Рассказы 3

– Мама, я почти не допускаю ошибок. И есть еще время, чтобы научиться не допускать их совсем.

– Ну и куда ж ты собрался, умник?

– Я… – я не знал, что сказать, и ляпнул первое попавшееся: – На философский.

– Совсем дурак? Если тебе мозгов не хватает понять, я объясню. Мы плохо живем, потому что твой папа решил, что у него есть призвание. И теперь он журналист в занюханной газетенке. А я хотела бы хорошо жить. И хотела бы, чтобы ты хорошо жил.

– По телеку говорят, хорошо жить грешно, – попытался я сострить.

На меня глянули со странным презрением и ответили:

– Я, знаешь, грешный человек. Как и все мы.

В тот момент я ее почему-то ненавидел. А ближе к выпускному решил сбежать. Даже со Степой договорился, что сразу после окончания школы перекантуюсь у него с недельку. Ну, Степа-то за любой движ был. Заранее наплел что-то там своим родителям – уж не знаю, что именно. У него вообще родители были спокойные, как два танка.

Прошел единый экзамен. Отгремел выпускной.

На выпускном я целовался с Соней – была у нас такая девочка, невзрачная, но миловидная. Поговаривают, кто-то и не только целовался в праздничном угаре – мне, увы, не свезло, Соня оказалась скромной.

От пьянки было весело и была решимость. Я вернулся домой среди ночи (даже не помню, как дошел), собрал все необходимое – точнее, то, что мне казалось необходимым с учетом моего состояния. А потом отключился на полу.

Утром выяснилось, что похмелье – это когда тело дрожит и голову будто свинцом заполнили. Я почему-то был весь в синяках, с напрочь разбитым лицом. Папа принес минералку, перекись и пластырь. От перекиси лицо жгло.

Позже я перебрал свою бунтарскую авоську – две толстовки, зубная щетка, пустая бутылка шампанского, один носок. И вправду, полный набор для побега.

Позвонил Степе и сказал, что все отменяется. Степа вообще не понял, о чем я – ему, видать, было еще хуже, он больше выпил.

В общем, провалилась моя оборона. Пластмассовый мир победил, все дела.

Хотя поступил я все же по собственному желанию. Дефект, преследовавший меня с детства, в конечном итоге определил мой выбор – детская психология. Говорят же – в психологи идут те, кто хочет разобраться в собственных заморочках.

Меня приняли в университет в другом городе. Жил я в студенческом общежитии, то есть в каком-то смысле побег все же удался. Я был зол на родителей – зол за то, что они не верили ни мне, ни в меня. Тьма пропала на несколько лет.

8

Я выучился, остался в аспирантуре. Я вроде как перспективный научный работник, разрабатываю коррекционные курсы для детей с дисграфией. Мне теперь совсем не требуется корректор – пишу грамотно, и всякая буковка знает свое место. Недавно написал большую статью «Дефекты воспитания и их влияние на неполную социализацию» – опубликовали в журнале ВАК.

Я много лет не виделся с родителями – пока не узнал об их разводе.

Папа опять женился – выяснилось, что есть женщины, которых устраивают журналисты из занюханных газетенок. Я, кстати, познакомился с его новой женой, когда приехал в родной город, – она приятная.

А потом предстояла встреча с мамой. В детстве не замечаешь многого. Например, оказалось, что мы жили в плохом районе. В детстве этот набор серых пятиэтажек казался вполне себе симпатичным.

Я шел к родному дому с чувством тревоги. Ибо где память – там слеза.

Мама стала седая и серая, что те пятиэтажки. На лицо осунулась, руки у нее загрубели пуще прежнего, хотя и раньше были не очень – от домашней работы.

Обняла скупо, будто и не рада.

Мы сидели в моей старой комнате – там теперь столик, можно попить чай. Обои прежние – до сих пор на них красуется мой кривенький чебурашка, одно ухо больше да кривее другого.

– Знаешь, мою научную статью в журнале опубликовали, – говорю я. – С конференций не вылезаю.

– Ну, – строго отозвалась мама. – А с деньгами-то чего? Без них ведь не жизнь.

– Я на своем месте. Это главное.

– Ой, сын. Лучше бы меня тогда послушал. Зайди на любой сайт с вакансиями – посмотри, какие там зарплаты у инженерных кадров.

Она немного помолчала и продолжила с какой-то виноватой интонацией:

– Ты был злым ребенком. Трудным. Этот еще твой дефект. Орал все детство, будто тебя режет кто. Но я действительно хотела, чтобы у тебя все получилось. Не так, как у нас с отцом. А ты что? Приезжаешь и выдаешь – я, мол, почти пошел по его стопам!

– Я был трудным?

– А легких деток разве таскают к психиатрам?

Чебурашка со стены глядит на меня не отрываясь.

– Ты был непослушным.

– Правда? И ты всерьез считаешь, что этот рисунок на стене… что… – я заговорил неровно от волнения. – Испорченные обои стоят шрамов у меня под глазом?!

– Ты меня тоже тогда оцарапал. Весь локоть разодрал.

Она замолчала.

Тьма.

Ть. Ма.

Мать была необъятной глыбой из мягкого тумана. Она перемалывала меня, как глину, вкладывала в мою бедную голову не мои мысли, заставляла хотеть то, чего я не хотел. Я не видел глаз, не знал лица, но помню, что у нее были руки цвета пережженного кирпича. Эти руки тянулись ко мне, липли к трясущемуся телу и искали горло, чтобы… чтобы что, мама?

Яков Пешин

Хлам

– Я тебе говорю, она сама его съела.

Отец указывал пальцем на собаку. Рита, лабрадор, сидела в углу комнаты и виновато мела хвостом. Вся морда животного была перепачкана в чем-то красном.

– Ерунды не говори! Это лабр, а не ротвейлер, – резко ответила мама.

– Да какая разница кто? Инфантицид в природе – рядовое явление. – Мужчина опустил руку и зло, свысока смотрел на жену, которая упрямо не желала принять очевидное. – Как же мне надоела вся эта звероферма.

Отец привык оставлять последнее слово за собой, поэтому, не дожидаясь ответа, быстрым шагом направился в кухню.

– Мам, – негромко позвал Андрей.