Написать президента

– Но я ухожу! Снимаю свой текст!! – завопил Кашкин. – При таком отношении! Предвзятом! Пусть она извинится!

Я повторил жест Ухериной, закрыл лицо руками, разве что хохотать не стал.

Скандал вышел первостатейный, офигительный, и сегодня к вечеру в интернете появится добрая сотня постов от тех, кто слышал звон, и не более, и все равно будет в точности знать, что тут произошло… Тому, кто придумал соцсети, дьявол в аду обязан выдать отдельный котел из чистого золота, и персонального пыт-менеджера с вилами особого дизайна.

Глава 5

Но и с открытия премии я не поехал домой – вовремя вспомнил, что у меня важная встреча в «Книжной Москве» на Арбате. Притащился туда раньше времени, и от нечего делать поплелся в зал для презентаций.

– Ну эта, вдохновение, оно как понос, – вещал с небольшой сцены здоровенный бородач с красной мордой. – Прихватит, и ваще деваться некуда. Бежишь и, эта, пишешь словами. Разные уроды говорят, что я писать не умею. Так это неправда. Я умею. И буквы все знаю… Хотите, алфавит процитирую? На память!

Писатель Евграф Щебутнов был живым опровержением шаблонных представлений о человеке нашей профессии.

Он тягал железо в спортзале, катался на байке, носил косуху и казаки с длинными носами. В сети являл миру полное отсутствие терпимости, всех несогласных с его единственно правильным мнением немедленно банил, а время от времени разражался гневными филиппиками в адрес коллег, обзывая их педиками, тупыми завистниками и недоразвитыми алкашами.

Сам он алкоголя не употреблял даже для запаха, а морда у него была красной от повышенной маскулинности.

Писал Щебутнов попаданческую фантастику с эротикой, и читали его книги про мускулистых победоносных героев, покорителей женщин сплошь прыщавые инфантилы. Именно они сидели сейчас в зале, влюбленными глазами таращась на мужественного кумира и сжимая в потных ладошках заветные томики с цветастыми обложками.

Мне от этого монстра отечественной словесности тоже как-то досталось на орехи, но по касательной, почти нежно.

– Книги должны быть интересными, – продолжал свою проповедь Щебутнов. – Поэтому всякие, которые про извращения – это все фигня… Зуб даю! Вот я, например! Здоровое тело – здоровый дух! Вон бицуха какая! А сколько я от груди жму? А почему? Потому что умный!

Себя он любил ничуть не меньше, чем Тельцов.

М-да, как рек пророк: и взоры их говорят против их, и члены их разглашают грехи их, и сами они вещают о себе, не скрывая, будто содомляне, и не отвращают лиц своих от гнева подступающего, от гнева неминуемого…

От речей Щебутнова меня передернуло, и я отправился бродить по магазину, выискивая собственные книги. Сначала заглянул к стоящему у самой кассы столу с бестселлерами… вот «Чехардынь-река», вот последний том Посконного с убогим абстракционизмом на обложке, вот очередной роман Язели Пряхиной, авторки слащавых и нудных дамских романов, по непонятной причине угодивших в серьезную литературу.

Горького нет, ни Алексея Максимовича, ни Льва Николаевича.

Сердце мое упало… Эх, так надеялся найти тут «Крылья последней Надежды»… Зараза! И я двинулся дальше, в лабиринт стеллажей до потолка, украшенных наклейками «Психология», «Эзотерика», «Учебники», «Путеводители», «Детские книги», «Кулинария».

Когда я оказываюсь меж стен, сложенных из книг, меня неизбежно охватывает тяжелая печаль, ощущение собственной ничтожности – так пламя свечи может чувствовать себя рядом с горящей нефтяной скважиной. Я понимаю, что мои опусы растворяются в этом океане переплетенной бумаги, что у меня нет ни малейшего шанса как-то выделиться, стать чем-то и кем-то. Хочется немедленно покончить с собой, обрушив на себя пару ближайших стеллажей… ну или можно плюнуть в красную физию Щебутнову и назвать его педиком, чтобы он прилюдно оторвал мне голову.

Настоящий рок-музыкант должен жить ярко и умереть молодым.

А настоящий писатель?

Не всем достается судьба Папаши Хэма, большинство из нас просто текстовые черви, прогрызающие норки в барханах из слов; унылые кроты, что складывают узоры из предложений в своих логовах, замещающие жизнь ее описанием…

Ага, нашел!

Вот она, крылатая девушка на вершине небоскреба, и раскинувшийся за ней город, уходящее за горизонт огромное солнце. Заголовок набран осознанно криво, кажется, что буквы клонит ветром. Зато имя автора такое мелкое и нечеткое, что вообще не разобрать. Стесняется меня издатель, что ли?

И стоит томик на нижней полке, куда обычный читатель поленится заглядывать.

И все же это была моя книга, и, держа ее в руках, я испытывал, наверное, то же самое, что и мать, качающая младенца. Вспоминал бессонные ночи и стертые буквы на клавишах, яркие образы, что роились внутри трещавшей от боли головы – их срочно нужно было извергнуть из себя, сделать чем-то внешним, дать им плоть, иначе они пожрали бы меня, уничтожили, превратили в медь бренчащую, в кимвал звенящий, в тростник пустотелый.

Когда я это писал, я тоже был пророком, пусть маленьким, почти неслышным, карманного формата.

А вот и «Кишка реформатора», второе издание, ИЕПовское, с карикатурным мужиком, шатающим Спасскую башню Кремля. У меня чесались руки прибить художника, создателя оного шедевра, с того дня, когда я увидел картинку впервые, и это несмотря на многословные объяснения самой Пальтишкиной и многочисленных критиков, что обложка «символизирует глубокую духовную мощь свободной мысли, ополчившейся против кремлевского тиранства».

Лучше бы прямую кишку нарисовали, что ли.

Ополчившуюся против кремлевского тиранства и мирового капитала, ага.

– Лева? – донеслось из-за спины, и я поспешно сунул книгу на место, словно пытался ее украсть и меня на этом застукали.

– А? – Я повернулся.

Ленка смотрела на меня, склонив русую голову, и улыбка ее была хоть и радостной, но немного растерянной. Она всегда была девушкой крупной, я рядом с ней выглядел недомерком и, естественно, комплексовал.

– Привет, – сказал я. – Где еще встретиться родственникам?

– Еще бы. – Старшая сестра хмыкнула. – Ты не пишешь, не звонишь, в гости не идешь. Ну а мне вырваться сложно, сам понимаешь. Семья – она как водоворот, не вынырнуть. Привет.

Тут мне стало до одури, до жара в ладонях стыдно.

Еще бы. Она меня постоянно звала к себе, но я последний раз навестил сестру еще в новогодние праздники. Маша тогда отказалась, заявила раздраженно, что с моими родственниками ей не интересно, я обиделся и поехал в большую квартиру в Ховрино один.

А ведь это Ленка виновата в том, что я пошел в литературу. Она когда-то писала совершенно обалденные стихи, просто невероятные, и уже в пятнадцать ездила с ними выступать, на разные семинары для молодых писателей, а я, бесталанный младший брат, смотрел на нее, завидовал и про себя шептал, что тоже смогу так же, я всем покажу и докажу, что не хуже, что тоже гений…

Она в творчестве разочаровалась очень быстро, я так и не понял тогда, почему. Перебралась в столицу еще раньше меня, обзавелась банальной работой, скучным мужем-инженером и парочкой детей.

И вот теперь я вроде бы превзошел ее, Ленку мало кто помнит кроме совсем преданных фанатов, а я весь из себя такой деятель литературного процесса, книжки выходят, номинации и премии множатся, слава типа растет… Но вот приносит ли все это счастье? Всегда мне кажется, что она все равно талантливее меня, и если снова возьмется за перо, то с легкостью опрокинет нашу поэтическую иерархию и заберется на самый верх, а я так и останусь одним из сотен прозаиков, частью пусть творческой, но толпы.

– Ну да, извини, замотался. – Я отвел взгляд.

– Родителям когда звонил? – спросила Ленка, и стыд вновь обварил меня, будто кипяток.

Звонил, ага, в прошлом месяце.

– С мамой говорил неделю назад, вроде у них все ничего… – осторожно ответил я.

– Вернуться не хочешь? Им там все сложнее, сам понимаешь.

Родители на пенсии, стареют понемногу, но… вернуться?

– Зачем? Что там делать?

– Писать можно где угодно. – Ленка сложила губы бантиком, как делала с самого детства, когда бывала недовольна. – Разве что по тусовкам и пьянкам шляться будет неудобно. Или вообще бросай ты эту литературу, возвращайся к нормальной жизни.

– Хватит советовать! Не учи меня! – Злость – спасение от мук совести, даже злость неправедная, и я вцепился в нее, словно повисший на скале альпинист в последнюю веревку. – Вся жизнь тут! Там нет ничего! Сама-то тоже не спешишь обратно. А почему?!

Она не ответила, только вздохнула и неожиданно меня обняла.

– Ты… – Я попытался вырваться, но сестра уже гладила меня по голове, как много лет назад, когда я обдирал коленку, свалившись с велосипеда, или когда мне разбивали нос в обычной мальчишечьей драке.