Земля волшебника

Наутро, когда мать уехала в «Хоул-Фудс» за продуктами, Квентин снова вошел в кабинет и сел в кресло.

Он понимал, что уже староват для таких вопросов. Обычно дети задают их себе в подростковом возрасте, но в ту пору фокусы и прочая магия интересовали Квентина куда больше личных проблем. А жаль. Кто, как не отец, должен учить тебя жизни?

Папа Квентина, хороший вроде бы человек, ничего такого не делал. Он показывал только, как надо идти по жизни, как можно меньше беспокоя вселенную. Как собрать коллекцию фильмов с Джеффом Голдблюмом[3 - Американский актер. Наиболее известны его роли в фильмах «Муха», «День независимости», «Парк Юрского периода».] на «Блюрей», самую полную после коллекции самого Джеффа Голдблюма.

Не везло Квентину и с ролевыми фигурами. Он не нашел отца ни в декане Фогге, ни в Маяковском, ни в Эмбере, боге-овне. Мудростью они, безусловно, обладали, но как-то не рвались ей делиться. А может, просто не хотели быть для него отцами, поскольку он не устраивал их как сын.

Квентин попытался вообразить, каким хотел бы видеть отца. Блестящим. Вдумчивым. С чувством юмора. Нестандартным, даже эксцентричным порой, но надежным в трудный момент. Настоящим мужиком, ломающим мир под себя. Отцом мага, способным разгадать призвание сына и гордиться этим призванием.

Ничего этого в реальности не было. Одна жена, один сын, ни одного хобби. Возможно, легкая клиническая депрессия, от которой он лечился работой. Не все ведут двойную жизнь, но отец Квентина и одинарную вел еле-еле. Как мог такой человек произвести на свет мага? Ответ прост: он только притворялся таким. Пользовался легендой, как многие маги.

Квентин методически осмотрел кабинет в поисках доказательств. В надежде, что отец оставил сыну наследство, которым по каким-то причинам не захотел делиться при жизни.

Начал он с папок в картотеке: магия находит в бумажных документах ключевые слова, как компьютеры в цифровых. Скрытых шифров не нашлось, да он и не думал найти их.

Покончив с очевидным, он занялся поисками всерьез. Проверял светильники, щупал диванные подушки, приподнимал ковры. Заглянул с помощью чар в стены и под половицы, посмотрел за картинами. Нашел в результате старую библиотечную книжку со слабыми антиворовскими чарами, наложенными кем-то другим и, видимо, не сработавшими. И пропавшие ключи, которые завалились в диван.

Мебель? Нет. Никаких тайников наподобие полых ножек. Квентин перебрал все книги на полках. Иногда ему казалось, что он видит какой-то код, но все тут же растворялось и утекало сквозь пальцы, как золото эльфов. Насколько темны были отцовские чары, если он так старательно маскировал их? Почему не хотел, чтобы сын привлекал к себе внимание? Какая зловещая судьба ожидала Квентина в Тарритауне? Что означает банджо без струн в углу? Откуда эта непонятная одержимость Джеффом Голдблюмом?

Чем дольше Квентин продолжал обыск, тем сильнее чувствовал незримое присутствие отца в его настоящем облике. Он включил компьютер, и получасовая криптомантия вкупе с научным тыком расколола пароль («затерянный мир» – в главной роли Джефф Голдблюм)! Квентин проверил директорию – все чисто, как стеклышко. Ничего скандального. Ни дневника, ни стихов, ни любовниц, ни финансовых пирамид. Порнушки и той нет – ну, почти.

Квентин не был хакером – не успел обучиться нужным навыкам в черной технической дыре Брекбиллса, – но зачатками электромагнитной магии все же владел. Он углубился в кремниевое компьютерное нутро, нащупывая призрачными пальцами любую странность, любое несоответствие. Не может быть, чтобы совсем ничего не нашлось. Отец должен был хоть что-то ему оставить.

Ну давай же, папа. Помоги хоть немного. Папа… этого слова Квентин не произносил уже двадцать лет, даже мысленно.

На минуту он прервался и посидел просто так, окруженный тишиной зимнего пригорода. Руки дрожали. Где же оно, папа? Что-то должно быть. Ты должен был оставить мне что-то. Так всегда бывает: отец не хочет посвящать сына в страшную тайну, опасаясь за его безопасность, и лишь после смерти открывает ее.

Искомое Квентин нашел не в компьютере, а в одном из шкафов: красную коробочку с каталожными карточками, засунутую за коробку с устаревшей электроникой и проводами загадочного вида – с тем, что рука не поднимается выбросить. Он перебрал карточки одну за другой: незнакомые имена, колонки цифр, плюсы и минусы. Шифр, обещающий невероятно много, если его взломать. И он взломает. Докажет, что достоин завещанного.

Секрет раскрылся минут через десять. Никакой это был не шифр, а записи давнишних игр в гольф. Квентин отшвырнул коробочку, раскидав карточки по ковру.

Страшная правда заключалась в том, что отец был как раз тем, кем казался. Не магом. Заурядным отцом, который даже единственного сына не способен любить. У Квентина никогда не было настоящего отца, вот и вся правда.

Не было и не будет уже. Квентин уронил голову на отцовский стол и стукнул по нему кулаком так, что подскочила старенькая клавиатура.

– Папа! – прорыдал он, не узнавая своего голоса. – Папа, папа!

Назавтра после похорон он вернулся в Брекбиллс. Ему не хотелось оставлять маму, но с подружками ей было комфортней, чем с ним. Вот и пусть заступают – он свое дело сделал.

Мама отвезла его в аэропорт. Простившись с ней, он спустился в гараж, который все еще строился, сел там в лифт и поднялся на верхний, совершенно пустой этаж. Там, под плоским белесым небом, для него открылся портал – шипящее кольцо белых точек, соединенных белыми линиями. Войдя в него, он очутился в родимом кампусе. Дома.

Чувствовал он себя при этом совсем не так, как неделю назад. Как будто после жесточайшей горячки с ним произошел кризис, оставив его слабым, едва живым, но очищенным от токсинов. Смерть отца произвела в нем перемену из тех, после которых возврат к прошлому уже невозможен. Папы больше нет, и это больше не его дом. Пора двигаться дальше.

Когда он зажег в своей комнате свечку с помощью простейших чар, которые уже тысячу раз проделывал, ему вдруг показалось, что она горит ярче и жарче обычного.

Он задул ее, зажег снова. Сомнений нет: его магия тоже стала другой. Свеча пылала, темнота сместилась к фиолетовому концу спектра, сила приходила легко, наполняя громким зудом кончики его пальцев.

Он рассматривал свои новые, освобожденные руки. Теперь он по-настоящему один, и никто ему не поможет, кроме него самого. Раньше он подсознательно сдерживал некоторую долю своей магической силы, теперь это прошло.

Квентин спал без сновидений и проснулся от постороннего звука, словно мышь скреблась в комнате. Он зажег лампу. Звук шел из письменного стола, от листка бумаги, который он поймал в нигделандском воздухе, сунул в карман, потом спрятал в ящик и совсем о нем позабыл. Теперь смятый листок тоже проснулся и стал разглаживаться.

Когда Квентин открыл ящик, листок вырвался на свободу. Сложенный теперь втрое на манер делового письма, он вспорхнул, сложился самолетиком и стал кружить над головой Квентина, как ночной мотылек вокруг лампы. Как память об иной жизни и об ином мире, не желавшая оставаться в забвении.

Глава 4

Даже не взглянув на листок, Квентин спрятал его обратно, прижал пресс-папье, запер ящик и придвинул к нему для верности стул. Потом лег и голову подушкой накрыл: утром лекция. Ящик он открыл только днем, после практического занятия. Листок утихомирился, но был, видимо, наготове: стоило Квентину убрать пресс-папье, он тут же взлетел опять. Квентин наблюдал за ним с долей жалости. Интересно, куда он пытается улететь? Домой, в Нигделандию?

Словив летуна, Квентин отнес его на солнечный подоконник и придавил все четыре угла подсвечником, будильником, винным бокалом и окаменелостью из недр письменного стола. Листок признал свое поражение и больше не трепыхался. Стало видно, что он исписан мельчайшим почерком с обеих сторон – чернила черные, но отдельные слова выделены красным. Серьезный текст, сразу видно. Бумага тоже не простая – не целлюлозная, которая со временем распадается из-за содержащейся в ней кислоты, а тряпичная, практически вечная.

Несколько букв по краю отрыва пропало. Наклон придавал почерку целеустремленность – слова напоминали пороховую дорожку, ведущую к неким взрывным открытиям. Тот, кто писал это, знал, о чем говорит. Квентин видел в тексте таблицу чисел с большим количеством десятичных знаков; зарисовку растения с ровными рядами листьев и пустым семенным стручком; диаграмму с концентрическими и пересекающимися овалами и кругами – то ли схема атома, то ли Солнечная система.

Страница начиналась на середине одного предложения и кончалась на середине другого.

Присмотревшись внимательнее, Квентин различил легкое колыхание листьев растения и медленное вращение по орбитам планет (электронов). В том же темпе менялись числа в таблице.

Сначала он не мог разобрать ни слова, но вскоре с облегчением опознал язык как вульгаризированную разновидность древнегерманского, а письмо – как весьма эксцентричный готический шрифт. Слова он еще не до конца понимал, но мотив уже мог напеть.

Дальше стало труднее. Текст был абстрактный, чисто теоретический, с сильно разреженным концептуальным воздухом. Что-то насчет взаимодействия магии и материи на квантовом уровне. Порой было сложно разобрать, где там буквальный смысл, а где переносный: петух, скажем, мог быть как алхимическим символом, так и обычной кукарекающей птицей. Поди разбери, если контекст так скуп.

Опять-таки это растение. Надо будет сходить в теплицу (в Ботани-Бей, по предсказуемому студенческому выражению) и показать рисунок профессору Бексу.

Так и не перевернув страницу спустя три часа, Квентин протер ноющие глаза. Ужин он пропустил, но мог еще поесть с поварами на кухне. Одно ясно: это фрагмент нигделандской магической базы данных, управляемой бандой Пенни. Суперплотный метеорит из внесолнечной интеллектуальной области, содержащий бог весть сколько внеземных химических элементов.

Вот, однако, и тема для исследования, с которым постоянно пристает к нему Фогг. И в каком-то смысле новое приключение – ботанское такое, не сравнить с филлорийскими, но тем не менее.

– Спасибо тебе, – сказал Квентин чудесной странице. – Я позабочусь обо всем, что в тебе есть. Обещаю.

Почудилось ему или страница действительно слегка шевельнулась, довольная таким к себе отношением? Он поочередно убрал подсвечник, бокал, будильник. Как только он поднял окаменелость, страница тут же попыталась протиснуться в щель на оконной раме.

– Э нет. – Квентин снова прижал ее подсвечником. – Извини, конечно, но не сейчас.

Одна из сторон его жизни в Брекбиллсе, а именно социальная, все еще оставалось далекой от идеала, то есть не существовала вообще. В свои почти тридцать он все-таки был намного моложе большинства преподавателей и до сих пор не нашел с ними общего языка. Возможно, они считали (и правильно), что он недостаточно почтительно к ним относится. Возможно, полагали, что он здесь ненадолго и общаться с ним вряд ли стоит. Он, как нижний тотем на столбе, не имел никакого веса в византийской политике гостиной для препсостава – а может, его попросту невзлюбили. Бывали такие случаи.

Так или нет, на его долю всегда выпадали самые неприятные поручения. Например, судить вельтерсные матчи в сырую погоду и расставлять сети нуднейших чар, чтобы студенты не шастали по колледжу после отбоя. (Делая это, он понял, что мог не бояться быть пойманным, когда сам был студентом. Чары были такие хлипкие и вызывали ложную тревогу так часто, что на сигналы почти никогда не обращали внимания.)

В Ботани-Бей он отправился на следующий день сразу после занятий, не питая слишком больших ожиданий. С Хэмишем Бексом он ни разу не разговаривал и не знал, что он за человек. С одной стороны, этот афроамериканец родом из Кливленда был довольно молод по брекбиллским стандартам, лет тридцати пяти, с другой – невероятно претенциозен: одевался в шотландский твид и курил трубку в виде головы турка. В реальном мире он единственный из знакомых Квентина носил брюки-гольф; из-за всего этого раскусить его было трудно, чего он, вероятно, и добивался.

По крайней мере, Квентин наконец-то нашел предлог побывать в оранжерее, изящном викторианском сооружении из стекла и металла, казавшемся слишком хрупким для северо-восточной зимы. Внутри этого теплого пузыря, на влажном цементе, содержались в горшках растения всех форм и размеров. Профессор Бекс, крепкий и коренастый, проявил к Квентину столь же мало интереса, как и остальные коллеги, и был явно недоволен, что ему помешали: он стоял, запустив руки по локоть в глиняную кадку с землей. Но тут Квентин раскрыл бархатный футляр, и страница тут же выскочила наружу, как серебристая рыбка из невода.

– Живая, – одобрительно молвил Бекс, зажав в зубах трубку. Он вытер руки тряпкой и с помощью заклинания, которое Квентин не успел отследить, зажал страницу в воздухе, как между двумя листами стекла. Высокотехничная магия, не совсем для ботаника. – Далеко же от дома ты забралась. Откуда она у вас?

– Если скажу, вы все равно не поверите. Узнаете это растение?

– Нет. Оно реальное? Зарисовано с натуры?

– Понятия не имею. Может, вы скажете?

Профессор Бекс рассматривал рисунок минут пять – сначала близко, чуть не носом в него уткнувшись, потом с расстояния в один ярд, потом через всю комнату, для чего ему пришлось передвинуть стол, уставленный рассадой в кассетах из-под яиц. Потом вынул изо рта трубку и сказал: