Написать президента

«Петька, спаси! Оторви от меня эту лярву!» – хотелось заорать мне, но я не мог.

Это восклицание разрушило бы все очарование Машиных стихов.

– Лээээв, ты мооой. – Ирка гладила меня по животу и спине, и я ощущал ее коготки, так хорошо мне знакомые.

После ночей с ней у меня на спине оставались длинные не царапины даже, борозды.

– Ира. – Я повернулся к ней, и встретил совершенно пьяный взгляд фиалковых глаз.

Она была красива даже в таком состоянии – черные брови вразлет, светлые кудри, изящные черты, и тело ко мне прижималось страстное, горячее, живое и мягкое там, где надо. Вот только не соображала она вообще ничего, зрачки смотрели в разные стороны, и улыбка колыхалась на губах, как рваный парус на ветру.

– Ира… – Я попытался оттолкнуть ее локтем. – Сейчас не время. Отойди, пожалуйста.

– Почэээму? – спросила она, моргая вразнобой. – Клево всё! Ты моооой!

Тут подоспел Петька.

– О, красотка, – радостно заявил он, и взял Ирку за предплечье. – Голый секс, сеструха. Всегда мечтал с тобой поближе познакомиться.

Моя бывшая пассия отвлеклась, немного ослабила хватку, и я сумел вырваться.

– Ээээ, Лэээв, ты кудааа? – донеслось уже из-за спины.

Петька перебил ее:

– Пойдем, накатим, секс-бомба ты наша ядерная. А потом обсудим половые вопросы.

Не успел от жены сбежать, а уже гребет под себя все, что движется! Засранец!

Но я уже шел дальше, не обращая внимания, распихивал зрителей, точно ледокол айсберги, набирал ход. Ведь на сцене Маша читала «Исповедь», любимое свое стихотворение, которым она всегда заканчивала выступление.

Аплодисменты грянули, когда мне осталось всего метра два.

– Спасибо, дорогие мои, – сказала Маша, вскидывая руки к потолку.

С двух сторон к сцене двинулись поклонники с букетами, но самыми обычными, в три-пять цветочков, не чета моему мастодонту.

– Спасибо, спасибо. – Маша улыбалась, глаза ее блестели, видно было, что она довольна.

Я одолел последние метры спринтерским рывком и выставил свой букет-баобаб вперед и вверх, отчего в спине с жалобным хрустом ударились друг о друга позвонки. Одна из дорогущих роз воткнула шип прямиком мне в ладонь, широкая золотистая ленточка из обвязки заехала в глаз, так что я едва не окривел.

– Солнышко! – воскликнул я показательно бодро, хотя все равно вышел брачный клич наполовину задохнувшегося самца черепахи. – Я люблю тебя больше жизни! Больше всего мира!

Зал за моей спиной утих, донеслось урчание автомобилей с улицы.

Маша наклонилась, ее нежные руки потянулись ко мне, ярко накрашенные губы изогнулись, обнажив белоснежные зубы.

– Ты зачем притащил сюда эту подстилку? – говорила она так тихо, чтобы слышать мог только я, а по безмятежно-радостному лицу ее человек со стороны ни за что не догадался бы, что именно происходит.

От неожиданности я дернулся и принялся оправдываться:

– Это не я, ты что… Она сама на меня набросилась… Я не знал…

– Конечно. Сначала нахлопался с этим твоим очкастым графоманом. – Петьку Маша не очень любила, в минуты раздражения даже именовала мужской шовинистической свиньей. – Потом эту белобрысую тварь вытащил из мусорного бачка… Ей букетик дорогой подари!

– Да ты что… Я же твой котик… У меня лапки… – Я настолько растерялся, что мог только изрекать банальности.

– Я тебе покажу лапки! – И Маша с неожиданной легкостью выдернула букет из моих окаменевших рук.

Потом широко улыбнулась залу и съездила меня колючим и пахучим мастодонтом по физиономии. Что-то тяжелое ударило меня в задницу, и я понял, что сижу на полу, и со всех сторон надвигается грохочущая лавина смеха, безжалостная, готовая поглотить меня с головой.

Букет врезался мне в лицо, едва не выбив зуб, упал на колени будто сноп, и я закрыл глаза, чтобы хоть как-то спастись от позора.

– Эх, братан, не сложилось. – Петька оказался рядом почти мгновенно, в этот раз он среагировал как надо. – Но бывает, дело житейское. Пойдем, накатим, утопим горе в бухле. Оторвемся по-пацански.

Он поднимал меня и вел куда-то, а я закрывал лицо руками и изо всех сил старался не заплакать.

Вперед, вперед, в алкогольный делирий, где можно забыть обо всем: и о собственном позоре, и о разбитом сердце, и о том нелегком выборе, который маячил предо мной, как визит к стоматологу… Туда, где можно найти свободу, веселье и радость, пусть заемные, временные, фальшивые, но спасительные.

Да приидет безумие! И да сгинут проблемы!

Глава 4

Проснулся я от настойчивого гудения телефона рядом с ухом и ухитрился сцапать зловредный аппарат, не открывая глаз.

– Да?

– Лев Николаевич? – пропищал радостный до тошноты голос. – Мы вас ждем через час! Дозвониться раньше не получилось. Но дети уже и портрет ваш нарисовали! Очень ждем!

Вопросы закопошились в тяжелой голове могильными червями. Какие дети? Где меня ждут? Точно ли я Лев Николаевич?

Вечер я помнил не очень хорошо, в памяти остался неведомый кабак в подвале и Петька, обучавший меня премудростям сетевой литературы: «Прикинь, есть два главных портала – Автор.Забей и ЛитЕсть, и поножовщина между ними круче, чем была между АСТ и Эксмо до объединения. Если на первом засветился, то на второй не суйся. Зачморят, суки. Но деньги все там, все там зарабатывают, и Селена Подлунная, и Тарас Скалистый, и я тоже». На плече у него спала утомленная критикой и коньяком Бакова, вокруг ржали и разговаривали смутно знакомые люди, но их я воспринимал с большим трудом.

То, что произошло на «Бульк-фесте», наоборот, вспоминалось с болезненной отчетливостью: и разговор с Машей, и поход за букетом-мастодонтом, и то как я получил этим ароматным титаном по морде.

– Э, да, конечно, – произнес я, пытаясь вспомнить, с кем разговариваю. – Адрес… Напомните… Понятное дело…

Тут мне удалось разлепить глаза, и я с облегчением понял, что нахожусь все же дома. Как я сюда попал, память сообщить отказалась, а к раскопкам в мозгу я решил пока не приступать, слишком уж плохо было не только мозгу, но и всему организму в целом.

Ну еще бы – сначала пиво, затем водка и, кажется, даже портвейн… бррр!

Радостный голос забормотал, сообщая координаты, и я наконец въехал в тему – зараза, у меня сегодня встреча со старшеклассниками в одной из московских школ! Зазвали они меня давно, чуть ли не до летних каникул, я непонятно почему согласился, а потом наглухо забыл.

И теперь мне за час надо доехать на другой край Москвы!

Нет, положительно невозможно быть настоящим писателем без дворянского титула, усадьбы и верного слуги, который в такой час войдет и скажет: «Откушайте рассольчику, барин, а то вчера-то, ха, и щас мы вас в баньку, а там шестерню запряжем и домчим мигом».

– Да, конечно, буду, – пообещал я, ненавидя себя за малодушие.