Наследник

Меня тотчас наполняют Катина нежность, Сашина дерзость, Митина сила, Володина чистота. Я счастливо улыбаюсь: слово действует.

Нас разбудили в пять часов утра. Кадровое начальство, как всегда в такие моменты, отсутствовало, чтоб не раздражать маршевиков своим «тыловым» видом. На вокзал нас повели новые маршевые отделенные и взводные.

Для полка был приготовлен длинный состав из теплушек. У дебаркадера расположился оркестр. Для поднятия солдатского духа он беспрерывно играл бравурные мотивы из «Веселой вдовы» и «Жрицы огня». Наша пятерка устроилась в одной теплушке. Мы составили винтовки и выпрыгнули на перрон покурить. Разговаривать не хотелось.

В это время, раздирая толпу, ко мне кинулся старик.

– Сережа! – крикнул он.

Солдаты кругом поспешно вытягивались и козыряли. Это был граф Шабельский. Он притянул мою голову к своей груди, окуная меня в свои седые пахучие бакенбарды.

– Сереженька, – повторял он, – миленькой мой Чегоитебежелаю…

Я рассмеялся. «Чегоитебежелаю» – это мое детское прозвище еще с тех времен, когда все мои письма дедушке Шабельскому состояли из одной строчки: «Дорогой дедушка, я, славу богу, здоров, чего и тебе желаю».

– Будь спокоен, Сережа, – пробормотал Шабельский, – через две недели я тебя вытащу с фронта.

– Не надо, дедушка, – строго сказал я, – иначе мы с вами поссоримся на всю жизнь.

– Ну, ну! – сказал граф Матвей Семенович, отходя в сторону и сразу повеселев, потому что долго не мог оставаться огорченным.

Из-за его спины выдвинулся дедушка Абрамсон.

– Сереженька, – сказал он, протягивая пакет, – это шерстяные носки. Чтоб ты их носил. Помни, что на фронте сыро.

– Помню! – свирепо сказал я.

Бабушка стояла рядом, но не смела уже ничего говорить, боясь меня рассердить, а только смотрела глазами, полными слез. Граф Шабельский смеялся: он не изменил своей привычке прежде всего подмечать смешное.

– Сережа, – сказал он, – а Марфеньку ты не хочешь замечать?

Молодая женщина подняла вуаль и, улыбаясь, подала мне руку. Я покраснел и поднес руку Марфы Егоровны к губам. Солдаты кругом захихикали.

– Молчать! – крикнул граф Шабельский.

– Дедушка! – гневно сказал я и покосился вокруг.

Куриленко отходил прочь со злым лицом. «На кой черт нужна мне вся эта дребедень? – думал я, учтиво улыбаясь Марфе Егоровне, которая смотрела на меня большими, полными патриотического обожания глазами. Граф нежно обнял ее за тонкие плечи.

– Сергей, – сказал он, – держись, сзади еще провожающие.

Я оглянулся и увидел Мартыновского и Рувима Пика. Мартыновский с трудом оторвал глаза от графини и воскликнул:

– Сергей, покажи этим швабам, что значат одесские парни!

Приблизившись, он прошептал мне:

– Какой ужас! Меня чуть не арестовали.

Я пожал плечами.

– Вот возьми, – сказал Мартыновский и сунул мне в руку две шоколадные плитки, – у нас в Земском союзе их до черта, некуда девать.

Считая обряд прощания исполненным, он подошел к графине и, звякнув шпорами, звучно представился.

– Мадмазель Маргарита тоже должна прийти, – печально сказал Рувим Пик, подходя ко мне. – Может, вы ей скажете напоследок пару теплых словечек за меня, мосье Иванов?

– Садись по вагонам! – раздался крик коменданта.

Я вырвался из объятий внезапно навалившихся на меня Абрамсона и Шабельского и вскочил в вагон. По всему перрону разлился бабий визг, голосили солдатские жены. Оркестр грянул «Я раджа, индусов верных повелитель».

– Две недели! – кричал Шабельский, надрываясь. – Десять дней!

В это время, отталкивая его, выбежал вперед молодой человек в форме Земского союза и одним прыжком вскочил в вагон. Это был Гуревич.

– Сергуська! – крикнул он. – Это я! Давай морду!

Вся старая нежность к Гуревичу сразу хлынула к моему сердцу. Мы поцеловались.

– Ну да, – сказал он, играя рябым лицом, – его, как первую любовь, та-та-та, сердце не забудет. Не робей, Сергей! Видишь, я тоже в Земсоюзе.

И, сделав широкий жест, он сказал:

– Смотри, вся наша банда здесь.

Действительно, на перроне стояли тоже в форме Земского союза, звякая шпорами и улыбаясь, Беспрозванный, Завьялов и оба Клячко. А дальше махали платочками и визжали Тамара, Маргарита, Иоланта и Вероника.

– Бабец первый сорт, – с видом знатока сказал Степиков.

Матвей Семенович хохотал как сумасшедший.

– Катя здесь? – сурово спросил я Гуревича.

– Долго рассказывать, – быстро сказал он, – напишу.

Ударило три звонка. Гуревич соскочил на перрон. Паровоз свистнул и рванулся. Бабушка и Иоланта залились слезами. Последнее, что я видел, – огромные насмешливые глаза Гуревича.

– Надоела мне эта свора родичей, – смущенно сказал я.

Куриленко одобрительно выругался.

– Ну, будем шамать, – деловито сказал Степиков и разостлал на полу газету.

Колесник положил на нее бублик, Леу – студень, Куриленко – сало и я – шоколад.

11

Ссору начал, как всегда, подполковник. Он прискакал из головной роты.