Секретный архив майора Пронина

– И перспектива легализации на Западе.

– У нас таких людей нет, – уверенно сказал Сергей Макарович. – Просто никто не станет рисковать такими деньгами. Лучше их в дело вложить. В Средней Азии есть сумасшедшие богачи, но их больше исламские реликвии интересуют. Есть безумные цеховики в Тбилиси, но у них расходы большие – приморские дачи, всякие подпольные развлечения. Никого не могу назвать, кто бы мог решиться на такое дело. В Риге есть коллекционер. Профессор, старичок. Но будет ли он связываться с криминалом? И всё-таки проверьте его.

– Янис Мариньш?

Пчеловод улыбнулся:

– Ну, ты, я вижу, всех и без меня знаешь. Он. Человек не деловой, но деньги имеет. Думаю, наследство. А более назвать никого не могу. Не хочу тебя по ложной дорожке пускать.

– Хороший мед у тебя, – сказал Пронин.

– Я дам тебе баночку цветочного, свежего.

– А дай мне еще совет, – неожиданно сказал Пронин. – Где искать вора? За какую ниточку тянуть? Что тебе пчелиный опыт подсказывает?

Сергей Макарович откинулся на спинку плетеного кресла, отправил в рот ложку меда, запил его горячим чаем.

– Среди своих ищи. Среди музейских. Или тех, кто выставки организует. Он, может, сейчас, и не знает, кому продать свое сокровище.

– Народное сокровище! – уточнил Пронин.

Вечером Пронину донесли, что в музее засветили подозрительного бельгийца, подолгу рассматривавшего картины и что-то вносившего в блокнот. Было решено познакомить с ним нашего человека. Ольга Карпушкина из пронинского отдела отлично могла бы сыграть роль дочери видного коллекционера. А совсем поздно ночью Пронину позвонила Фурцева:

– Как развиваются дела? – с показной веселостью спросила она.

– Работаем, Екатерина Алексеевна. Отсекаем лишнее, как скульпторы. Единственное, что уже сейчас могу гарантировать – что картина в СССР.

– Да, это вы уже говорили, – вздохнула Фурцева не без разочарования.

– Кстати, утром выходят газеты с публикацией о Хальсе. Сама Антонова дала небольшое интервью, в котором объяснила необходимость срочной реставрации картины. Её высоко ценят в профессиональных кругах во всем мире.

– Это мне известно, – мрачновато сказала Фурцева. Она явно ждала более сенсационных вестей. – Буду звонить вам каждый вечер, уж извините.

– Всегда рад вас слышать. И видеть, – сказал Пронин не без галантности. – С вашего разрешения тоже буду вас беспокоить.

– В любое время дня и ночи! – эмоционально завершила разговор министр культуры.

4

Наконец, обосновавшись в своем лубянском кабинете (сколько дней он там не бывал в этой суматохе!), Пронин с наслаждением читал подвалы в «Правде» и в «Советской культуре». Там шла речь о реставрации картины Хальса. И фотографии были смонтированы недурно. Конечно, знаток усомнится – что это за срочная реставрация посреди выставки. Но и аргументация Антоновой выглядела убедительно: картина долго пребывала в частных коллекциях, за ней не было необходимого ухода и теперь она нуждается в немедленной помощи, ведь мы не должны терять шедевр…

– Видишь, друг Кирий, какую мы легенду забабахали. И красиво выглядит!

– Красиво, Иван Николаевич. А что с немцами, возникли у вас подозрения?

– Подозрения есть. Но за всеми следят. И – никаких контактов с предполагаемыми ворами. Всё слишком чисто.

– А может, кто-то из них хотел купить картину, а потом испугался?

Пронин улыбнулся в усы.

– Всё может быть. Вот насчет одного из них мы, может быть, сейчас и узнаем. Сейчас Нефёдов придет, а он за Шмидтом следит.

– Шмидт – это тот, который вас испугался? – улыбнулся Кирий.

Пронин кивнул.

Нефёдов ненадолго оторвался от своего подопечного, на несколько часов ему на смену пришёл другой офицер. В номере гостиницы «Националь», в котором проживал Шмидт, давно и успешно работала наша аппаратура.

– Ну, рассказывай, – Пронин подлил капитану чаю.

– Да в общем-то и рассказывать нечего, товарищ генерал. Тихо живет господин Шмидт. После выставки отправился в гостиницу, спал не меньше часа, потом обедал, потом посетил сауну.

– Один?

– Один. Он вообще не общителен, компаний не любит, с женщинами в эти дни не общался.

– И все-таки – с кем контактировал?

– С советником посольства ФРГ. Дважды по телефону. Ничего подозрительного, распечатка разговоров уже у вас. А потом встречался с ним. Минут двадцать разговаривали – всё о делах. Два раза обращался с просьбами к гостиничному портье. Хозяйственные мелочи. На ночь просил раздобыть ему минеральной воды, у него в баре закончилась.

– Отлично. А как бы вы описали настроение Шмидта?

– Настороженное, грустное. Ходит, как в воду опущенный.

– Совсем хорошо. Твоя версия, Кирий.

– Видимо, не нравится ему в СССР.

Пронин пожал руку Нефёдову:

– Спасибо, Лёша. Отдохни часов пять, а потом опять за него принимайся. У него еще сколько командировка продлится?

– Четыре дня.

– Вот эти четыре дня он твой.

Нефедов удалился.

Через шторы пробивался солнечный свет. День будет жаркий.

Пронин сказал Кирию задумчиво:

– Конечно, скверное настроение Шмидта ничего не доказывает. Как и его настороженность. Всё это можно объяснить и так и сяк. Но одна из версий получается такая: иностранный заказчик был, но что-то его вспугнуло. Возможно, мы. И наш родной отечественный вор вынужден теперь таиться и нервничать с картинкой в тайнике. Так?

– Так, Иван Николаевич.

– Но нужно проверить и других возможных заказчиков. И этого бельгийца, который еще долго пробудет в Союзе. И рижанина, хотя я не очень в него верю. Вы выяснили, он в последние недели разговаривал с Москвой?