пять экономических; плит, определяющих. Облик экономического мира, плавают в жидкой смеси технологии и идеологии. Изменения и взаимодействия этих двух сил создают течения, сталкивающие между собой экономические плиты.

Перед тем, как капитализм возник из феодализма, – в последний период кусочного равновесия – в технологии и идеологии уже произошли необходимые изменения. Технологической предпосылкой капитализма был неодушевленный источник энергии, к которому можно было бы присоединять большое количество оборудования. Пока единственным источником энергии была энергия человека или животного, к этому источнику можно было присоединить столь же ограниченный набор основного оборудования – слишком ограниченный для создания капитализма. Например, Леонардо да Винчи сделал много чудесных изобретений, оставшихся на бумаге, потому что их нельзя было осуществить без источника энергии, который он не мог себе представить.

Недостающим звеном была паровая машина. С ее помощью можно было использовать огромное количество основного оборудования в одном месте, например, на текстильной фабрике, или в обширной географической области, как это делается на железной дороге. Железные дороги с паровозами сделали возможным создание национальных рынков, а фабрики с паровыми двигателями сделали возможным создание больших компаний, способных обслуживать эти национальные рынки. Паровая машина и большое количество присоединенного к ней оборудования довели производство до уровня широкомасштабной экономики. При этом выход продукции мог возрастать быстрее, чем затраты на производство. Повышение производительности привело к повышению заработной платы и доходов, а это, в свою очередь, привело к росту покупательной способности, направленной не только на ранее существовавшие товары, но и на вновь изобретенные, быстро превращавшиеся из предметов роскоши в предметы первой необходимости. В использовании производительной силы, заключенной в механической энергии, главную роль играло накопление капитала и, тем самым, собственность на капитал.

В конечном счете, паровой двигатель как первичный источник энергии был заменен электричеством и двигателем внутреннего сгорания, и это сделало возможной большую децентрализацию производства; но такая замена по существу не изменила систему, а увеличила ее эффективность.

Вследствие использования паровой энергии феодализм, при котором важные решения принимали владельцы земли, сменился капитализмом, при котором важные решения принимали владельцы заводов и машин. Капитализм предоставил принятие решений владельцам капитала именно потому, что они управляли ключевым элементом новой системы – источником энергии. Это были генералы, командовавшие капитализмом. Они нанимали и увольняли солдат (рабочую силу), они повышали и понижали в чине офицеров (менеджеров), они решали, в каких местах давать битвы (устраивать производство). Они решали, где атаковать и где отступать (какие рынки завоевывать и какие оставлять без внимания), они выбирали такое оружие (технологию), которое принесет им победу (прибыль). Рабочие не участвовали в принятии решений ни при феодализме, ни при капитализме, поскольку главным стратегическим элементом феодализма была земля, а главным стратегическим элементом капитализма была механическая энергия. В течение девятнадцатого столетия «бароны-разбойники» капитализма сменили феодальных баронов старой системы. Капитализм предоставил принятие решений владельцам капитала именно потому, что в их власти был ключевой элемент новой системы – капитал.

Но капитализму нужно было также изменить идеологию. В Средние века корысть была худшим из грехов, и торговец никогда не был угоден Богу (21) (#ran_0230284859671860). Капитализму нужен был такой мир, где корысть была бы добродетелью, а торговец был бы особенно угоден Богу. Человек должен был верить, что он не только вправе, но и обязан приобретать как можно больше денег. Представление, что благополучие индивида означает прежде всего максимальное личное потребление, возникло очень недавно – ему меньше двухсот лет (22) (#ran_5749135930230284). Без этого представления вся структура мотиваций, на которой держится капитализм, не имеет смысла, а экономический рост бесцелен (23) (#ran_9540716102984731).

В периоды кусочного равновесия идеологии и технологии – новые и старые – не подходят друг к другу. Чтобы восстановилась хорошая экономическая смесь тех и других, они должны стать совместимыми, согласованными между собой. Это сложный процесс, поскольку то, что возможно, в значительной степени зависит от того, во что мы верим. Переживания фильтруются через убеждения, обусловливают видение действительности и меняют входящие в употребление технологии. Но, в свою очередь, новые технологии меняют наши убеждения и предлагают новые пути.

Старые, установившиеся общественные системы могут приспособиться к новой окружающей среде лишь при видимой угрозе поражения. Без такой угрозы умы закрыты для нового – почти все умы и почти всегда. Лишь эта угроза открывает окна воображения, позволяет увидеть новые пути к новым свершениям. Новые условия должны быть поняты до наступления кризиса, к ним надо приспособиться заранее: тогда легче действовать, легче вынести болезненные перемены. Общества процветают, когда убеждения и технологии согласны между собой; они приходят в упадок, когда неизбежные изменения убеждений и технологий не согласуются между собой. Справедливость этого доказывают благополучные общества прошлого; многие из них были построены на совсем иных ценностях и применяли совсем иные технологии, чем нынешние. Но все они нуждались в согласованности, о которой была речь: без этого они не могли бы преуспеть.

Сельское хозяйство началось в долине реки Нил, потому что люди еще не умели пахать землю и не знали удобрений – у них отсутствовали две основных технологии (24) (#ran_2651373587915494). Но Нил с его ежегодными разливами и наносами ила позволял им обойтись без обработки земли и без удобрения (25) (#ran_9714598348321065). Достаточно было сеять. Мягкий, свежий ил сам собой избавлял от необходимости пахать и удобрять землю. Таким образом, сама природа доставила технологии, обеспечившие процветание сельскохозяйственной экономики.

Но чтобы могла развиться сельскохозяйственная экономика, сменившая скотоводческую культуру кочевников, нужны были соответствующие ценности – идеология, убеждавшая большое число людей коллективно трудиться, строить и поддерживать принадлежащие общине плотины. Без этих плотин, удерживавших ил и воду на берегах Нила, они ушли бы обратно в реку, а в этой стране почти не было дождей. Чтобы действовала такая система орошения, необходимая для выращивания урожая, нужна была строжайшая дисциплина.

Вероятно, вследствие этого постоянства погоды и разливов Нила у древних египтян развилась идеология, очень непохожая на нашу. В центре внимания всей жизни была смерть. Вера в загробную жизнь, более реальную, чем сама жизнь, выработала социальную дисциплину, позволившую им вкладывать в будущее больше капитала, чем в любом обществе после них. Фараоны жили в глиняных дворцах, но хоронили их в монументальных каменных сооружениях. Доля времени и ресурсов, ушедшая на строительство пирамид, при технологиях, которые применяли египтяне, для нас просто непостижима (26) (#ran_2126746106539080). Когда нильская долина была под водой во время разлива, вся рабочая сила мобилизовывалась на полгода, чтобы строить эти монументы, удивительные даже для современной технологии (большая пирамида в Гизе выше римского собора Святого Петра) (27) (#ran_4529379646912028). В течение всей жизни фараоны копили сокровища, чтобы унести их с собой в вечную жизнь. Простые люди старались устроить себе скромные гробницы, чтобы совершить то же путешествие в вечную жизнь, что и фараоны из своих великолепных гробниц (28) (#ran_9716085246413401).

Коллективные потребности были важнее индивидуальных – насколько нам известно, у египтян не было самоанализа и личного мнения (29) (#ran_3959678297160852). Идеология, заинтересованная в далеком будущем и не заинтересованная в индивиде, была столь же важна для их длительного благополучия, как и разливы Нила, доставлявшие им плодородный ил.

У римлян, напротив, успех объяснялся не технологией, а идеологией. Вот что сказал об этом их современник, военный историк Вегеций: «Римляне менее плодовиты, чем галлы, меньше ростом, чем германцы, слабее, чем испанцы, не столь богаты и хитроумны, как африканцы, они уступают грекам в технике и в понимании человеческих дел. Но они обладали способностью к организации и даром господства» (30) (#ran_0593965181723071).

Эта единственная в своем роде система ценностей давала им армии с несравненной дисциплиной, выполнявшие приказы, когда другие отказывались повиноваться (31) (#ran_1342062414698259). Их система связи, команды и управления была великолепна (32) (#ran_5107436280731981). Римляне выигрывали войны, хотя у них никогда не было военной техники, которой бы не было у их врагов. Они не были заинтересованы в развитии техники, за полторы тысячи лет почти не сделали в ней улучшений, а часто прямо их отвергали (один римский император намеренно отказался от механического устройства для передвижения каменных колонн) (33) (#ran_9405194321763234).

Их общественная организация привела к строительству мостов, дорог и акведуков, сохранившихся до сих пор. Через девятьсот лет после сооружения Аппиевой дороги (Via Appia) историк Прокопий причислил ее к величайшим достопримечательностям мира и заметил, что ни один ее камень не сломался и не истерся за сотни лет без всякой починки (34) (#ran_6710294525648075). Одним из экономических результатов этой идеологии была транспортная система, доставлявшая зерно со всех берегов Средиземного моря, чтобы насытить город, насчитывавший больше миллиона жителей, с их лошадьми (35) (#ran_7231039867102945). Для сельского хозяйства у них были структуры, нужные для добычи удобрений и ежегодной доставки их на поля. Средний римлянин пользовался материальным благополучием, вновь достигнутым лишь в начале индустриальной эры, в восемнадцатом веке. Рядовые римляне никогда не опускались до бесправия и унижения, бывших уделом простого европейца в Темные века (36) (#ran_2546218185197380).

Организация окупилась. Они создали империю из ста миллионов человек, простиравшуюся почти на три тысячи миль с запада на восток и на две тысячи двести миль с севера на юг (37) (#ran_3684510723907969).

Но римляне достигли этого с убеждениями, не похожими на наши. Римляне не верили в права человека, не зависящие от его положения, и многие в их государстве были рабами. Даже свободные не были равны – каждый к принадлежал определенному классу или сословию (38) (#ran_8219154362154620). Индивид мало значил, и не было представления о «личности, находящей в самой себе опору против суждений, навязываемых сообществом извне» (39) (#ran_2925041735358936). Римляне не уважали диссидентов. Их религия подавляла индивидуализм и поощряла чувство принадлежности к сообществу – в полную противоположность нашей (40) (#ran_7160963254794283).

Римляне осуждали как «вульгарные и неблагородные» те коммерческие ценности, которые теперь составляют сердцевину капитализма (41) (#ran_4141303587914840). Свободный человек не должен был работать за плату, поскольку он подчинялся бы приказаниям другого, а это было равносильно рабству (42) (#ran_6325176292086231). По словам Цицерона, «наемная работа омерзительна и недостойна свободного человека» (43) (#ran_1819769829054092). В самом городе Риме половина населения получала свой хлеб бесплатно или по льготной цене. Это была «справедливая», а не рыночная цена (44) (#ran_8745151467893893). По закону и по традиции римские сенаторы не могли заниматься бизнесом. Если они все же им занимались, они должны были это скрывать и часто использовали для этого своих рабов. Престиж зависел у римлян не от дохода или экономического положения, а от военной репутации.

Завоевания часто вели к обогащению, но богатство становилось достоинством (dignitas) не вследствие личного потребления, а вследствие даров; обычно дарили гражданам своего города общественное здание, начертав на нем свое имя. Глава государства не строил дворцов для самого себя: это подобало восточным деспотам (45) (#ran_0826019463510726). Дары обеспечивали столь высокий престиж, что в самом Риме только императору дозволялось строить общественные здания. Цель жизни состояла не в том, чтобы быть богатым и пользоваться высоким уровнем потребления. Для римлянина коллективное благо его беспредельной империи было важнее его личного уровня жизни (46) (#ran_3176340403948567).

С точки зрения Аристотеля, «великолепен человек, дающий дары» – а не человек, накопивший богатства (47) (#ran_8278291768139831). Дары были моральной обязанностью. Но это не соответствует нашему представлению о благотворительности в пользу бедных. Дар имел целью прославление империи и самого дарителя. Дар подчеркивал тот факт, что даритель был общественный деятель (48) (#ran_0803243974086710). Начертать свое имя на здании значило обрести бессмертие (49) (#ran_5643676198341924). Вследствие этого дома цезарей были скромны по сравнению с теми, которые они строили для общества (50) (#ran_3579673196058452).

Модель императорского Рима отражает совсем иное соотношение общественных и частных строений, чем это можно наблюдать на моделях современных городов. Доля общественного пространства была намного больше, а доля частного – намного меньше (51) (#ran_1436893172302848). Общественные здания господствовали (52) (#ran_9847314168563480). В современных обществах дело обстоит наоборот: господствует частное начало, а общественное вторично. Для них частное было отрицательным, общественное – благом (53) (#ran_4045293796469120). У богатых людей не было водопроводов, но они были в общественных банях (54) (#ran_2875601873404529). Цицерон сказал, что «римляне ненавидят частную роскошь, они любят общественное великолепие»; о современных обществах этого сказать нельзя (55) (#ran_5636751602879024). Они построили свою империю, руководствуясь ценностями, отличными от наших.

На другой стороне земного шара, в Китае, все технологии, нужные для промышленной революции, были изобретены на сотни лет раньше, чем в Европе. По крайней мере за восемьсот лет до европейцев китайцы изобрели доменные печи и поршневые мехи для производства стали; порох и пушки для военных действий; компас и руль для исследования мира; бумагу, наборный шрифт и печатный станок для распространения знаний; подвесные мосты; фарфор; колесный металлический плут; лошадиный хомут; ротационную молотилку и механическую сеялку для повышения урожайности; сверло, позволявшее использовать энергию природного газа; десятичную систему, отрицательные числа и нуль, чтобы анализировать свои действия. Даже простая колесная тачка и спички были у китайцев на сотни лет раньше, чем у нас (56) (#ran_3406027685879108).

Если бы можно было в пятнадцатом веке спросить историков, какая страна должна победить и колонизировать весь остальной мир, а затем перейти раньше всех от сельскохозяйственного производства к промышленному, то они назвали бы Китай. Между тем как победившая Европа состояла из вечно ссорившихся мелких государств, далеко отставала от Китая в технологии, не знала его политической и социальной интеграции.

Почему же это произошло? У Китая не было надлежащих идеологий. Китайцы отвергали, не использовали и забывали те самые технологии, которые дали бы им господство над миром. В каждой новой технологии они видели не возможность, а угрозу. Новшества были запрещены. Решение всех проблем надо было искать в канонических текстах, освященных Конфуцием.

Люди редко выбирают прямой и рациональный путь. У них всегда бывает много конкурирующих представлений о «правильной» организации труда. Даже в фирмах одной и той же национальной культуры технологический выбор часто зависит от соотношения сил, ценностей, истории и культуры отдельной фирмы (57) (#ran_0439151435163292). Новые технологии воздействуют на производительность труда, но, кроме того, они воздействуют также на статус, суждения, влиятельность, власть и авторитет. История имеет значение.

ГЛАВНЫЕ ЛИНИИ РАЗЛОМА

Как мы увидим в следующих главах, в эпоху искусственной интеллектуальной промышленности капитализму будут нужны долговременные общественные инвестиции в научные исследования и разработки, в образование и в инфраструктуру. Но когда используются нормальные для капитализма способы принятия решений, капитализм никогда не смотрит в будущее дальше, чем на восемь-десять лет, а чаще, всего – на три четыре года. Проблема ставится просто. Капитализм остро нуждается в том, чего он, по своей внутренней логике, не обязан делать.

В некоторой степени это было верно всегда, но эта проблема осложнилась из-за окончания «холодной войны», идеологии радикального индивидуализма и эпохи бюджетных дефицитов, когда правительства не в силах делать долговременные инвестиции. В капиталистическом обществе, эпохи искусственной интеллектуальной промышленности подлинная роль правительства состоит именно в том, что оно должно представлять настоящем интересы будущего; но нынешние правительства действуют как раз наоборот. Они снижают инвестиции в будущее, чтобы повысить потребление в настоящем.

Когда сила интеллекта становится единственным источником стратегического превосходства, фирма должна – в интересах своей стратегической конкурентоспособности – интегрировать квалифицированную рабочую силу в сплоченную организацию. Но при сокращениях корпорации делают как раз обратное. Работникам всех степеней квалификации демонстрируют, что фирма не лояльна по отношению к ним и косвенным образом внушают, что они тоже не должны быть лояльны по отношению к фирме. При таких ценностях каким образом фирма может сохранить и умножить интеллект – свое единственное стратегическое достояние?

Как же капиталистическая система может действовать в эпоху интеллектуальной рабочей силы, если эта сила не может быть собственностью? Большая часть фирм, имеющих такой характер (юридические фирмы, бухгалтерские фирмы, инвестиционные банки), не управляются теперь сторонними собственниками-капиталистами. Эти фирмы нанимают людей, оплачивают их, повышают в должности, принимают решения и выбирают лидеров совсем иначе, чем это делают во всем мире всевозможные «Дженерал Моторз» и «Дженерал Электрик». Когда фирмы, управляемые интеллектуальной рабочей силой, пытаются привлечь сторонних капиталистических собственников, из этого не получается ничего хорошего. «Делатели дождя» («the, rainmakers»), то есть люди, приносящие фирме деньги, попросту переносят свои способности в другое место. Капиталист не может дать ничего, что им нужно.

Каким образом национальные государства могут навязать свои правила и нормы, если бизнес может перейти (часто электронным путем) в какое-нибудь другое место земного шара, где эти нормы не действуют? Каким образом международные организации, ориентированные на действия в однополярном мире, смогут действовать в многополярном мире без господствующей державы?

Как мы увидим, в международной экономике есть по крайней мере одна закономерность: никакая страна не может неограниченно долго жить с большим торговым дефицитом. Торговый дефицит надо финансировать, и просто невозможно занять достаточно денег, чтобы оплачивать сложные проценты. Но вся мировая торговля, особенно в Азиатско-Тихоокеанском регионе, зависит от того, что большая часть мира извлекает прибыли из торговли с Соединенными Штатами, чтобы оплачивать ими дефициты в торговле с Японией. Когда Америка перестанет получать займы – что неизбежно произойдет, – как это отразится на нынешних торговых потоках?

Чтобы человеческие общества могли процветать, им нужна мечта о чем-то лучшем. Утопии, по самому их определению, построить нельзя, но они предоставляют элементы, которые можно встроить в наши нынешние более чем несовершенные экономические системы, чтобы они могли приспосабливаться к новым условиям. В последние 150 лет социализм и «государство всеобщего благосостояния» были, такими источниками новых идей. Элементы того и другого были заимствованы и встроены в структуру капитализма. Но социализм мертв, а «государство всеобщего благосостояния» обанкротилось и во многих странах естественным образом перестало развиваться. Откуда же взять теперь мечты о лучшем человеческом обществе? Если их не существует, то что случится с нашими нынешними обществами? Не потеряют ли они самую необходимую способность всех человеческих обществ – способность воспринимать и приспосабливаться?

Демократия верит в принцип «один человек – один голос»(то есть в равенство политических прав), а капитализм полагает, что надо предоставить господство рынку (то есть на практике создает большое неравенство экономических прав). В двадцатом веке этот идеологический конфликт между эгалитарными принципами демократии и неэгалитарной реальностью капитализма пытались обойти, прививая капитализму и демократии идеи общественных инвестиций и общества всеобщего благосостояния. Финансируемая государством система социального обеспечения должна была защитить слабых (старых, больных, безработных и бедных) от экономической гибели, а государственные инвестиции в образование должны были уменьшить разрывы в заработках, создаваемые рынком. Но такие государственные инвестиции в образование изгоняются из национальных бюджетов ради оплаты пенсий и медицинского обслуживания престарелых. Идеология «включения» увядает, и ее сменяет возрождение старого капитализма, основанного на «выживании наиболее приспособленных».

Проигравшие, отвергнутые системой и неспособные ее использовать, отступают в религиозный фундаментализм, заменяющий мир неуверенности миром уверенности. Но ценности религиозного фундаментализма совершенно несовместимы с потребностями капитализма двадцать первого века. Первый хочет подавить независимую активность человека, тогда как второй нуждается в этой независимой активности, чтобы определить черты наиболее приспособленных будущего века.

ЭПОХА КУСОЧНОГО РАВНОВЕСИЯ

Когда технология и идеология не сочетаются надлежащим образом, экономическая магма приходит в движение. Тектонические плиты яростно сталкиваются, вулканы извергают лаву, землетрясения колеблют земную кору, меняются контуры гор и долин. Наиболее приспособленный вид, занимавший высшее место в пищевой цепочке, стоит перед угрозой вымирания и пытается вернуться в поток, которого больше нет. Берега рек смещаются; вода течет в новых направлениях. Наступил период кусочного равновесия.

Экономическая поверхность Земли – распределение доходов и богатства – теперь изменяется до основания. Проигравших в экономической битве разбрасывает социальный вулкан под названием «религиозный фундаментализм». Экономическое землетрясение колеблет экономику Мексики. Экономика Китая растет, экономика Японии падает. Драматически замедляется мировой рост. Падает реальная заработная плата большинства американцев. Европа неспособна создать рабочие места для своей молодежи. Проваливаются старые успешные стратегии бизнеса, исходящие из потребностей среднего класса. Никто не знает, что захочет или не захочет купить потребитель с помощью своих электронных карточек. Управляющие больших корпораций теряют свои посты с невиданной быстротой. Начинается период кусочного равновесия.

Приходит совсем новый мир, с совсем новыми возможностями. Хотя экономические плиты нельзя отодвинуть назад, невозможно воссоздать старую среду, их неодолимое движение можно понять: наши действия и учреждения должны измениться, чтобы мы могли преуспеть в этом мире.

Эта книга – попытка понять движение экономических плит, лежащих под видимой поверхностью нашей экономической земли, чтобы понявшие это могли наметить новые направления, позволяющие выжить и преуспеть. Периоды кусочного равновесия открывают перед нами много новых, неисследованных территорий. Мы живем в замечательное время. В нормальные времена, когда уже исследовано почти все, что можно исследовать, топография не столь интересна.

Может быть, предстоящее нам будущее лучше всего представить, вообразив себя Колумбом. В Ост-Индии можно сделать себе состояние, и вы верите, что есть новый, лучший путь, позволяющий туда добраться, – не по суше на восток, а по морю на запад. Подобно Колумбу, вы располагаете картой, где половина территории – «terra incognita» («неизвестная земля»). Мир на запад от вас мало изучен, и вы еще должны построить судно, способное выдержать штормы неизвестной силы, снабдить его парусами, чтобы неведомые ветры понесли его в неясную даль, запастись водой и продовольствием на плавание неизвестной протяженности.

Какова же будет динамика этого нового мира, куда мы поплывем?

Глава 2

КАРТА ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ПОВЕРХНОСТИ ЗЕМЛИ

В экономике распределение дохода и богатства аналогично поверхности Земли: оно формирует экономический климат. В капиталистической экономике распределение покупательной способности определяет, что будет произведено, кто будет платить и кто будет пользоваться товарами и услугами, произведенными экономикой. Без покупательной способности индивиды – в некотором вполне реальном смысле – попросту не существуют. Для большинства индивидов покупательная способность зависит от их текущих и прошлых заработков. Например, среди мужчин в возрасте от двадцати четырех до сорока четырех лет заработки составляют 93% дохода (1) (#ran_9061529748683275). Экономическая игра называется словом «труд».

Но в отношении труда и заработков экономическая поверхность Земли преобразуется с невиданной быстротой. Возникает новая, непривычная топография.

ПОЧТИ ВЕЗДЕ ВОЗНИКАЕТ НЕРАВЕНСТВО

Неудивительно, что во время «великой депрессии» различия в доходах сократились. По мере того как рушилось деловое сообщество, накопленное богатство в форме капитала исчезало. Доходы и капиталы падали у всех, но для тех, кто был наверху, им было попросту дальше падать. Те же, кто были внизу, в ряде случаев все еще могли вернуться на семейную ферму к родственникам, где они могли обеспечить себе прожиточный минимум. Неудивительно также, что во время Второй мировой войны, когда двенадцать миллионов американцев сражались и умирали за свою страну (что было подлинно эгалитарной деятельностью), правительственный контроль над заработной платой и ценами намеренно использовался с целью сократить различия в заработках.

Удивительно, что, когда контроль над ценами и заработной платой был отменен после окончания Второй мировой войны и экономика возвратилась к процветанию, при этом не вернулись более широкие различия в заработках, какие были в 20-е гг. В 50-е и 60-е гг. царила устойчивость. Экономисты, изучавшие распределение заработков в то время, с немалым трудом пытались объяснить, почему при столь заметных изменениях в экономической жизни распределение заработков оставалось неизменным.