Сочинения русского периода. Стихотворения и поэмы. Том I

Сочинения русского периода. Стихотворения и поэмы. Том I
Лев Николаевич Гомолицкий

Серебряный век. Паралипоменон
Межвоенный период творчества Льва Гомолицкого (1903-988), в последние десятилетия жизни приобретшего известность в качестве польского писателя и литературоведа-русиста, оставался практически неизвестным. Данное издание, опирающееся на архивные материалы, обнаруженные в Польше, Чехии, России, США и Израиле, раскрывает прежде остававшуюся в тени грань облика писателя – большой свод его сочинений, созданных в 1920–0-е годы на Волыни и в Варшаве, когда он был русским поэтом и становился центральной фигурой эмигрантской литературной жизни.

Вступительная статья, представляющая не известные ранее документы и сведения о жизни Гомолицкого и анализирующая многочисленные критические выступления молодого поэта в столичной и провинциальной прессе, позволяет убедиться в том, что место Польши в истории литературы русского Зарубежья в 1930-е годы было сопоставимо с «русским Парижем» и «русской Прагой». Первый том содержит опубликованные и рукописные сборники и циклы стихотворных произведений Гомолицкого, ярко выявляя детали резкой эволюции поэтического сознания и литературной позиции автора на протяжении 1921–942 гг.

Лев Гомолицкий

Сочинения русского периода. Стихотворения и поэмы. Том I

Составители и издательство выражают глубокую благодарность Кафедре славистики, Отделению литератур, культур и языков и деканату Факультета гуманитарных и точных наук Стэнфордского университета за щедрую поддержку этого издания

Редакционная коллегия серии:

Р. Бёрд (США),

Н. А. Богомолов (Россия),

И. Е. Будницкий (Россия),

Е. В. Витковский (Россия, председатель),

С. Гардзонио (Италия),

Г. Г. Глинка (США),

Т. М. Горяева (Россия),

A. Гришин (США),

B. В. Емельянов (Россия),

О. А. Лекманов (Россия),

В. П. Нечаев (Россия),

В. А. Резвый (Россия),

Р. Д. Тименчик (Израиль),

Л. М. Турчинский (Россия),

А. Б. Устинов (США),

Л. С. Флейшман (США)

Издательство искреннне благодарит Юрия Сергеевича Коржа и Алексея Геннадьевича Малофеева за поддержку настоящего издания

© Tadeusz Januszewski (Warszawa), тексты Л. Гомолицкого, 2011

© Л. Белошевская, П. Мицнер, Л. Флейшман, составление, подготовка текста, предисловие, примечания, 2011

© М. и Л. Орлушины, оформление, 2011

© Издательство «Водолей», оформление, 2011

Лев Гомолицкий и русская литературная жизнь в межвоенной Польше

Материалы, собранные в этом издании, приоткрывают новую и чрезвычайно богатую сторону в истории литературы русского Зарубежья. Они позволяют полнее представить русскую литературную жизнь межвоенной Польши в ее отношениях с главными центрами эмигрантской литературы. Они вводят в историко-литературный обиход поэтические тексты несомненного художественного своеобразия и интереса. Принадлежат они русскому поэту Льву Гомолицкому.

Такой поэт известен и не известен в истории русского Зарубежья. Привлекшие внимание в последнее время, его стихотворные книжки 1920–1930-х гг. кажутся написанными разными людьми – так сильно они разнятся и так трудно уловить и объяснить логику изменений поэтической манеры автора. Вышедшие ничтожными тиражами, эти издания составляют лишь незначительную часть сохранившегося большого рукописного наследия Гомолицкого, относящегося к ранним этапам его творческого пути. Место Льва Гомолицкого в русской литературе и печати в межвоенной Польше, вообще изученной намного меньше, чем культура русского Зарубежья в других странах и столицах (Берлин, Париж, Прага, Рига), не определено, отчасти потому, что творческая биография его являет собой цепь «метаморфоз», причем резкие сломы в ней были вызваны как внешними катаклизмами, выпавшими на долю его поколения, так и сугубо внутренними, чисто художественными причинами. События политической жизни поставили его на перекрестке культур, эпох и литературных систем. Литературная биография его распадается на два основных периода – русский (до конца Второй мировой войны) и польский (послевоенный), и их различие выражено двумя разными именами – Лев Гомолицкий и Leon Gomolicki. Внимательное изучение показывает, однако, что работа в русской и работа в польской литературах не были у него отгорожены друг от друга непроходимой стеной, а наоборот, являли пример поразительного взаимопроникновения двух отдельных, самостоятельных традиций.

I. В России и после России

Национально-этническое самоопределение Гомолицкого в течение его жизни претерпело резкие сдвиги. Родился он 27 августа (9 сентября ст. ст.) 1903 года в Санкт-Петербурге в семье Николая Осиповича Гомолицкого. Отцу было тогда 36 лет. Николай Осипович вырос в Варшаве, закончил там реальную школу Бабиньского и, по рассказу поэта, обнаруживал склонности к литераторству[1 - Leon Gomolicki. Horoskop (Warszawa: Panstwowy Instytut Wydawniczy, 1981), str. 10.]. В отце маленький Лев видел человека молчаливого, «благородного, не ожидающего от судьбы никакой компенсации»[2 - Leon Gomolicki. Horoskop, str. 14.]. К моменту рождения единственного сына Николай Осипович был жандармским офицером, в чине капитана служившим в Главном тюремном управлении Министерства внутренних дел, в шестом делопроизводстве – отделе, ведавшем этапированием арестантов[3 - Весь Петербург на 1907 г., Адресная и справочная книга г. С.-Петербурга (Издание А. С. Суворина, <1907>), ч. II, стр. 182. Ср.: здесь же, ч. I, стб. 369.]. Устройство на службу состоялось, видимо, по рекомендации старшего брата Николая Осиповича – Льва Осиповича, много лет служившего в том же тюремном ведомстве, но в другом – 5-м (счетном) – делопроизводстве и достигшего тогда чина статского советника. В обязанности отдела, к которому принадлежал отец будущего поэта, входило «заведывание местами заключения гражданского ведомства, арестантскою пересыльною частью и воспитательно-исправительными заведениями. Расходование сумм, назначенных на содержание мест заключения. Распоряжение по тюремной части»[4 - Здесь же, ч. I, стб. 368.]. В 1909 канцелярия выпустила составленную Николаем Осиповичем книгу[5 - Свод маршрутов и планов движения этапных партий. Сост. подполк. Гомолицкий (С.-Петербург: Изд. Канцелярии Главного инспектора по пересылке арестантов, <1 октября 1909>).]. К 1910 г. он продвинулся по службе, став младшим подполковником и числясь штабс-офицером при главном инспекторе по пересылке арестантов (к тому времени Управление перешло из Министерства внутренних дел в ведение Министерства юстиции); брат его получил чин действительного статского советника[6 - Весь Петербург на 1910 г., Адресная и справочная книга г. С.-Петербурга. (Издание А. С. Суворина, <1910>), ч. II, стр. 1218. Здесь же, ч. I, стб. 350; Весь Петербург на 1912 г., Адресная и справочная книга г. С.-Петербурга (Издание А. С. Суворина, <1912>), ч. II, стр. 226; ч. I, стб. 368–369.]. Проживала семья – жена Гомолицкого Аделаида Степановна и малолетний сын – рядом с местом службы, в квартире по Греческому проспекту, дом 9. К началу войны (когда Лев Осипович, по-видимому, умер) Николай Осипович, оставаясь на прежней должности и получив очередное повышение – чин подполковника, был в 1914 г. введен в Комиссию о новых железных дорогах[7 - Весь Петроград на 1915 г., Адресная и справочная книга г. Петрограда (Издание Т-ва А. С. Суворина – «Новое Время», <1915>), ч. II, стр. 164.]. Разразившаяся война нарушила нормальный ход его чиновничьей карьеры: Николай Гомолицкий, приближавшийся к пятидесятилетнему возрасту, вызвался (по рассказу сына) в действующую армию и был назначен комендантом армейского железнодорожного узла в Лановцах на Волыни.

Дворянский род Гомолиньских (Гомолицких) был старинного польского происхождения[8 - Herbarz polski Kaspra Niesieckiego S. J. powiekszony dodatkami z pozniejszych autorоw, rekopismоw, dowodоw urzedowych i wydany przez Jana Nep. Bobrowicza. Tom IV (W Lipsku: Breitkopf i Haertel, 1839; Warszawa, 1979), s. 181–183.]. К одной из его ветвей (Гомолиньские) принадлежали Станислав, католический епископ Каменецкий (1588–1592), Холмский (до 1600) и Луцкий (до 1604)[9 - Polska encyklopedja szlachecka. Tom V (Warszawa: Wydawnictwo Kultury Historycznej, 1986), str. 327; Encyklopedia Katolicka. Tom V. Fabbri – Gоrzynski (Lublin, 1989), kol. 1282.], пользовавшийся влиянием при королевском дворе в Кракове[10 - В. I. Ульяновський. Iсторiя церкви та релiгiйно? думки в Укра?нi. У трьох книгах. Книга 2. Середина XV – кiнець XVI столiття (Ки?в: Либiдь, 1994), стр. 136.] и принимавший участие, в качестве одного из представителей Ватикана, в Брестской унии[11 - Oscar Halecki. From Florence to Brest (1439–1596) (Rome: Sacrum Poloniae Millenium, 1958), р. 337.], и Ян Павел (1655–1711), в 1698–1711 епископ киевский[12 - Ludwik Grzebien. Slownik jezuitоw polskich 1564–1990. IV. Gm-Jar (Krakоw, 1993), str. 18; Teodor Zychlinski. Zlota ksiega szlachty polskiej. Rocznik trzeci (W Poznaniu: Jaroslaw Leitgeber, 1881), str. 179.]. Ветвь Гомолицких, восходившая к внуку основателя рода Леонтию, принадлежала к аристократической верхушке украинского казачества[13 - В. К. Лукомский, В. Л. Модзалевский. Малороссийский гербовник. С рисунками Егора Нарбута (С.-Петербург: Издание Черниговского дворянства, 1914; Ки?в: Либ?дь, 1993), стр. 34.]. В XIX в. предки поэта совершенно обрусели и служили в административно-бюрократической системе Российской Империи. Дед поэта Осип (Юзеф) шел по жандармской линии, был назначен начальником Цехановского (по-польски – Цеханувского) уезда[14 - См.: Przewodnik warszawski informacyjno-adressowy na rok 1869… Ulozony i wydany przez Wiktora Dzierzanowskiego. Rok pierwszy (Warszawa, w drukarni S. Orgelbranda, 1869), str. 13; Mazowsze pоlnocne w XIX–XX wieku. Materialy zrоdlowe, 1795–1956. Zebral i przygotowal Janusz Szczepanski. (Warszawa: Naczelna Dyrekcja Archiwоw Panstwowych w Warszawie; Mazowieckie Tow. Kultury – Mazowiecki Osrodek Badan Nauk. w Warszawie; Pultusk: Wyzsza Szkola Humanistyczna w Pultusku, 1997), str. 196.], дослужился до генеральского чина, жил после выхода в отставку в Варшаве и был похоронен там на православном кладбище в квартале Воля[15 - Бабка Льва по отцу – судя по рассказу в «Совидце» – принадлежала к знатному аристократическому роду, и дед ее, служивший в царствование Николая I при великом князе Константине, был «грозой Варшавы».].

Из тех же краев Царства Польского – из Плоцка – была семья матери, Зегжда. Но олицетворяли они собой диаметрально противоположный фланг польской общественности, и познакомилась мать поэта с будущим своим мужем в Пензе, куда ее деда сослали за участие в польском восстании 1863 года. Семья ее была большая – она была 8-м ребенком. В книге Dzikie muzy (Дикие музы), написанной в 1967 и вышедшей в Польской Народной Республике в 1968 году, Леон Гомолицкий представил детали, освещающие героические эпизоды жизни семьи Зегжда[16 - В официальных российских документах мать поэта звали не Адель Станиславовна, как у Гомолицкого в печатных воспоминаниях, а Аделаида Степановна. Имя Аделаида попадается и в некоторых его послевоенных анкетах.], связанные со своими дедом Станиславом и двоюродным прадедом – дядей Станислава, адвокатом Войцехом Зегжда, который руководил конспиративной организацией борцов за польскую независимость в Плоцке и возглавил в ночь с 22 на 23 января 1863 года закончившуюся поражением атаку на караульное помещение русской армии. Перед лицом неминуемого ареста он покончил с собой. Самого же Станислава, участника молодежной подпольной организации, сослали вглубь России. Некоторые из этих деталей, однако, вступают в противоречие с содержанием первой главы писавшегося в начале Второй мировой войны и оставшегося неопубликованным романа в стихах «Совидец», где отец Адели изображен «полу»-ренегатом, открестившимся от католичества и Польши (и за это проклятым своей матерью), но втайне сохранившим к ним привязанность и потому страдающим от вступления дочери в брак с «русским».

Как бы то ни было, в плане политических пристрастий между отцовской и материнской сторонами семьи будущего поэта изначально существовали глубокие различия. Они воплощали совершенно противоположные полюса «польского» сектора тогдашней русской жизни, но проявлялись и в области психологических отношений. О трещине в отношениях между родителями говорит одно из наиболее исповедальных произведений Гомолицкого «русского» периода – «Совидец». В более раннем автобиографическом высказывании Гомолицкий, говоря о том, как в его случае происходит «примирение моего духа с моим телом», «слиянность всего духовного и материального», добавлял сведения, которые еще больше осложняли картину: «Когда я думаю об этой истинной своей жизни, ощущаю в себе кровь предков моей матери – монголов. Нисходя в меня по лестнице поколений, они встретились с предками отца – первыми униатами. Боголюбцы с богоборцами. Мой родоначальник – участник Флорентийского собора»[17 - «Эмигрантские писатели о себе. Л. Н. Гомолицкий», газ. Молва (Варшава), 1934, 6 января, стр. 3.]. Не ясно, в какой мере различия затрагивали и сферу церковно-конфессиональную, но то обстоятельство, что имя поэту было выбрано в честь недавно скончавшгося папы Римского Льва XIII (1810 – 20 июля 1903), находившегося на ватиканском престоле четверть века[18 - В письме к А. Л. Бему от 7 июня 1926 года Гомолицкий сообщал: «Зовут меня так же, как гр. Толстого – Лев Николаевич. Но это дело случая – меня хотели назвать иначе – Борисом. Говорят, здесь есть некая таинственная связь с умершим тогда Львом XIII». Семья деда по отцовской линии была православной.], свидетельствует, что для родных матери оставалась важной связь с католической церковью.

По воспоминаниям Гомолицкого, в семье наибольший интерес и любовь к литературе питала мать. Она «выросла в традициях большой литературы, облачая писателей в литургические одеяния. Они заменяли ей священников и вождей». Литературу современную, модернистскую, в особенности поэзию, она считала уродиливым кощунством, несущим пустоту и разложение[19 - Leon Gomolicki. Horoskop, str. 10–11. Гомолицкий уверял при этом, что семья матери находилась в свойстве с Александром Блоком. В другом месте он говорил о запутанных узах крови и с Николаем Лесковым. Но сведения эти не поддаются проверке и подтверждению. О своих «семейных», «домашних» связях с русской литературой Гомолицкий вспомнил тогда, когда старался уверить других, что, будучи поляком, он по-русски говорить не умеет.]. Она питала большую страсть к театру и в 16-летнем возрасте принимала участие в любительских постановках. Она играла, в частности, Лизу в «Горе от ума» Грибоедова в спектакле в Пензе, в котором в роли Фамусова выступил якобы Мейерхольд[20 - Leon Gomolicki, «Dzikie muzy», Proza. 2 (<Lоdz>: Wydawnictwo Lоdzkie, <1977>), str. 268. В «Совидце» ни слова об участии в спектакле Мейерхольда не говорится, зато упоминается брат матери, студент-нигилист дядя Саша.]. Аделаида Степановна до женитьбы занималась живописью в Москве в частной студии С. Ю. Жуковского, и ее работы (как вспоминал сын, по характеру приближавшиеся к китчу) заполняли их петербургскую квартиру. Она также лепила из глины, играла на фортепиано[21 - Leon Gomolicki, «Dzikie muzy», str. 286–287. Работы ее позже, в 1920-е–1930-ые годы, выставлялись на благотворительных аукционах. См.: С. Витязевский, «Русские в г. Остроге (Корреспонденция)», Русский Голос (Львов), 1931, 29 марта, стр. 4. Она принимала участие в оформлении театрально-хореографических постановок, устраивавшихся на вечерах Русского Благотворительного Общества в Остроге. См.: N., «Острог на Волыни», За Свободу!, 1931, 11 августа, стр. 4. «Провинция».].

Сильнейшим увлечением Льва Николаевича в раннем детстве была античность. Он расссказывал: «поначалу я воспринимал лишь то, что могло тронуть детскую выдумку и изобретательность, что заключало в себе первоэлементы необычности, фантастики, тайны, – мир мифологических богов. Благодаря матери я рано познакомился с основами астрономии. У меня имелся собственный телескоп и большая карта неба. Оно было и мифологическим небом. Зато литература для детей и молодежи меня не интересовала»[22 - «W strone humanizmu (Z Leonem Gomolickim rozmawia Jerzy Rzymowski)», Odglosy, 1979, № 42, 21 pazdziernika, str. 1. В «Диких музах» упоминается чтение (по-французски) книги К. Фламмариона «Урания». См.: Leon Gomolicki. «Dzikie muzy», str. 289.]. В «Совидце» он рассказывал, как рос «фантастическим ребенком», младенцем, целиком погруженным в мир фантазии. Не только искусство покоряло воображение Гомолицкого в ту пору. «В моей детской повесили над миниатюрным письменным столиком новинку той эпохи – светильник Эдисона с электрической лампочкой накаливания»[23 - Leon Gomolicki. Terapia przestrzenna. (<Lоdz>: Wydawnictwo Lоdzkie, <1983>), str. 96.]. В возрасте десяти лет он соорудил межпланетный корабль, замыслив путешествие на Марс. В газетных своих статьях 1930-х годов Гомолицкий не раз обращался к темам научных открытий и технических изобретений[24 - Л.Г., «Осуществление мечты. Действительность опередила утопию», Молва, 1933, 17 октября, стр. 4 (об изобретении телевидения); Н., «Маркони», Меч, 1937, 1 августа, стр. 5 и др.].

Регулярно писать стихи Лев Гомолицкий стал в двенадцатилетнем возрасте.

Школьная общая тетрадь с моими первыми опытами. Помню ее. Она разделила участь других школьных тетрадок. В ней содержалось пять трагедий из истории Литвы – живое участие в действии там принимали славянские божества. Я был тогда худощавым, болезненным подростком. И каждую минуту должен был что-нибудь записывать. Меня преследовали все новые и новые фразы. Я их слышал или видел ночью, во сне – просыпался и записывал. Вскакивал во время обеда. Как-то раз я очутился вне дома без карандаша. Отец взял меня на охоту. Я ужасно мучился. Нашел тропинку и писал на ней палочкой – мне казалось, что таким способом я смогу лучше запомнить. Однако этого оказалось до ужаса много – лавина, потоп, взрыв идей. Отец какое-то время наблюдал за мной исподтишка. А потом долго досаждал: – Ты писал на песке!

По существу я и впрямь писал на песке. Вслед за трагедиями – эпические поэмы. Начал я и роман, в котором собирался фиксировать самые мелкие и незначительные происшествия одного дня. Но дольше всего – стихи[25 - Leon Gomolicki, «Kiermasz», Proza. 1, str. 41.].

С этим свидетельством перекликается признание в автобиографической поэме 1934 г. «Варшава», где состояние поэтического транса, наваждение, овладевающее автором, иллюстрируются эпизодом, отнесенным к Царскому Селу в детстве:

Гляжу, как, соблазняя, нимфу
бог манит каменной лозой,
и старомодным роем рифмы
овладевают вдруг душой.
И, одержимый их звучаньем,
расстаться с ними не хочу,
их бормочу, как причитанья,
их пальцем на песке черчу.

Осенью 1916 года Лев с матерью присоединились к отцу, находившемуся в прифронтовой полосе на Волыни и служившему комендантом армейского железнодорожного узла в Лановцах. Семье пришлось вместе с воинскими частями передвигаться с места на место – Лановцы, Шумск (октябрь 1916), Новостав, Острог. В Лановцах мальчика застала Февральская революция. Нараставшую со всех сторон анархию, безудержно протекавший развал империи он наблюдал в Киеве, куда приехал с матерью на лето. Снимали они квартиру на Софийской площади. В июне была провозглашена национальная автономия Украины, и такими подростку запомнились те недели: «Киев был тогда городом выроившихся человеческих ульев – весь облепленный толпами. На площади, рассматриваемой с балкона, – мелкие, подвижные черные мурашки. Кого-то убегающего догоняет толпа, воет скорая помощь – самосуд. Большинство магазинов – с опущенными жалюзями»[26 - Leon Gomolicki. Horoskop, str. 31.]. Там он стал читать Тургенева и брать уроки английского языка. Описание пережитого в период развала родного государства содержится в полуавтобиографической книге Гомолицкого «Гороскоп»[27 - Leon Gomolicki. Horoskop, str. 21–39.] и в русском рассказе «В такие дни…», напечатанном в газете под псевдонимом, где отец изображен бесстрашным, не теряющим невозмутимости и самообладания человеком, проявившим большую внутреннюю силу в столкновении с людской толпой во фронтовой полосе, готовым пресекать попытки эксцессов против евреев[28 - Г. Николаев, «В такие дни…», Меч, 1938, 24 апреля, стр. 5–6.]. Мать с сыном вернулись в Лановцы осенью 1917 года, а затем вместе с отцом перебрались в Шумск. Армия распадалась, был взят курс на украинизацию частей Юго-Западного фронта, отменены воинские звания и отличия, и регулярную армию повсеместно сменяли отряды «народной милиции». Подполковнику Н. О. Гомолицкому пришлось переключиться на гражданскую жизнь, подыскивая временные и случайные работы. Когда они были в Шумске, пришла весть об Октябрьском большевистском перевороте в российских столицах. Украинская Центральная Рада провозгласила создание Украинской Народной республики сперва в составе России, а в январе 1918, после разгона Учредительного собрания в Петрограде, объявила о полной независимости украинского государства. Растущая угроза советской агрессии побудила Центральную Раду подписать в Брест-Литовске мирный договор с Германией (до того как на такой договор пошли большевики), по которому германские войска заняли территорию Украины, взяв новое государство под свою защиту.

К этому времени кочевой жизни Гомолицких приходил, казалось, конец – в поисках большей стабильности быта они обосновались в Остроге. Тихий захолустный город продолжал жить своей собственной жизнью предреволюционного, николаевского времени, не нарушаемой даже подъемом энтузиазма, вызванного у обывателей революционными новостями. Сергей Рафальский, бывший на несколько лет старше Гомолицкого, вспоминал о появлении в те дни новой молодежной организации – ОСУ-ВУЗа – Острожского Союза Учащихся Высших Учебных Заведений, о возникновении клуба при нем, о первой выставке местных художников, о концертно-танцевальном и драматическом кружке, где поставлены были пьесы Островского и Фонвизина. Как сообщает Рафальский, ОСУВУЗ издал даже свой литературно-художественный журнал Богема (вышел один лишь номер): «Он был на уровне более высоком, чем “выставка”, и откровенно декадентствовал, что весьма увлекало часть молодежи»[29 - Сергей Рафальский, «Что было и чего не было», Русская Мысль, 1980, 23 октября, стр. 12; Сергей Рафальский. Что было и чего не было. Вместо воспоминаний. Вступительная статья Бориса Филиппова (London: Overseas Publicаtions Interchange Ltd., 1984), стр. 62–63.]. Насколько точно это указание, не известно, поскольку обнаружить острожский журнал под таким названием, несмотря на поиски в разных странах, не удалось. Зато сохранилась другая книга: Молодые силы. Альманах Клуба Учащейся молодежи, в редакционной комиссии которой были два лица – С. Рафальский и М. Гаськевич[30 - Молодые силы. Альманах Клуба учащейся Молодежи. Выходит по мере накопления материала. Острог: тип. Ц. Шейнеберг, 1917 г. Шифр музейного экземпляра: м. Острог. Краезнавчiй Музей. кн – 4010, VI – к – 648. Скорее всего, справка Рафальского о Богеме была ошибочной.]. Вышла книга летом 1917 г. и состоит целиком из анонимных и псевдонимных публикаций. Единственным исключением является стихотворение «У подножия» гимназиста П. Юрьева, впоследствии поэта и журналиста, приобретшего известность под псевдонимом Семен Витязевский.

В этом маленьком городке на Волыни сомкнулись вековые традиции нескольких культур, и каждый камень, казалось, рассказывал о 800-летней истории края. Упомянутый впервые в летописи под 1100 годом, Острог гордился тем, что при князе Константине Острожском стал крупнейшим центром европейской образованности, средоточием философской и богословской мысли[31 - Об Остроге как центре философской, научной и богословской мысли в XVI–XVII вв. см.: В. М. Нiчик, В. Д. Литвинов, Я. М. Стратiй. Гуманiстичнi i реформацiйнi iде? на Укра?нi (Ки?в: Наукова думка, 1990); Петро Саух. Князь Василь-Костянтин Острозьский (Рiвне: Волинськi обереги, 2002), стр. 73-113.]. Он был тогда главным оплотом православия в Литовской Руси. Прибывший сюда из Львова Иван Федоров, при щедрой поддержке князя Константина и в его замке, основал в 1578-79 г. свою последнюю типографию, где, в частности, в 1580-81 г. вышла знаменитая Острожская Библия – первая полная восточнославянская Библия[32 - Василь Мончак, «Сподвижник Костянтина Острозького першодрукар Iван Федоров на Волинi», Острогiана в Укра?нi i Європi. Матерiали Мiжнародного наукового симпозiуму 29–30 червня (Старокостянтинiв, 2001) (Велика Волинь. т. 23), стр. 33–48; Iван Огiенко (митрополит Iларiон). Iсторiя укра?нського друкарства. Упорядник, автор передмови Микола Тимошик (Ки?в: Наша культура i наука, 2007), стр. 230–260; Е. Л. Немировский. Начало книгопечатания на Украине. Иван Федоров (Москва: Книга, 1974), стр. 83-151.]. В 1602 г. в городе появился Гришка Отрепьев, в 1605 г. взошедший на московский престол, а в 1606 г. низвергнутый и убитый. Сгущенное, осязаемое присутствие прошлого заставляло проецировать разворачивающуюся государственную «смуту» на трагические события ушедших веков, искать ей аналогии в них. Явственно проступала, под крылом вечности, эфемерность политических настроений и образований, изменчивость форм политического существования. Но и по-новому – по сравнению со столичными петербургскими воспоминаниями детства – проявлялась судьба и природа русской культуры, получая иную окраску в «захолустье», во-первых, и в «пограничье» (как во временном, так и в пространственном срезе), во-вторых.