Колыбель для Ангела

– Нет, ничего, показалось, наверное, – отец Алексей смущенно тряхнул головой. Шепот растворился в доносящихся с улицы звуках. Огонь лампады у образа Иисуса Христа качнулся и выровнялся, засияв ровным белым пламенем. Это было как наваждение. Оно настораживало. Настораживало, как все необычное, но не пугало.

Священник вновь сосредоточил внимание на загадочном предмете. Он был выполнен из странного твердого материала красноватого оттенка, и представлял собой две четырехугольные пирамиды, соединенные между собой основаниями. Никакой вычурности, присущей бесполезным помпезным вещам. Строгость исполнения как бы свидетельствовала о важности и величественности предназначения. На одной их граней размещалось странное изображение, отдаленно напоминающее очертаниями крест, с нанесенным на нем и вокруг него, знаками. На всех гранях предмета также по спиралям были нанесены знаки, часть из которых показались отцу Алексею знакомыми. Сознание его всколыхнулось, извлекая из памяти давно забытые странички жизни.

Во времена учебы в университете Алексей Першиков увлекался древнеегипетской культурой. Часами пропадая в библиотеках, он перечитал уйму литературы по истории одной из древнейших цивилизаций. На толкучке скупил у букинистов по этой теме все, на что был способен его студенческий бюджет. И сейчас, рассматривая знаки на принесенном предмете, он почти не сомневался в их происхождении. Часть из них имели нечто общее с древнеегипетским идеографическим письмом. Отец Алексей, пораженный своей догадкой, поднял взгляд на Фролова, и взгляд этот выражал изумление.

Фролов почувствовал, как по спине пробежал озноб.

– Ну, что я говорил! Вещичка-то, видимо, все-таки не простая, а? – прошептал он, словно боясь спугнуть удачу. Фролов не скрывал радости –милицейское чутье его не подвело.

– Да, Юрий Степанович, – помедлив, произнес отец Алексей, – предмет этот действительно, похоже, не безделушка, хотя к православной церкви вряд ли имеет отношение. Но само то, что он находится сейчас перед нами, я уже считаю чудом. Конечно если это не подделка под старину, во что я мало верю. Ведь подделывают обычно дорогие вещи, а тут, будто специально, выполнено все скромно, да еще и материал не драгоценный. Похоже на медь.

– Ну не скажите, – возразил Фролов. – В наше-то время любой цветной металл немалых денег стоит. Даже бомжи вшивые вон по помойкам алюминиевые банки из-под напитков собирают и в цветмет сдают. А тут весу килограмм пять будет, не меньше. Для любого бомжа – находка.

– Негоже, Юрий Степанович, так о людях говорить. Все под Богом ходим. А вот то, что вещица эта – ценная находка, я почти уверен. Если вещь подлинная, то для науки и истории – находка. Хотя, поди разбери теперь, откуда она взялась и какую грандиозную историю имеет. Письмена на ней похожи на древнеегипетские. Учитывая это, ей, по меньшей мере, две-три тысячи лет, а то и более.

– Сколько?! – Фролов недоверчиво глянул на священника, потом перевел изумленный взгляд на загадочный предмет.

– Однако, утверждать не берусь, – оговорился отец Алексей. – Это следовало бы проверить.

– Да-а, – протянул Фролов, продолжая находиться в состоянии легкого шока от услышанного. – Как же она в Россию-то попала? До Египта от нас не ближний свет. Хоть бы бродяга этот выжил, авось и правду узнаем.

– А в сумке больше ничего не было? – поинтересовался отец Алексей.

– Было тряпье какое-то грязное. Я его в больнице оставил – не хватало вшей или другой гадости подхватить, – ответил Фролов, брезгливо поморщившись.

Он сосредоточенно потер затылок:

– Батюшка, а сами вы можете определить, что это за штуковина?

– Отчасти, Юрий Степанович. Назначение ее только эксперты могут определить. Мы же с вами можем только кое-что предположить. Есть у меня пару книг по древнеегипетскому письму – с молодых лет остались. Можно попытаться прочесть надписи.

– Было бы неплохо, батюшка. И мне это будет интересно, – воодушевился идеей Фролов.

Рутинная жизнь участкового инспектора не часто озаряется столь яркими эпизодами, поэтому Фролов старался извлечь из данного случая максимум возможной пользы.

– Подъезжай-ка, Юрий Степанович, ко мне вечерком домой с этой вещицей. Найду я свои книжки и постараемся побольше узнать о ней.

– Непременно заеду, непременно, – Фролов не скрывал радости. Он уложил предмет обратно в сумку. – Что ж, спасибо, батюшка, за содействие правоохранительным органам, ну и мне лично, конечно. Пора идти, а то уж больно долго мой участок без присмотра.

– Бог в помощь, – кивнул отец Алексей на прощание, пропуская Фролова в открытую дверь. – А я сегодня посещу горемычного в больнице, благословлю.

Оставшись один, отец Алексей попытался осмыслить все увиденное и услышанное. Все в этой истории показалось ему странным: невесть откуда взявшийся скиталец, найденный без сознания, странный предмет с древними надписями, наконец – сумка, которая, судя по ее стилю и состоянию, в возрасте не намного уступала самому предмету. Как будто странник этот попал в наше время из другого века или даже из другой эпохи. А еще это странное наваждение, овладевшее им при осмотре предмета. Что это было? Где-то в глубоком подсознании заискрились туманные, осколочные воспоминания – что-то в этом показалось ему знакомым.

«Непременно в этом нужно разобраться, – подумал отец Алексей. – И непременно увидеть этого странника. А пока самое время помолиться за него. Жаль имени не знаю». Отец Алексей обернувшись к образу, начал молитву за здравие.

Глаза Иисуса Христа проникновенно и испытующе взирали на него. Отцу Алексею вдруг показалось, что в уголке глаза Господа блеснула прозрачная слеза, а лик озарился едва различимой улыбкой.

Глава 3

Азаров едва успел нажать на педаль тормоза. Его «девятка» жалобно взвизгнула тормозными колодками. Горел уже зеленый сигнал светофора, когда на пешеходный переход, не обращая никакого внимания ни на светофор, ни на двигающийся транспорт, вышла старушка. Машина остановилась буквально в считанных сантиметрах от нее. Руслан с облегчением вздохнул, холодная волна медленно прокатилась от макушки до конечностей и застыла колючими льдинками в кончиках пальцев. Но то, что произошло в следующую секунду, повергло его в гораздо более глубокий шок. Старушка, нисколько не испугавшись визга тормозов, обернулась к машине, с размаху грохнула сумкой по капоту, затем зло пнула бампер и в довершение ко всему плюнула в лобовое стекло. После всего этого она разразилась гневной тирадой с таким набором ненормативных эпитетов, что все предыдущие ее действия показались лишь легким упреком. Продолжая выкрикивать ругательства, периодически оборачиваясь и грозя сухеньким кулачком, она деловито продолжила свой путь. Руслан пришел в себя, лишь услышав клаксон остановившейся сзади машины и торопливо нажал на газ.

Набирая скорость, Азаров еще раз взглянул на противоположную часть улицы, куда направилась старушка, но она умудрилась удивительным образом исчезнуть. Он еще раз окинул взглядом пустынную улицу, но старушки нигде не оказалось. Только невесть откуда взявшаяся старая, облезлая черная кошка, потершись о стойку светофора и бросив пристальный изумрудный взгляд в его сторону, засеменила в направлении мусорных баков.

Продолжая свою поездку, Азаров никак не мог отделаться от чувства досады. Он себя не оправдывал. Конечно, за рулем автомобиля нужно быть предельно внимательным и собранным, чтобы не допускать подобных случаев. Но поведение старушки показалось ему более чем странным и, по меньшей мере, возмутительным. И сколько же злобы и неприкрытой ненависти было в ее глазах. Ему даже показалось, что он видел злобные зеленые огоньки в ее глазах. Он посмотрел на капот и присвистнул. В том месте, куда пришелся удар старушкиной сумки, красовалась небольшая, но достаточно глубокая вмятина. «Елки-палки, что ж у нее в сумке-то лежало, кирпич что ли. Не старушка, а кобра, – сокрушаясь подумал Азаров и только теперь обратил внимание на плевок на лобовом стекле. – А вот и яд». Он включил дворник и омыватель стекла смыл этот оскорбительный след нападения. Ему стало обидно, не столько за себя, сколько за невинно пострадавшую машину. Он хоть и эксплуатировал ее нещадно, но относился к ней, как к надежному товарищу.

Ему отчего-то вспомнилось, что это была уже третья машина в его жизни. Первую свою машину, старенькую «копейку», они с женой Светланой получили в качестве свадебного подарка от его отца. Вторую машину, «Фольксваген гольф», они купили «с рук» пять лет спустя, когда Азаров уже работал репортером в многотиражке. Эту машину он вспоминал с болью. Именно на ней три года назад Светлана погибла в автокатастрофе. Нелепо, как обычно и происходит в таких случаях. Рядом с дорогой мальчишки играли в футбол, мяч выкатился на дорогу, один из мальчишек в азарте игры выбежал за ним. Чтобы не сбить ребенка, Светлана направила машину на обочину. Машина упала в свежевырытый котлован. Скорая помощь прибыла слишком поздно.

Тяжелые воспоминания черным пауком вылезли из глубины памяти, тоска навалилась на него гнетущей тяжестью. После гибели Светланы в его душе образовалась огромная область пустоты, которую он ничем не мог заполнить. Был период, когда он искал утешение на дне стакана. Не найдя в этом проку, он пытался много, до изнеможения, работать, но это не спасало. Это было его незаживающей раной, и излечить ее было невозможно. Светлана навсегда унесла с собой часть его души.

Клаксон вырвал его из раздумий. Зеленый сигнал светофора уже горел, а он все стоял на перекрестке. «Так, что-то я сегодня чересчур рассеянный, – спохватился Азаров, включая передачу и нажимая педаль газа. – Похоже, сегодня не мой день. Нужно встряхнуться». Он потряс головой, действительно ощутив себя чуть бодрее. Проехав еще квартал, он свернул в знакомый широкий переулок и остановился возле дома Савельева.

Небольшой одноэтажный дом с зеленой черепичной крышей и свежевыкрашенным белым забором не имел никакой вывески, но многие в городе его знали и посещали. Савельев уже давно был известен в Ростове-на-Дону, как специалист по нетрадиционной медицине и имел в этой области определенный авторитет. А в свое время был он отменным хирургом, спас многих от неминуемой смерти. Все внезапно изменилось после его поездки в Тибет, куда он отправился с этнографической экспедицией. Вернулся он через пять лет совершенно другим человеком.

Азаров знал его с детства – учились вместе с первого класса. Сколько он его помнил, Сергей всегда был непоседой – взбалмошным, лихим и безрассудным. Его постоянно посещали несусветные идеи, а поскольку он был заводилой во всем, то всегда подбивал на их воплощение свое окружение. Остановить его было немыслимо.

Он и в пору работы хирургом, напористый и исключительно уверенный в собственных силах, брался за операции, на которые не решались более опытные, но осторожные специалисты, и проводил их безукоризненно.

Из Тибета он вернулся другим – сосредоточенным, спокойным, каким-то одухотворенным. На расспросы знакомых о его пребывании в Тибете отвечал уклончиво. Азарову сказал коротко – как-нибудь расскажу. Но пока так и не рассказал.

По приезду он не вернулся в больницу, где его ждало блестящее будущее. На расспросы знакомых о причинах ухода отвечал просто: «Потерял интерес к хирургии». Только Азарову, как лучшему другу, сказал: «Руслан, я познал одну истину: совершая порой сложнейшие манипуляции, добиваясь в них совершенства, мы даже не догадываемся, что эта сложность и есть примитивность. Мы читали в институте слова Авиценны – «Устрани причину – пройдет и болезнь» и думали, что понимаем их смысл. А на самом деле не доходили до причин. Современная медицина устранить причину болезни не способна, поскольку принимает за причину ее последствия. Лечить людей прежними методами я уже не смогу. А нынешние мои методы в больнице пока неприемлемы».

Эти неясные суждения и вообще поведение Савельева по возвращении из Тибета, Азаров поначалу воспринял как очередную его несусветную идею. Но когда Сергей открыл на дому что-то вроде центра нетрадиционной медицины, принимая своих пациентов, и по городу, а затем и за его пределами, разлетелась молва о его феноменальных способностях целителя, экстрасенса, и всякого такого прочего, Азаров понял, что это серьезно и в личности Савельева действительно произошли какие-то кардинальные перемены.

Во всяком случае, и это особенно радовало Азарова, на их дружбу это никак не повлияло. И он благодарил Бога за то, что Савельев не остался со своими идеями в Тибете. Хотя и считал его нынешнее увлечение, мягко говоря, несерьезным. Азаров рассматривал это именно как увлечение, не более того, тем более, что за свои эксперименты Савельев денег с пациентов не брал.

Азарову как-то не приходила в голову идея проанализировать, почему посетители Савельева, которых тот отказывался называть пациентами, после «исцеления» коренным образом меняли свой образ жизни. Многие из них превращались из прежних прожженных обывателей, аморальных или асоциальных элементов в одухотворенные личности – одни обращались в веру, другие становились всевозможными меценатами или волонтерами. По крайней мере, прежним никто из них не остался.

Зарабатывал же на. жизнь Савельев тем, что писал странные, опять-таки по мнению самого Азарова, книги по самоисцелению духа и тела, которые все-таки, к его удивлению, пользовались спросом. Азаров даже, предприняв неслыханные усилия, попытался прочитать одну из его книг и ничего в ней не понял. Решил больше не пробовать повторить подобное самоистязание.

«Ты не готов», – говорил ему Савельев.

А он и не спорил.

Прежде он никогда не обращался к Савельеву за помощью ни по его прежней, ни, тем более, по его нынешней медицинской специализации. В общем-то, он и от сегодняшнего своего посещения не ожидал каких-либо серьезных результатов. Просто хотелось дружеского участия.

Азаров выбрался из машины и подошел к капоту, чтобы ближе осмотреть вмятину от пережитой атаки агрессивной старушки. К его удивлению, ни единого признака повреждений на капоте не оказалось. Не обнаружил он не только вмятины, но даже царапины. Это было странным, поскольку на том злополучном перекрестке он отчетливо видел приличную вмятину. Будучи реалистом, он все же решил, что вмятина была его психологическим миражом. Этот вывод показался ему вполне убедительным.

Азаров открыл калитку и ступил на узорную цементную плитку двора. Весь двор и дом были отделаны просто, без изысков, но очень аккуратно, по-хозяйски добросовестно, учитывая при этом, что в большинстве своем все было сделано исключительно руками Савельева. Слева перед домом располагалась уютная беседка с плетеными из лозы шезлонгами, опутанная диким виноградом, справа разбита круглая клумба с набором разнообразных цветов. Эта беседка предназначалась для посетителей. Дом из красного кирпича имел два входа. Центральный также был предназначен для посетителей и вел в переднюю, рабочую часть дома, где находился так называемый рабочий кабинет Савельева. С тыльной стороны находился вход в жилую половину дома. В жилой половине Азаров бывал часто, в отличие от рабочей.

В кабинете Савельева он побывал лишь раз, когда Сергей пригласил его перед началом своей новой деятельности посмотреть свежим взглядом на свое произведение. Азаров тогда отметил, что обстановка в кабинете располагала к общению и расслабляла, что, по-видимому, и требовалось от таких помещений.

За домом находился небольшой садик из полутора десятков деревьев и уютный дворик с беседкой. В этой беседке Азаров не однажды сиживал с Савельевым по разным поводам. Азаров порой сам мечтал жить вот так же, ближе к земле, но, по крайней мере, пока, такой возможности не имел. По воле судьбы и в силу сложившихся обстоятельств он жил, чуть ли не в самой высокой точке города и это нисколько его не огорчало, особенно когда он видел из окна своей квартиры дивную панораму. Открывающийся при этом вид задвигал на задний план его мечты о жизни в частном доме.

Еще на подъезде к дому Савельева, Азаров обратил внимание, что не видит около него ни одной машины. Это было довольно странно, поскольку у Савельева в это время дня обычно было достаточно посетителей. Пока Азаров осматривал двор, из-за угла дома появился Савельев.

– Наконец-то ты до меня добрался, – радушно раскинув руки и широко улыбаясь, он направился к Азарову. – Что-то, старик, мы с тобой совсем заработались в последнее время – слишком редко стали видеться. Так не годится. Если б ты в ближайшее время не выбрался ко мне, я стал бы отлавливать тебя.

Они обнялись.