Колыбель для Ангела

Всю дорогу по Китаю нас сопровождал один интересный парень – Сунн Лу. Он, видимо, был облачен какими-то особыми полномочиями, поскольку легко решал все возникающие в пути проблемы. Эдакий уверенный в себе живчик – он успевал везде. Но все это продолжалась до Тибета. Чем дальше мы продвигались по Тибетскому нагорью, тем больше терял свою привычную уверенность Сунн Лу. Сама атмосфера Тибета влияла на всех нас, включая Сунн Лу, как наркотик. Только каждый реагировал на него по-своему. Граница Тибета была своего рода мистической гранью между прошлым и будущим, между реальностью и запределом. Время и пространство здесь текли в ином измерении. Каждый из нас это ощущал внутренне, со своим личным, особым ощущением. Я бывал раньше в горах на Кавказе. Там тоже было нечто похожее. Наверное, в горах всегда создается такое впечатление, как будто в них проявляется близость к чему-то высшему. Но в Тибете это ощущение возрастало многократно.

Сунн Лу, без былой уверенности, но достаточно настойчиво, предложил свои услуги в сопровождении нашей группы до деревни одного из тибетских племен. Племя это жило в высокогорье, где-то в Гималаях.

В Янхучу, где мы остановились, прибыл представитель племени, назначенный сопровождать нас. Звали его Тажи Чару. Тогда я его воспринял как-то настороженно. А может, это было просто проявление общепринятого в мире благоговейного интереса к представителю легендарного народа, окруженного неким ореолом древней тайны. Во всяком случае, меня поразила глубина взгляда зеленых глаз Тажи Чару. Они были невероятного жемчужного цвета и, в сравнении с ними, окружающая сочная растительность склонов казалась бесцветной пустыней. Тажи Чару был всегда совершенно спокоен, он никогда не проявлял эмоций, но в каждом его движении, несмотря на внешнюю худобу, ощущалась скрытая сила, которую он никак не мог в себе удержать. Он так и светился силой. Сунн Лу в присутствии Тажи Чару явно чувствовал себя весьма неуютно. Не знаю, где корни всего этого, но я уловил взгляды, которые бросал Тажи Чару на Сунн Лу и понял, какая чудовищная пропасть лежит между этими людьми, которые были каждый представителем своего древнего народа. Это, наверное, больше всего влияло на сознание Сунн Лу. Видимо, слишком велика была разница в образе жизни и, как сейчас говорят, менталитете. Это было не столько противостояние, а, скорее, значительное несоответствие принципов бытия.

То, с какой легкостью Тажи Чару шагал по крутым тропам, лишний раз свидетельствовало о его силе и стойкости. Глядя на него я, считавший себя человеком спортивным и достаточно физически подготовленным, в этом очень быстро разуверился.

Первые двое суток я еще держался достойно, стараясь не отставать от нашего выносливого проводника. Одному Богу известно, чего мне это стоило. Остальные члены экспедиции, многие из которых тоже, впрочем, физически неплохо подготовленные, уже на вторые сутки порядком подустали, особенно когда мы вступили в область высокогорья и идти пришлось в густом тумане, где видимость была не далее трех шагов. Привалы становились все более частыми и продолжительными. Вторую ночь я спал как убитый – до того измотала меня дорога. Утром я проснулся совершенно разбитым и вконец измотанным. Остальные чувствовали себя не лучше – это ощущалось по их отрешенным взглядам и вялым движениям. Один Тажи Чару оставался бодрым и совершенно не утружденным проделанным путем. Только чай, больше похожий на травяной отвар, приготовленный Тажи Чару, заметно приободрял нас. Подталкиваемый профессиональным любопытством, я, через Сунн Лу, принялся расспрашивать у Чару рецепт этого целебного чая. Сунн Лу долго переводил мне длиннющий список набора трав, и я махнул рукой, безо всякой надежды запомнить хотя бы половину. Тем более что название большинства из них я слышал впервые. Я решил, что позже обязательно запишу этот рецепт.

После короткого завтрака мы продолжили путь. Но все же это был уже третий день нашего перехода и к полудню мои ноги вновь стали словно ватные, как и утром. Пот из моей кожи уже не выступал, словно закончилась вся жидкость в моем изможденном организме. Наш караван двигался медленно и устало.

К усталости прибавлял свою толику скудный пейзаж. Мы были высоко в горах, где под ногами были только камни, снег и облака. Даже одинокий орел, круживший ранее вблизи нас, скрылся внизу, под облаками. Я еще никогда в жизни не был так высоко в горах и так далеко от цивилизации. На нашем пути не было ни одного населенного пункта и это создавало ощущение бесконечной удаленности от всего остального мира. Порой казалось, что того, другого, густонаселенного и шумного мира не существует. Я не видел никаких признаков тропинки или следов пребывания здесь человека, и только удивлялся, каким образом Тажи Чару умудрялся ориентироваться и выбирать путь для нашего движения. Со стороны горы казались совершенно неприступными. Мы поднимались и опускались по склонам и этот процесс казался бесконечным.

На пятые сутки в пропасть сорвалась наша коренастая лошадка, унося с собой две палатки и кое-какую нужную утварь. Один из членов экспедиции, филолог, долго сокрушался по утрате. Даже попытался убедить нас спуститься за пожитками, но Тажи Чару кратко и убедительно пояснил, что это бесполезно. Во-первых, спуск вниз займет не одни сутки, во-вторых – внизу множество скал и отыскать там что-либо невозможно. Филолог смирился, но поникшая голова и печальные взоры, которые он периодически обращал в сторону злополучной пропасти, свидетельствовали о том, что боль утраты он переживает тяжело. Его, человека, по большей части, кабинетного, утрата палаток, как признака домашнего уюта, угнетала даже больше гибели лошадки. Но на ночном привале Тажи Чару удивил его, как и всех нас, соорудив из штативов, одеял, тентов и прочих тряпок целое бунгало. Больше всех, конечно, доволен был наш несчастный филолог, который суетился вокруг тибетца, стараясь хоть чем-то помочь, пока тот создавал это импровизированное жилище.

Последующие трое суток не принесли нам новых испытаний. Но картина разительно изменилась. Мы шли вдоль гребня горного хребта и дорога была относительно ровной и безопасной. Кроме того, вышло и ярко светилось лучезарной улыбкой близкое и родное солнце. Невозможно передать словами то великолепие, которое нас окружало. Заснеженные шапки гор исполинскими куличами вырастали из молочной пены облаков. Снег искрился от солнечных лучей и его отблески больно клевали глаза. От этой напасти защищали только наши очки со светофильтрами, хотя, порой, все-таки тянуло взглянуть невооруженным, живым глазом на эту первозданную красоту…

Девятые сутки пути стали для меня роковыми. Утро этого дня, после очередного ночного привала, встретило нас густым, тяжелым туманом. Путь наш пролегал по небольшому леднику, вдоль склона. Справа от нас сквозь туман мрачно проглядывалась очередная пропасть, я инстинктивно ощущал ее бездонную глубину. Я шел в хвосте нашей экспедиции, мои горные ботинки цепко держались за скользкое покрытие многовекового льда и я особо не переживал за их надежность. Пеленой обволакивала пронзительная тишина, нарушаемая лишь звуками нашего движения и дыхания.

Внезапно до моего слуха донесся глухой гул где-то над головой, словно над нами на огромной скорости несется поезд, затем я услышал зловещий многоголосый шорох. Я едва успел увидеть, как встревожено смотрит вверх Тажи Чару, и не понимая, что же на самом деле происходит, поднял взгляд вверх по склону. Мне показалось, что туман сверху сгустился, заклубился и ринулся на меня. Неведомая сила сбила меня с ног, подхватила и, бешено крутя, подбрасывая, ломая, понесла в пропасть.

Не знаю, сколько еще в это круговерти я был в сознании, но после очередного удара головой обо что-то твердое, я его лишился. Мрак овладел моим сознанием, и только микроскопические искры восприятия неведомой мне природы продолжали уверять меня, что я еще жив…

***

Савельев замолчал, и Азаров увидел, как нервно сжались пальцы его рук и напряглись мышцы лица. На левом виске отчетливо пульсировала трепетная жилка, лоб над переносицей прорезала глубокая вертикальная складка. Азаров понял, что Савельев вновь переживал тот момент. Заговорил он так же внезапно, как прежде замолчал:

– Да и был ли я жив тогда, с уверенностью сказать не могу. Никто не мог в тот момент констатировать мою смерть, но, думаю, что какое-то время в этой жизни я не присутствовал. Я не видел никакого тоннеля, в конце которого виден свет. Вокруг меня и в моем сознании была кромешная тьма. И лишь впереди – светящаяся точка. Затем она внезапно обратилась в лучезарный свет, не похожий ни на солнечный, ни на электрический.

Это был Свет собственной персоной. Он был вокруг меня и проникал внутрь меня, словно я был прозрачный и бестелесный. Вдруг я понял, что могу смотреть внутрь себя так же, как я смотрю вокруг себя, но когда я это сделал, то ужаснулся той картине разрушения, которой подвергся мой организм. Ужаснулся я лишь на мгновение и лишь тогда, когда понял, что это МОЙ организм. Я увидел всю ту ужасающую картину нанесенных увечий, которые не раз наблюдал в больнице у своих пациентов. Но то были чужие страдания и я, как врач, мог выстраивать стену между своими эмоциями и необходимостью предпринимать действия, соответствующие моему профессиональному предназначению. Теперь же моему взору представлялось то, что должно было быть причиной моих страданий, и самым ужасным было как раз то, что я все это видел. В следующее мгновение пришло осознание – отсутствуют физические страдания, отсутствует боль, которая непременно должна была сопровождать всю эту удручающую картину. Я всегда твердо знал, что боль при повреждении – неоспоримое свидетельство физической жизни, но боли не было. Глубокое подсознание подсказывало, что видимое мной может быть сном, ведь только в сновидении человек может видеть себя изнутри и только в сновидении не чувствует боли.

В тот момент меня беспокоила более всех остальных одна мысль – если это сон, то, проснувшись, окажусь ли я здоров и невредим, или то, что я вижу в своем сне и есть мое истинное изуродованное состояние, и, вынырнув из этого сновидения, я испытаю немыслимую, всепоглощающую боль.

Эти мысли одна за другой протекали в моем сознании, вытесняя друг друга, и лишь одна, классическая, из них прочно держалась в этом потоке – я мыслю, значит – я живу. И лишь единственное физическое ощущение сопровождало мой сон – невероятная легкость.

Внезапно я почувствовал, как теплый, мягкий, нежный, кажущийся совершенно материальным, свет обволакивает меня, проникает в мое сознание, наполняет меня, словно пустующий сосуд, становясь все плотнее и обретая осязаемость. Я осознавал его, как самого себя, он рос во мне и я ощущал его, а значит и свою, все возрастающую, силу. Когда же концентрация его во мне достигла такой степени, что дальнейшее уплотнение казалось невозможным, свет начал источаться из меня, но его поступление в меня не прекратилось. Я словно растворялся в нем.

Вряд ли я могу сказать, как долго по времени длился этот невероятный процесс, поскольку ощущение времени отсутствовало, само время тогда не имело своего значения. Мое сознание находилось в состоянии, когда нет потребности анализировать происходящее, ведь все происходящее казалось совершенно понятным, потому как являлось необходимым и неизбежным. Комплекс ощущений создавал впечатление, что я оказался в чем-то родном, отождествленном с самим собой. Меня окружало то, в чем я был всегда и чем я был сам.

Потом последовал провал в восприятии каких-либо ощущений. Я знаю, что в этот момент что-то происходило, но память этого не запечатлела. Так бывает после глубокого сновидения – проснувшись, знаешь, что тебе снился чудесный сон, но самого сна вспомнить не можешь.

Сейчас вспоминается только чувство падения: вначале вне пространства, а затем уже в нем. Свет вновь сменился внезапно наступившим мраком.

Затем появилось ощущение тяжести, такое внезапное и настолько осязаемое, что было сродни боли. Постепенно я стал осознавать, что это тяжесть моего тела. Непреодолимая тяжесть! Ни один мускул не подчинялся моему желанию пошевелиться. Я попытался открыть глаза, но и тут тяжесть век не позволила мне этого сделать.

И тогда я закричал – тоскливо, надрывно, обреченно, вкладывая в свой крик весь ужас, порожденный несокрушимым бессилием. Этот крик вырвался из моего горла подобно бурному потоку, прорвавшему плотину. Он колючими иглами проткнул барабанные перепонки, от чего острая боль пронзила все тело.

Мне показалось, что все происходящее уже было со мной, когда-то давным-давно, когда память еще не родилась.

В сознании с немыслимой скоростью завертелся яркий, многоцветный калейдоскоп осколков едва узнаваемых образов, знакомых событий, сложить которые воедино оно отказывалось. Кружащийся хоровод все более ускорялся, смешивая яркие краски до тех пор, пока они не превратились в кромешную черноту.

Неожиданно тяжесть век значительно уменьшилась, и они начали постепенно подниматься. Окружающий меня полумрак чуть кольнул глаза присутствующим в нем слабым светом. Взгляд уперся в шероховатую поверхность, заскользил по ней вниз и остановился на языках пламени, метавшихся в нескольких шагах справа от меня. Слух уловил слабое потрескивание – это был знакомый звук костра. Я начал воспринимать окружающую действительность и инстинктивно попытался восстановить последние, оставшиеся в памяти, события. Но последними воспоминаниями были нарастающий гул и последовавший за ним сокрушительный удар неведомой, огромной, непреодолимой, холодной силы. Затем падение в пропасть и … забытье. Рассудок никак не мог ассоциировать ни с чем эту ужасную, уничтожающую, безжалостную силу, поскольку был не готов к ее восприятию.

Я вновь осторожно осмотрелся. Шероховатая поверхность, которую я увидел, впервые открыв глаза, оказалась сводом грота. В центре грота находился выложенный из неотесанных камней очаг, в котором веселыми языками играл огонь. Далее за костром чернело жерло выхода из грота, усеянное яркими мерцающими точками. Это было звездное небо, и звезды в нем были ясные и близкие.

Внезапно каждым нервом своим я почувствовал чье-то присутствие. Повернув голову налево, в глубине грота я увидел старика, облаченного в странное, просторное белое одеяние. Длинные, редкие волосы на голове и такая же длинная, реденькая бородка были совершенно белыми. Он сидел на плоской каменной плите, подогнув под себя ноги. Взгляд его азиатских глаз был устремлен поверх меня, в направлении выхода из грота, в звездное небо. В черных зрачках его отражалась пляска огоньков костра. Он едва заметно покачивался, издавая какие-то монотонные вибрирующие звуки.

Я приподнялся со своего ложа, которое также представляло собой каменную плиту, покрытую толстым войлоком. Осмотрев свое одеяние, я был несколько обескуражен. На мне было просторное одеяние красного цвета, состоящее из рубашки и шаровар плотной мягкой ткани, на ногах одеты мягкие, теплые кожаные тапочки. «Как я здесь оказался? – проблеск первой разумной мысли все же поставил в тупик мое пробуждающееся сознание». И тогда сознание выбросило ворох воспоминаний, казавшихся теперь бесконечно далекими – экспедиция в Тибет, изнурительная дорога в горах и падение в пропасть.

Конечно же! Меня сбросило в пропасть снежной лавиной! Я же сотни раз в своей жизни слышал об этой напасти, знал в теории ее ужасную силу, но примерить ее к своему Я мне никогда не приходило в голову. Даже в страшном сне я никогда не мог представить себя в ее ледяных объятиях, поэтому и не был готов к столкновению с ней, а, испытав на себе ее сокрушительную мощь, не смог ассоциировать ни с чем мне известным. Да, я был сметен снежной лавиной в пропасть, но остался жив! Это казалось невероятным, или, по крайней мере, маловероятным. Но это было в действительности. Но тогда где же остальные члены экспедиции? Мне не хотелось верить, что кто-нибудь из этих людей, с которыми я уже успел сблизиться, пострадал, а тем более погиб. Эта тревожная мысль рывком подняла меня с моего ложа. Резкая боль пронзила все тело, уткнулась в мозг, выталкивая из горла непроизвольный стон.

– Ты еще не настолько окреп, чтобы, как и прежде, использовать свое тело, – я обернулся и увидел, что старик смотрит на меня. На губах его играла теплая улыбка.

– Кто вы? – спросил я и был поражен произнесенным мной. Мы разговаривали на неизвестном прежде мне языке, но самым поразительным было то, что на нем разговаривал я!

– Тебе предстоит еще многому удивляться в этой жизни, – загадочная добрая улыбка озарила невероятно светлое лицо старика. – Меня зовут Чань Чунь Цзы. Ты находишься в моем доме.

Странно, но мне показалось, что старик разговаривает со мной, не открывая рта. Я много слышал о телепатии, но не больно-то верил в эти сказки. Я вспомнил о чревовещателях и вначале решил, что, скорее всего, именно этот фокус использовал старик. Но зачем?

В костре громко затрещали угли, и я лишь на мгновение отвлекся. Каково же было мое удивление, когда я увидел, что старик сидит у костра. Я мог поклясться, что не сводил со старика глаз, пока с ним «разговаривал», и он не вставал со своего места. Я растерянно оглянулся на пустующую каменную плиту в глубине грота, где раньше восседал старик и убедился, что старик в одно мгновенье чудесным образом переместился на три десятка шагов.

– Что это за фокусы?.., – начал было я и оторопело осекся, потому что мой рассудок самостоятельно повторил слова старика: «Тебе предстоит еще многому удивляться в этой жизни». Но теперь в них появился какой-то новый смысл, взбудораживший мое заскорузлое сознание.

Мысли мои спутались замысловатым клубком – мало того, что за считанные минуты этот старик дважды огорошил меня, но и я сам себя поразил внезапным знанием неведомого мне языка. Все это показалось мне безумством, чертовщиной какой-то. Разум пытался, но не мог переварить невозможное. Я хотел все это высказать старику, но встретил его добродушную улыбку:

– Осторожно вставай и подходи к очагу. Будем пить чай. Только не торопись – твое тело отвыкло от привычных движений. Но у тебя сильный дух, ты справишься.

Под ободряющим взором старика, словно завороженный, я осторожно поднялся на ноги и сделал первый шаг. Ощущение было такое, что делаю это впервые в жизни. Видимо, я слишком поторопился, потому что покачнулся на слабых ногах всем корпусом и, потеряв равновесие, резко сел на прежнее место. Все тело вновь пронзила острая боль.

– Ты справишься, – с той же добродушной улыбкой повторил старик. – Не торопись. Порой время требует медленного течения. Это как раз тот случай.

Вторая попытка закончилась тем же… Лишь с третьей попытки я начал медленное движение вперед. Полтора десятка шагов оказались для меня серьезным испытанием. Но я, действительно, справился с ним. Подойдя к очагу, я осторожно присел на расстеленный войлок, машинально подвернув ноги на восточный манер, как будто таким образом я сидел неоднократно. Это тоже меня озадачило, поскольку никогда прежде я так не садился. Однако и это я попытался себе объяснить, решив, что по-другому сесть на пол просто невозможно. Моя наивность в восприятии неведомого даже мне показалась настолько немыслимой, что, как казалось, граничила с безумием. Старик, по-видимому, всей душой был расположен к созиданию взаимопонимания между нами.

– Вы можете мне хоть что-нибудь объяснить? – выдавил я, раздражаясь его простодушием и своим полным неприятием того, что для меня квалифицировалось как необъяснимое.

Старик, все с той же добродушной улыбкой, взглянул на меня:

– Что именно ты хочешь узнать?

– Для начала хотелось бы узнать – как я здесь оказался? И где мои спутники?

Старик налил из старинного глиняного чайника в такие же глиняные чашки темного чая и протянул одну мне.

– Пей, чай придаст силы твоему телу. Тогда и дух твой окрепнет. Наступит гармония духа и тела, – старик, словно подавая пример, поднес чашку к губам и сделал глоток.

Я также поднес чашку и ощутил насыщенный аромат трав. Только сейчас до меня дошло, что я неимоверно голоден. Сделав глоток, я почувствовал, как томно разливается по телу горячая волна наслаждения.

Посмотрев на старика, я увидел, что он удовлетворенно кивнул.