Сочинения русского периода. Прозаические произведения. Литературно-критические статьи. «Арион». Том III

Судьба Гальшки и Дмитрия Сангушки продолжала волновать Гомолицкого до глубокой старости. Он обращался к ней и после войны в книгах Czasobranie (1963) (Leon Gomolicki, Proza. T. 1. Wstep i opracowanie Jerzy Rzymowski, Lоdz: Wydawnictwo Lоdzkie, 1976, str. 193–195 и 244–252), «Dzikie muzy», в кн.: Leon Gomolicki, Proza. T. 1. Wstep i opracowanie Jerzy Rzymowski (<Lоdz:> Wydawnictwo Lоdzkie, <1976>), str. 343–356) и с добавлением очерка «Grоb w Jaromerzu» о посещении могилы Димитрия в костеле св. Микулаша в Яромерже во время поездки в Чехословакию – в кн.: Leon Gomolicki. Przygoda archiwalna (Wroclaw et al: Zaklad narodowy im. Ossolinskich, 1976), str. 129–168. См. также упоминания в его кн.: Leon Gomolicki. Horoskop (Warszawa: Panstwowy Instytut Wydawniczy, 1981), str. 6, 51.

Концерт Игоря Северянина

3 ноября в помещении Союза Еврейских Писателей и Журналистов состоялся концерт И. В. Северянина. Поэт познакомил с новым периодом своего творчества (1922–1931 гг.), прочитав стихотворения, вошедшие в сборники: «Классические Розы», изданные в Белграде в 1931 г., и «Литавры Солнца», который пока находится в рукописи, но готов к печати.

Перед нами новый Игорь Северянин: его своеобразная знакомая легкость и свежесть поэтического языка перенесена на строгую классическую почву. В темах: природа, семья; созерцательное умиротворение; мудрое презрение к людям, которое исходит из живой требовательности к их человеческому достоинству. Все разбросанные по прежним сборникам блестки смиренного лирического покоя и одинокого ума здесь сливаются в одну напряженную ноту.

На Голубой цветок обрек Новалис, —
Ну что ж: и незабудка голуба[116 - «Голубой цветок» (1931). Ссылка (как и следующие) приводится по изданию: Игорь Северянин. Сочинения в пяти томах. Том 4 (С.-Петербург: Logos, 1996), стр. 432.].

Вернувшись из шумной культурной жизни к природе, Северянин понял,

Что мне не по пути с культурой,
утонченному дикарю.
Что там всегда я буду хмурый
меж тем, как здесь всегда горю…[117 - «Не по пути» (1923), 220.]

И вот здесь, у моря, среди лесов, поэт вновь находит себя.

Идти лесными тропками легко,
Бесчисленные обходить озера,
Идти не очень тихо и не скоро,
Дышать сосной и влагой глубоко.
Со мною только удочка моя —
Дороже всех услад земных тростинка…[118 - «В пустые дни» (1928), 74.]

Созерцательность дает поэту новые силы к творчеству, и язык его прибретает живую описательную силу. Как сам говорит он:

облагораживает мне уста
непререкаемая красота[119 - «Адриатическая бирюза» (1931), 413.].

Вот несколько отрывков, дающих понятие о современной манере Северянина изображать:

И с каждым километром тьма
Теплела, точно тон письма
Теплеет с каждою строкой,
Письма к тому, кто будет твой[120 - «Горный салют» (1931), 415.].
……………………..
Отдыхали на камне горячем и мокром.
Под водою прозрачное видели дно…[121 - «Прогулка по Дубровнику» (1931), 420.]
……………………..
Когда же легли все спать,
Вышел я на крыльцо:
Хотелось еще, опять
Продумать ее лицо…
На часах фосфорился час.
Туман возникал с озер[122 - «Когда озеро спать легло…» (1930), 438.].

И душу поэта посещает мир, новое смиренномудрое спокойствие:

Всех женщин всё равно не перелюбишь,
Всего вина не выпьешь всё равно…
Неосторожностью любовь погубишь:
Раз жизнь одна и счастье лишь одно[123 - «Голубой цветок».].

Северянин говорит: «Людское свойство таково, что не людей оно пугает»[124 - «Девушка безымянная» (1923), 108.]. Посреди дикого мира моря, лесов и озер, бродя со своей удочкой-«тростинкой» и стихами, поэт чувствует себя Паном, задумавшимся вдалеке от суеты, катастроф и борьбы «так называемых людей», двуногих «сверхзверей». Возвращаясь же к ним, он теперь чувствует много горечи и находит бичующие и призывающие к «Человеку» слова:

Чем эти самые живут,
Что вот на паре ног проходят?
Пьют и едят, едят и пьют —
И в этой жизни смысл находят…
Надуть, нажиться, обокрасть,
Растлить, унизить, сделать больно…
Какая им иная страсть?
Ведь с них и этого довольно…[125 - «Их образ жизни» (1923), 204.]

Новая строгая манера чтения пришла со строгостью нового содержания стихов. За сдержанными размеренными словами чувствуется скрытая волнующая сила.

За Свободу!, 1931, № 294, 5 ноября, стр. 6. Подп.: Л.Г.

Довид Кнут

1

Я,
Довид-Ари бен Меир,
Сын Меира – Кто – Просвещает тьмы,
Рожденный у подножья Иваноса,
В краю обильном скудной мамалыги…
Я помню всё:
Пустыни Ханаана,
Пески и финики горячей Палестины,
Гортанный стон арабских караванов,
Ливанский кедр и скуку древних стен
Святого Ерушалайми.

И страшный час:
Обвал и треск, и грохоты Синая,
Когда в огне разверзлось с громом небо…

Я помню всё: скорбь вавилонских рек,
И скрип телег, и дребезги кинор,
И дым, и вонь отцовской бакалейки —
Айва, халва, чеснок и папушой, —
Где я стерег от пальцев молдаван
Заплесневелые рогали и тарань.

Я,
Довид-Ари бен Меир,