Разыскания об изначальной Руси. Тетрадь 2: Хромосомы, Фонемы, Бифасы

2.От МОНОГЕНИЗМА: прямое расообразование на основе расщепления ранее единого типа, исходного носителя таксонов 3—4-х исторически состоявшихся больших рас (общее число их в процессе могло быть и значительнее), в наличном состоянии уже выделившего протонегроидов – австролоидов, сформировавшихся где-то в ареале субтропиков (к ним очень близки Схульсские и Старосельские «прогрессивные неандертальцы»); преимущественно европеоидных долихокефалов; сохраняющих черты исходного универсального единства брахицефалов европеоидно – монголоидно/америндского – монголоидно/эскимосско/азиндского типа… Общая картина усложняется потоком встречной непрерывной метисизации, возможность которой ярко выражена на многорасовой стоянке Костёнки—14. Впрочем, и сам остаточно-универсальный тип продолжал долго сохраняться и продуцировать мозаичные признаки, в том числе и протонегроидности – т.е. весь состав оформляющегося расогенеза.

Развивая МОНОГЕНЕТИЧЕСКУЮ ЛИНИЮ (сразу признаюсь, прикидки к ПОЛИГЕНЕЗУ раскрывают такое богатство возможностей, что описатель попадает в положение бога, для которого нет законов – лучше повременить, пока море безбрежное означит какие-либо ограничения) по значительно более ранним датировкам кроманьонских артефактов Русской Равнины в отношении прочих регионов Ойкумены именно она становится Главным претендующим центром НА ФОРМИРОВАНИЕ ЧЕЛОВЕКА СОВРЕМЕННОГО ТИПА, коли господа антропологи подрезали его связь с АФРИКАНСКИМ HOMO SAPIENS своей Второй Разумностью.

Было бы естественно ожидать старта расогенеза именно здесь, в наличии столь выраженных черт «мозаичного сочетания расовых признаков» всех больших современных рас, при том, что у него имелся вполне приличный разбег в 15 тысяч лет от момента поселения на Русской Равнине до появления контактных неоантропов Сунгири и чистого протонегроида Костёнок—14 в 30-м тыс. д.н.э.

Именно этот район создаёт хорошие условия расселения как на Запад и Северо – Запад по пути отступления ледника, при том, что освобождение Западной Европы долго задерживалось горными ледниками системы Пиренеи – Альпы – Судеты – Саксонский Лес; так и ещё лучшие для продвижения на Восток и Северо – Восток, в Азию и к Америке вслед за значительно более быстрым сходом ледников; при этом выходя на наилучшие позиции для трансконтинентального прыжка. Движения в этих направлениях прямо навязываются сообществам охотников, следующих за отступающей приледниковой фауной. Можно заметить, что именно на Русской Равнине полирасовый Неоантроп зафиксирован наиболее глубоко в Северной Евразии, в том числе и его протонегроидный субстрат; при том, что в Центральной Европе он зафиксирован не севернее Карпат, а в западной лишь на Средиземноморском карнизе Альп. Было бы естественно полагать, что в движении на восток выделилась и ушла далее ветвь длинносых монголоидов-америндов, отстоялась и закрепилась ветвь коротконосых классических монголоидов – азиндов, открылась ветвь наиболее древних коротконосых монголоидов «эскимосского типа». Продолжая далее, контакт монголоидов-азиндов с «денисовскими людьми в 30—20 тыс. д.н.э. стал основой формирования малой меланезийской расы; ну, а остаточный субстрат положил основу тому европеоидному субстрату, что наличествует как антропологическая основа местного населения от Шигирской археологической культуры 11тыс. д.н.э. вплоть до сейминско – турбинских афанасьевцев 2 тыс. д.н.э., «сохраняющих европеоидный тип с признаками лёгкой монголоидной метисизации», что усмотрел у Шигирцев М. Герасимов, и проступает на реалистических изображениях сейминской бронзы. Линию можно вести и дальше, по времени и в пространстве, вплоть до рыжеволосых и голубоглазых дин-линов китайских хроник, до современного населения Русской равнины, при всех различиях языковых семей сохраняющих «европеоидный тип с признаками лёгкой монголоидности»; некое свойство, вызвавшее меланхолическое замечание Н. Карамзина «потри русского – найдёшь татарина»…

Но вполне очевидно, что это уже опережающие хронологию вариации, забегающие от времени основного материала дискуссии – монолога Разочарованного со своим Предметом: начальными 2/3 эпохи Верхнего Палеолита на Русской равнине (50—25 тыс. д.н.э.),открываемое началом Костенковской археологической культуры и закрываемой финалом Сунгирской, когда относительно мягкое межледниковье сменяется новым наступлением льдов сходящимися потоками с Северо-Запада и Северо-Востока к Циркум – Уральскому району.

Можно утверждать, что отсекающим избирательным бутылочным горлышком для избыточного разнообразия антропологического материала Русской Равнины и Западной Сибири стал пик оледенения Северного полушария, который устанавливают на 20—18 тыс. д.н.э., в частности сделавший невозможным здесь пребывание протонегроидов и вызвавший общее смещение населения по условиям распостранения ледника к Уралу и Кавказу, Прикаспию. С 25 по 15 тыс. д.н.э. археологические культуры севернее линии, задаваемой Волынским Кряжем – Жигулями приобретают характер спорадических вхождений без взаимной связи и преемственности. Но эти набеговые вселения свидетельствуют о том, что сложившийся тип и антропологическая преемственность населения, по морфологическим, бытовым, комплексно-хозяйственным качествам и характеристикам наиболее приспособленные к жизни в суровом, не прощающем, но изобильном «зверином рае» огромных туш Приледниковье сохранились, вряд ли докучаемые и нарушаемые частыми вхождениями малоопытных неадаптированных чужаков – скорее налицо были элементы антропологической и социальной консервации. В то же время устойчивые традиции жизни в искусственных жилищах обеспечивали необходимую подвижность следовать, наступать или отступать, за подвижками ледника.

Очень созвучно к этому периоду утверждение Б. Поршнева о «падальном периоде» жизнеобеспечения в становлении архантропов…

Что делается с тушей павшего по естественной причине животного в тёплом климате? – Она гниёт и заражает местность.

Что делается с тушей павшего по естественной причине животного в арктическом климате? – Она превращается в замороженные мясные консервы (в условиях вечной мерзлоты на столетия).

С 16 тыс. д.н.э. начинается необратимое таяние ледников, принявшее с 14 тыс. д.н.э. характер смены ландшафтных зон и биоценозов и имевший катастрофически деформирующие последствия для многих социумов Ойкумены. Так произошло угасание древнейших очагов земледелия в предгорьях Атласа в Алжире и Фаюмском оазисе долины Нила17—14 тыс. д.н.э.; начинается упадок оседлых пещерных культур Испании и Франции, носители которых вынуждены решительно менять своё хозяйство и образ жизни к бурно меняющейся действительности, извлекающей из старых неподвижных автохтонных ниш.

На Европейско-Сибирском средостении ситуация была совершенно иная: большая подвижность хозяйственно-бытового уклада обеспечивала длительное сохранение его сложившихся форм – единственно что подвижки вперёд-назад по смещению границы ледника сменяются устойчивым движением вперёд вслед-вместе со смещающимся приледниковым биоценозом, т.е. в условиях сохранения устоявшейся социально-экономической ниши, выход из которой в целом определяется не диктатом навязанных условий, а свободой выбора к переходу на новые заманчивые занятия и образ жизни. При этом открывающиеся с отступлением ледника просторы доставались в первую очередь именно автохтонному населению приледникового «фронтира», которое уже само определялось, следовать ли ему вслед за уходящими мамонтами, или оставаться в наполняемым копытными и рыбой освобождённых пространствах (см. мою «Цивилизацию сетей, лодок…»). Запускался гигантский сепаратор: те, кто следовал за мамонтами, ушли дальше всех, и чукчи зают мамонта, как огромного реального наземного зверя, тунгусо-самодийские народы имеют расщеплённый образ огромного мохнатого наземного животного и фантастического водяного зверя, который подрывает берега рек; русские, автохтонное происхождение которых я подозреваю, имеют сложно-слитный образ фантастического подземного однорогова индрик – зверя, появляющегося на земле в образе стремительного однорогова коня, в котором мамонт, шерстистый носорог или овцебык уже неразличимы под контаминацией дикой лошади – тарпана с чем-то другим.

Но рубеж 16—12 тыс. д.н.э. значим для теоретической истории и в другом плане: с него можно, с некоторой долей доверия, использовать достижения компаративистики и лингвистики, которые в своих декларациях (отец и сын Старостины) и первых опытах пытаются охватить весь период с 50 тыс. д.н.э. от момента широкого исхода HOMO SAPIENS из Афро – Азиатского =Аравийско – Ближневосточного предбанника по всему Старому Свету. Если результаты расширительного подхода ещё сомнительно – шатки, то для более узких рамок вхождения в Мезолит обнаруживаются некоторые основания, становящиеся вполне серьёзными для периода, охваченного «ностратической теорией» В.М.Иллич – Свитыча. Т.о. открывается возможность обратиться от Антропологического Человечества к Руси, напрямую используя-интерпретируя результаты филологии к своим целям историка; при этом непосредственно в области этногенеза: ведь народ – это язык + ещё нечто…

…Но при этом попадая в ситуацию, невольно воскрешающую в памяти картину Питера Брейгеля: вереница слепых, которая влечётся за верёвкой поводыря – в последние десятилетия историки пребывают в очень превратном для себя положении: в своих интенциях они зачастую должны исходить из сторонних материалов как в обосновании своих представлений обществу, что ещё терпимо «вот и физики говорят», так и в исходном побуждающем импульсе к возникновению темы. Объект исследования раскрывается не из внутренних предметных источников, а из внешних вторжений, сторонних историческому инструментарию, т.е. и квалифицированной предметной критике – историк не анатом-антрополог, не генетик, не лингвист, не вхож в нарастающее число методик естественно-научных экспертиз и датировок. Ему предъявляется «апробированный современной наукой» вердикт, а он… должен принимать или не принимать его в меру своей интуиции, «верю – не верю», т.е. уже га границами «сциентизма».

Итог?

Прогресс есть – но жертвой и расплачивающейся стороной по известной формуле «прогресс в одном отношении всегда регресс в другом» всегда оказывается история. Памятно дикое забивание всех хронологий Древнего мира до эпохи античности, построенных на династических списках Манефона и Бероса, когда они стали подопытными кроликами «радиокарбонных игр» в хронологию, поставившими с ног на голову Древнеегипетские и Скандинавские датировки 5—2 тыс. д.н.э., как будто цивилизация «изошла» из Норвег в Долину Нила; и по одной причине: степень загрязнения атмосферы CO2 в перенаселённой долине Нила была на порядки выше девственно-хвойной чистоты Скандинавии, что резко уменьшало показатели для Афразии и увеличивало для Скандинавии; кроме того, что за пределами 10-тысячелетнего срока (т.е. ниже 8 тыс. д.н.э.) радиокарбон утрачивает достоверность, а к 20-тысячелетнему становится АБСОЛЮТНЫМ ШУЛЕРСТВОМ – но как часто появлялись в статьях «датировки по радиокарбону» в 25—40—50 тысяч лет! И разумеется, не могло быть пресечено компетенцией историка и его критикой, кроме случаев карикатурных искажений… Радиокарбон как-то обтесали, ввели в общий ряд полевого исторического инструментария, обратили в полезное средство исследования в СОВОКУПНОСТИ И ЕДИНСТВЕ С ФРОНТОМ ПРОЧИХ; НО ЭТО НИКАК НЕ ПРЕСЕКЛО ПОПЫТОК «пристегнуть» историю влекомой лошадью к телегам других наук, наподобие памятных поучений филолога ак. Малова историческому сообществу не оперировать с письменными источниками, пока они не будут «квалифицированно обработаны и переведены языковедами»…

– Право, обеими руками «ЗА»! …Если бы не 2 обстоятельства:

1.Техническое. Почему-то они за пределами литературно – эпических памятников впадают в летаргический сон, и по настоящее время нет полного перевода на русский язык даже Хроники Саксона Грамматика, наиболее полного источника по древнейшей истории северо-европейских стран и Руси —понимаю пристрастие литературоведов к истории принца Амлета, многократно отмеченной переводами – но не приемлю пренебрежения русской историей.

2.Принципиальное. Не погружённые в историческую реальность филологи извлекают из её источников такой продукт, который зачастую перечёркивает всякую и всяческую историю: как то Арон Добровольский, в потугах превзойти ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ РЕЗУЛЬТАТЫ гениального Иллич – Свитыча, извлёк из «ностратических реконструкций языка 10 тыс. д.н.э. «рабов», «торговлю», «земледелие», едва ли не «ссудный процент» – тут, надо сказать, испугалось и филологическое сообщество и, быстренько перекрестившись, объявило его Этимологические потуги в форме 3-томного «Этимологического словаря ностратических языков» «неудачным опытом», кулуарно объяснившись со своими присными «этого нельзя разглашать, так как последует поголовный бунт историков (Г. Старостин).М-да, хорошее знание истории в объёме средней школы бывает полезным (почему я воздерживаюсь от признания таковых у г-на Старостина в рамках обязательных общих курсов истории гуманитарных факультетов ВУЗов ниже).

Искажения, возникающие при интерпретации в отсутствии соучаствующих историков лингвистического материала источников поистине чудовищные, они худшие лжецы, нежели самый изощрённый Рейнике-Лис, они не понимают материал, они подгоняют материал, они искажают материал – они… Ну, такие, какие есть – и очень немногие, которые пребывают в чётком осознании рамок своего предмета и его возможностей, и следуют в своих заключениях только в его границах. Это гении – склоняю перед ними голову.

В рамках истрического антропогенеза и этногенеза история древнего общества от биологизированных форм до неклассовых социумов наиболее сближается с компаративистикой, как в рамках общего сравнительно – исторического метода с разным педалированием на составляющие его названия, так и по целям: для компаративистики раскрытие истории языка, которая одновременно и неотъемлемо является историей человека и общества, через архаические реликты речи приоткрывая их мир, становится прямой историографией – ДРУГИМИ СРЕДСТВАМИ, которыми, увы, владеют – спекулируют – извращают неисторики.

В настоящее время возникла совершенно возмутительная ситуация, когда целый этап истории, обращение человека разумного в человека социального, от оформления HOMO SAPIENS до становления классово-иерархических цивилизаций «филологи» узурпировали у историков, пользуясь тем, что материально – объективный археологический контент «немногословен» за пределами технологий, а слово от реликтов эпоса до наличной картины прерогатива лингвистов, оперирующих в своей области самодержавно в составе комплексных этнографических экспедиций или – современная практика – самовластных лингвистических экспедиций, и вплоть до теоретических построений и этно – социальных интерпретаций породивших слово социальных стихий, беззаботно переходя грань от «корней» к социумам. Нужно подчеркнуть, этой болезнью «дисциплинарного недержания» в наибольшей степени поражено российское историко – филологическое сообщество, и если проникновение вглубь историко – обусловленных лингвистических процессов, вырастающие на этом громады возвышений и расщеплений исторически конкретных макросемей как отражение реально кипящей во времени Ойкумены надо всячески приветствовать, поддерживать, охранять как научно-историческое своеобразие и достижение, возможное в целом только на фоне и опыте гиперэтноса Евразии, то вторичные заскоки следует решительно препарировать, даже отсекать по обнаружившемуся искажению исторического, отчётливо понимая: филолог неповторим, как соло-единица в оркестре комплексно – исторического исследования, только и возможного в настоящее время – но история и её маг-историк возникает и вырастает на полифонии множественности проявлений человеческого бытия. Не сложилась полифония – нет истории, историографического. Вспомните научную судьбу ак. Н. Марра, при огромном даровании, что сейчас подтверждает развивающаяся ему во след теория сино-кавказкой языковой макросемьи – но вышедшего за пределы филологии и ставшим подлинным проклятием отечественного гуманитарного знания вместо уготованной ему роли светоча.

Как же выглядит история Северо – Евразийского региона Ойкумены через филологическую лупу с точки зрения историка, в границах и обозрениях её возможностей и перспективы? О последнем немало говорит история и само состояние компаративистики в настоящем, тех её разделов, которые непосредственно выходят на вопросы исторического палео – этногенеза и этногенеза.

В 1913 году датский филолог Хольгер Педерсен, развивая аналогии тех представлений, которые привели к конституированию основных языковых семей Старого Света из разноязыкового конгломерата, высказал предположение, что большая часть из них (индоевропейские, финно-угорские, тюркские, семито-хамитские, картвельские, дравидийские) вышли из единой исторической макросемьи – праязыка, которому присвоил обозначение «ностратический» от латинского NOSTER-НАШ. В сущности, это было не развёрнутое обоснованное теоретическое представление, а некий умозрительный конструкт из частных наблюдений от Ф. Страленберга, О. Бётлингка, Р. Колдуэлла до Г. Мёллера и других, кто многократно отмечали частное сходство между теми или иными группами языковых семей, оказавшихся в поле их интересов, и которые теперь Х. Педерсен умозрительно свёл под шапку общего названия – конструкт был настолько произволен, что например по настоящее время включение «дравидийских» и «картвельских» языков в состав ностратических вызывает непреходящую спорность, восходящую ещё к первооткрывателю дравидийской языковой семьи Р. Колдуэллу, подметившему сходство её языков с семитскими и скифскими/индо-иранскими… В сущности это была игра ума, подстёгиваемая честолюбием, отлившаяся в частный пассаж в рамках небольшой статьи о сравнительной фонетике тюркских языков, которая даже по названию должна была затеряться для темы в безбрежном море филологических публикаций (Turkishe Lautgesetze), стереться бесследно, если бы в середине 1960-х годов замечательно скромный в отношении своего громадного дарования сотрудник Института Славяноведения АН СССР В.М.Иллич-Свитыч в публикациях о своём НАУЧНОМ ОТКРЫТИИ ОБЩНОСТИ – МАКРОСЕМЬИ ОСНОВНЫХ ЯЗЫКОВЫХ СЕМЕЙ СТАРОГО СВЕТА (Индоевропейской, Уральской, Алтайской, Семито-Хамитской, Картвельской, Дравидийской – современные названия, Иллич-Свитыч оперировал с другими: тюркская/исследованная часть алтайской/; финно-угорская/исследованная часть уральской/…) не отметил своего предшественника. Поразительна этическая и научная требовательность к себе как и скромность самооценок своих результатов этого человека, правнука польских революционеров и русских народовольцев – когда его научный руководитель ак. Берштам предлагал и даже настаивал выдвинуть его диссертацию по узкой научной специализации «балто-славянское языкознание» не на «кандидатскую», а на докторскую» степень по отличным результатом в сложнейшей теме «историческая акцентуация в балто-славянских языках» он решительно отказался, не видя в ней особой научной значимости, что вызвало даже определённое охлаждение в отношениях с руководителем – немалая честь, если ваши аспиранты сразу защищаются на «докторов»: он что, так невысоко ставит мои оценки? Как показала последующая судьба работы – академик оказался не «как всегда прав», а просто ПРАВ.