Секретный архив майора Пронина

– Так точно. Придут западногерманские туристы. Вместе с посольскими. Отношения с Бонном у нас, как известно, напряженные. Поэтому мы к ним заранее готовимся.

Пронин кивнул:

– Понятно. Всю документацию про немцев прошу доставить мне в кабинет. Мне, кстати, нужен здесь тихий кабинет с телефоном.

Любшин рад был услужить.

– Кстати, какие у вас отношения с заместителем директором музея? Что это за птица? Я имею в виду Мочульского, который отвечает за немецкую делегацию.

– Из профессионалов. Всю жизнь искусством занимается. Докторскую пишет и прочее. Его еще при Сталине поставили, опытный человек, хотя и не старый. Говорят, по вопросам проведения выставок и формирования экспозиции просто ас. В наши дела не вмешивается, характер не проявляет. Тихий человек, интеллигентный. Покладистый. Хотя держится несколько барственно.

– У вас, конечно, есть досье на всех работников музея, включая рабочих, которые приписаны к другим конторам? – Пронин внимательно и строго поглядел на Любшина.

– Случайных людей здесь нет. Через дорогу, в двух шагах – небольшое строительное управление. Они обслуживают несколько центральных объектов. Люди проверенные. У нас работают только бригады из этого управления. Есть и свои сотрудники – плотники, уборщики и так далее. Их немного, все у меня на карандаше.

– И сегодня утром были они?

– Конечно. И было их совсем мало – человек десять. Точнее – девять.

– Расскажите, пожалуйста, о каждом из них.

Любшин действительно хорошо знал здесь всех и каждого. Отвечал без натуги, явно не фантазировал. В сущности, он неплохой специалист, особенно для пенсионера. Хватка есть. Но воры его переиграли, переиграли… Такой прокол из биографии не вычеркнешь.

Подходящий кабинет для Пронина быстро нашелся. Работать там действительно было удобно – теневая сторона, магнитофон, пишущая машинка, карандаши, бумаги, удобный стол. Толстая папка с разработками на завтрашних немцев – почти о каждом была известна вся подноготная. В любой момент можно вызвать машинистку. Есть возможность и допросы вести, и поразмышлять в одиночестве. И действительно – тишина, толстые стены.

Пронин позвонил в контору.

– Да. Пока всё понятно только в общих чертах. К сожалению, оплошность исключена, это воровство. Да. Любшин мне нужен, пока не трогайте его. Прошу прислать группу криминалистов – человека четыре. Территория тут большая, всё нужно обследовать уже сегодня. Пальчики, следы. Я запретил уборку, наводить лоск будут ночью. Завтра выставка продолжается. И даже намечена экскурсия западногерманских туристов. Мы, к сожалению, не можем бесконечно хозяйничать в этом музее.

Пронин повесил трубку, принялся листать каталог выставки. Что там пишут про этого Луку? История детективная, в нем совсем недавно опознали кисть Хальса. Зато сейчас это официально признано всем миром. Этот художник редко обращался к религиозным мотивам, тем ценнее его евангелисты. Гордость одесского музея. А Лука – самая самобытная работа из четырех. Ну, конечно, кто бы стал воровать не самую самобытную? Жизнь – штука логичная, на том и стоим. Хотя прямолинейная логика у преступников часто соседствует с логикой парадокса.

Домой, на Кузнецкий, Пронин вернулся поздно, после полуночи. Всё прохаживался по залам Пушкинского музея, беседовал с криминалистами, которые зафиксировали, кажется, все следы и пятна на полу, коврах и стенах – в особенности поблизости от пропавшего Хальса.

Обессиленный, он повалился на диван. К счастью, телефон на длинном проводе стоял рядышком, на журнальном столице. Пронин набрал Кирия – своего верного ученика, уже носившего полковничьи погоны. С давних пор он привык называть его по фамилии. Уж так между ними повелось.

– Кирий? Не спишь?

– Не сплю, Иван Николаевич, чай с женой пьем.

– Поздновато. Ну, да ладно. Завтра в Пушкинский музей немецкая делегация прибывает. В пять утра мне должны доставить полную информацию о каждом из них. Она у тебя уже имеется?

– К пяти утра будет, Иван Николаевич.

– Если что – меня не будить, оставьте у Агаши. Ну, это ты знаешь.

Пронин выпил полстакану остывшего чаю, укрылся пледом – и минут за пятнадцать глубоко уснул. Спал, не просыпаясь, а потом вздрогнул, проснулся, поглядел на часы – шесть. Отлично. Кирий, вероятно, уже всё прислал. Пронин прошел на кухню. Так и есть. Агаша оставила на столе толстенную папку – там и фотографии, и газетные вырезки, и машинописные листы – на русском, на немецком. Всё, что нужно, вполне основательно. Пронин зевнул. Он выспался, но еще хотелось немного подремать. Нет уж. Хлебнув теплого Агашиного клюквенного морсу, он прошел в кабинет и занялся изучением папки.

Двое экскурсантов участвовали в параде военнопленных по Москве в 1944 году. Любопытно! Вот они, извивы судьбы. Крупных коллекционеров, по мнению Кирия и его ребят, среди них было всего лишь трое. Да и то один больше интересовался всякими реликвиями и древними иконами. И лишь двое собирали живопись. Один из них продолжал семейную традицию. Крупным коллекционером был его отец, инженер на заводе Мессершмидта, человек не бедный. Сынок служил на почте, чиновником средней руки, доходы не позволяли ему развернуться. Но он время от времени покупал (и еще реже – продавал) картины. Видимо, пускал в дело отцовское наследство. Второй был состоятельнее. Игрок на бирже, совладелец футбольного клуба, акционер различных фирм. Состояние – около трех миллионов марок. Фамилия самая обыкновенная – Шмидт. Самое логичное – взять на заметку именно его. Заказчик похищения картины? Не исключено. Кто там еще? Депутат бундестага, бывший соратник Аденауэра, без пяти минут министр торговли. Выступал за сотрудничество с Советским Союзом и за компромисс по вопросам, связанным с ГДР. Хороший человек, наверное. Но и с такими ухо держать надо востро. Вот с этими тремя и нужно познакомиться в первую очередь. Вот тут-то и придется вспомнить свое берлинское произношение…

Ранним утром Пронин познакомился с заместителем директором музея, который отвечал за контакты с немцами. Валерий Николаевич Мочульский – слегка поседевший брюнет, элегантный – производил впечатление истинного рыцаря культуры. Он был влюблён в свой музей. Особенно – в его основную экспозицию. А выставки не жаловал.

– Вы знаете, эта выставка, конечно, привлекает интерес. Но она не вписывается в нашу концепцию, в образ музея. Наш конек – западная живопись, особенно импрессионисты. И, конечно, античное искусство. Наш посетитель окунается в этот мир еще в гардеробе – этому способствует архитектура Клейна. Вы согласны, Иван Николаевич?

– Я всегда любил ваш музей. В первый раз мне довелось выполнять задание Дзержинского в Москве в 1919 году. Я тогда только второй год служил в ЧК. Пришлось тогда пострелять, а еще больше – побегать за белогвардейскими агентами.

Мочульский посмотрел на Пронина с испугом: 19?й год, Дзержинский – всё это казалось далеким и суровым прошлым. Как же хорошо сохранился этот генерал. Но чего от него ожидать – неужели жестких методов в стиле Гражданской войны?

– Нам сегодня придется поработать вместе, – сказал Пронин. – Будем принимать немецких гостей. Вы ведь собирались их приветствовать?

– Да, это официальная делегация, нас заранее предупредили из министерства культуры.

– Меня к этому делу привлекла как раз Екатерина Алексеевна, – вздохнул Пронин. – На этой встрече я буду представителем советского министерства внешней торговли. Мне нужно сдружиться с некоторыми немцами, прощупать их в неформальной обстановке.

– Понимаю вас, Иван Николаевич. Помогу, чем могу. Хотя я, конечно, никого из них близко не знаю… Были, конечно, предварительные контакты, но самого беглого характера. Самого беглого.

– От вас и не требуется знать их подноготную. Просто ведите непринужденный разговор. И не выдавайте своей грусти по поводу пропавшего Хальса. Хальс на реставрации, картина старая, специалисты потребовали срочных работ по спасению полотна. Ведь так бывает?

– Посреди выставки? На моей памяти, честно говоря, не бывало. Но… может быть. Рискнём.

– Да уж придётся рискнуть.

Еще до немцев на выставку заехала Фурцева с небольшой свитой. Деловитая, встревоженная. Она сразу бросилась к Пронину.

– Иван Николаевич, больше всех рада видеть вас. Смотрю на вас – и надежно на душе. Я же знаю, в каких делах вы себя показали.

– Искренне признателен, Екатерина Алексеевна, – Пронин даже изобразил нечто вроде поклона. – Только прошу вас не ждать быстрых результатов. Границы уже перекрыты. Таможня работает скрупулезно, мы изучили все хитрости такой контрабанды. Проверять будут каждый холст и каждый предмет, в который можно спрятать холст. То, что Хальс не покинет советской границы, могу гарантировать. Остальное… Украсть картину можно за полчаса, а искать приходится как иголку в стоге сена. Вы уж потерпите.

– Мы потерпим, Иван Николаевич. Главное, чтобы она заграницей не всплыла. Вот тогда – нам позор несмываемый. И пресса поднимет шум.

– Понимаю. Этого не должно быть. Поверьте, закрывать страну мы имеем право. Да и иностранных гостей в эти дни было сравнительно немного.

Фурцева всплеснула руками:

– Ну, слава богу. Я ведь только на вас надеюсь, Иван Николаевич.

Она пробежала по залам, бросила несколько руководящих фраз Мочульскому, передала привет Антоновой – и исчезла в своей «Чайке».

Но вот появились немцы. Четырнадцать человек вместе с экскурсоводом и еще одним сопровождающим – из наших. Пронин по фотографиям сразу понял, кто есть кто. Больше на выставке в эти минуты никого не было – только эта делегация.

Мочульский вышел им навстречу, представился, на чистом немецком пожелал интересной экскурсии и от имени музея поблагодарил за внимание к московской выставке. А потом он представил им Пронина – ответственного работника министерства внешней торговли, который ознакомится с выставкой вместе с ними. Немцы понимающе закивали.

Пока экскурсовод издалека рассказывал немцам о музее, о выставке, о художниках, Пронин ловко наладил контакт с будущим министром. Они обменялись визитными карточками и шутками. Лед растаял.

– Впервые в Москве?

– Нет, бывал в составе делегации два года назад, еще во времена господина Хрущева.

– При Хрущеве было труднее заниматься делами. Сейчас на первом месте у нас экономика.