Полное собрание сочинений. Том 15. Война и мир. Черновые редакции и варианты. Часть третья

<В[323 - Зач.: 1-х числах октября] это же время после того, как пленных солдат два дня посылали работать какие-то паромы на Москве-реке, Каратаев заболел опять лихорадкой, от которой он лежал в московском гошпитале, когда его взяли, и жизнь Пьера изменилась[324 - Зач.: еще] тем, что он был лишен привычного общества Каратаева.

Пьер, благодаря своему знанию языка, находился в самых дружеских отношениях с занимавшими караулы у пленных французами. Приходя в караул, большинство солдат и офицеров с ласковой улыбкой, как с старым знакомым, здоровались с Пьером. За ним установилось прозвище le grand chevelu[325 - [волосатый великан]] между французами. Караульные солдаты, особенно ласковые с Пьером, и ко всем остальным пленным <были> дружелюбно, оказывая им услуги, которые были в их власти.

6-го октября в караул заступил один из самых добродушных[326 - Зач.: унтер] офицеров, старых знакомых Пьера.[327 - Зач.: Унтер] Офицер этот, не скрываясь, сообщил Пьеру, что дела французов плохи и что, как слышно, завтра всё выступает и пленных поведут с собою.

– Но что же сделают с больными? – сказал Пьер. – У нас в балагане один солдат совсем умирает, а другой тоже[328 - Зач.: очень] болен лихорадкой и едва ли будет в состоянии идти.[329 - Зач.: (Этот другой солдат, про [которого]]

Француз отвечал, что, вероятно, больных оставят в гошпитале или возьмут с собою в гошпитальных повозках.[330 - Зач.: Поговорив с Пьером, француз ушел, а Пьер остался]

Этот другой больной, про которого спрашивал Пьер, был Платон Каратаев.>

Около полудня Каратаев начинал бледнеть, синеть, дрожать, шел в свой угол, ложился под шинель и лежал таким образом, не шевелясь, и тихо стонал до другого утра. Признаки его болезни, как и все проявления[331 - След. слово вписано над строкой.] его жизни, [332 - Зачеркнуто: в Каратаеве] были так просты и естественны, что[333 - Зач.: ничего не] они были почти незаметны.[334 - Зач.: Без малейшего сомнения, <или. борьбы или надежды, помощи или страха, он шел ложиться, лежал, покоряясь болезни, ложился и потом вставал, как будто никогда не был болен.]

– Платоша-то наш, Соколик, опять умирает, – говорили, посмеиваясь, его товарищи, глядя на кучкой свернутое и укрытое шинелью его неподвижное тело.[335 - На полях конспект: Похож на Наташу, но туп. В опере [1 неразобр.] заверяет [1 неразобр.]Зач.: <Из числа> Караульные солдаты и офицеры вообще во всё это время обращались с пленными хорошо. Пьер же пользовался, как и между своими товарищами, так и между ними особенным, ласковым уважением.]

6 октября весь[336 - Исправлено из: всю и зач.: ночь] день[337 - Зач.: укладывались повозки французов] было заметно особенное движение между французами: двигались войска, ездили посланные и[338 - Зач.: подъезжали] фуры и даже ломались балаганы французов и кухни. Всю ночь слышалось движение войск, но о пленных всё еще не было никакого распоряжения. На другой день, 7-го октября,[339 - Зач.: так же, как и обыкновенно, заступил новый караул. Офицер этого караула и вписаны след. пять слов.] в карауле при пленных стоял молодой человек итальянец,[340 - Зач.: был] один из самых старых знакомых офицеров Пьера. Офицер этот, красивый,[341 - Зач.: молодой и тихой] молодой человек, всякий раз как был в карауле,[342 - Зач.: бесед[овал] под [ходил]] приходил к Пьеру и[343 - Зач.: вероятно, скучая в карауле] подолгу разговаривал с ним[344 - Зач.: В первый раз] Офицер этот, учтивый, хорошо воспитанный и скромный молодой человек, был[345 - Зач.: очень] приятен Пьеру в особенности по тому странному сходству, которое было в верхней части его лица с лицом Наташи. Сходство это было совершенно – в глазах, в линии носа, во лбу, но сходство это продолжалось только до тех пор, пока лицо было спокойно, не улыбалось. При улыбке что-то короткое, мелкое чувствовалось в этом лице. И Пьер не любил его улыбку.[346 - На полях заметка: Ген[ерал]-интен[дант]. Вправо девки] В первый раз, как итальянец, разгово[ри]вшись с Пьером и, пораженный его речью и манерами, расспросил его, кто он, офицер[347 - Зач.: видимо, был поражен историей Пьера и] обещал непременно[348 - Зач.: узнать как и донести генералу и] освободить его. Но, придя в другой раз, он не возобновил об этом разговора. И Пьер, поняв из его молчания неудачу его попытки, не спрашивал об этом.[349 - Зач.: Пьер спросил его однажды] На вопросы Пьера о Рамбале и о том, где может находиться теперь его полк (Пьер запомнил название полка), офицер ничего не мог ответить.[350 - Зачеркнуто: Из] Он не только не знал Рамбаля, <но не знал даже и про существование такого полка – не знал даже, где находился теперь корпус Мюрата, к которому принадлежал Рамбаль. Из слов его и суждений о французской армии Пьер в первый раз очевидно ясно понял всю громадность этого целого французской армии, о которой он привык делать такие быстрые заключения. Пончини, очевидно, был. самый[351 - Зач.: средний] обыкновенный офицер, разделявший взгляд большинства армии.[352 - Зач.: (Офицер этот очевидно) Вообще] Офицер этот, имевший знакомства с людьми высших чинов армии, ничего не знал об общих целях и движениях армии. Он не обсуждал никогда общего положения, а только верил. Наполеон, которого он никогда не видал, был для него отдаленная,[353 - Зап.: непостижимая] великая сила, которой покоряться и служить было несомненно хорошо,[354 - Зач.: Армии его были бесчисленны, и следить за ними было невозможно, а надо было делать свое дело и собирать лавры под его покровительством и вписано до конца фразы.] но анализировать которую было не только невозможно и бесполезно, но и вредно. Их разговоры с Пьером поэтому бывали всегда самые интимные и состояли преимущественно из рассказов Пончини о своей родине и о своем тихом и счастливом житье-бытье в Генуе, где у его деда был дом, сад и где была его родина.

7-го числа утром Пьер[355 - Зач.: рано вышел к и вписаны след. четыре слова.] сидел с ним у двери балагана.[356 - Зач.: ожидая встр[ечи] с тем, чтобы расспросить кого-нибудь из французов о выступлении. Пончини скоро, расставив часовых, подошел к нему] Пончини, не скрываясь, рассказывал Пьеру, что[357 - Зач.: все] войска выступали ночью и что забирают всё с собою, но что выступают ли все, или только часть, он не знал. Точно так же он ничего не мог сказать про пленных. В их дивизии, которая держала караулы, было приказано быть готовыми к походу, но приказания о выступлении еще не было. Пьер <рассп>росил о том, что будут делать с больными, ежели пленных поведут с собой, и сказал, что один солдат у них был почти умирающий, и другой (Каратаев) тоже был так болен, что едва ли мо[жет] идти.

– О! на это есть гошпитали и здесь, и подвижные, —отвечал Пончини. – Потом у нас будут повозки, на кот[орые] мы всегда можем подсадить слабых. Вы согласитесь, что что бы ни было на войне,[358 - Зач.: французы] мы вам не делали зла и делали, что могли, – сказал он с доброй улыбкой, к[оторую] не любил Пьер. Пьер не мог не согласиться, что пленные не могли жаловаться.[359 - Зач.: Пончини присел с Пьером на лавочку у двери балагана, и они разговорились.]

Погода была волшебно прекрасная.[360 - На полях: сирен[евые] кусты у Алсуфьева дома.] Тот хрустальный, ясно неподвижный блеск был на всем, который бывает только осенью – бабьим летом. Было тепло на солнце, и тепло это имело особенную прелесть теперь.[361 - Зачеркнуто: Против входа] Из двери балагана виднелся дом на Воробьевых горах и в синей дали Мамоновский дом и белые облака на лазурном небе. Вблизи виднелся дом Алсуфьева, занимаемый французами, и на дворе кусты сирени с еще не обсыпавшимися листьями. Везде были развалины, нечистоты, во время пасмурной погоды безобразно отталкивающие, но теперь эти самые нечистоты и развалины были величественно прекрасны и успокоительны в этом чудном солнце. Воробьи стаями перелетали на сиреневых кустах, и паутины даже и здесь, между людьми, блестели мокрые на нижних ветвях кустов.[362 - Зач.: Пьер]

Одеяние Пьера......[363 - Многоточие в автографе.]

Ноги его были босые. Он держал в своих толстых руках соломинку и перегибал ее, изредка взглядывая то на Пончини, то на воробьев, то на свои босые ноги. И всякий раз, как он взглядывал на свои расставленные под углом ноги с толстыми большими пальцами, на лице его пробегало чуть заметное выражение удовольствия. Вид этих босых ног его напоминал ему всё то, что он пережил в это время, всё то, что он понял: воспоминание это было[364 - Зач.: ра[достно]] успокоительно.

Вдалеке слышно было движение, но вокруг балаганов было тихо и голоса слышались особенно резко. В погоде было что-[то] заковывающее, неподвижное, и люди невольно подчинялись этому. Они говорили тихо и задумчиво.

– Это правда, – говорил Пончини, – в Москве много было сделано грабежей и злодейств – я ездил прошлое воскресенье– но это не войска, а мародеры, их невозможно удержать, и русские.

– А какая удивительная погода, – сказал Пьер.

– Да, это мне напоминает виноградные сборы, – сказал Пончини, и он начал рассказывать, какой у них сад был в Италии и как они собирали виноград. В то время, как он рассказывал, Пьер глядел на него, удивляясь и радуясь странному сходству и невольно мечтая о том, что могло бы быть.

«Князь Андрей умер, думал он. Ежели бы умерла моя жена, я бы мог жениться на Наташе. Я уверен, что она пошла бы за меня».

Солдат подбежал к офицеру, призывая его к приехавшему начальнику. Пончини встал, ласково улыбнулся Пьеру.

– До свиданья, – сказал он и, отвечая на прежний вопрос, прибавил: – Во всяком случае, что от нас будет зависеть, вы знаете, что мы сделаем для вас всё, что можно.

Когда Пончини ушел, Пьер продолжал думать о той, на кого он был похож.[365 - Зачеркнуто: и несмотря]

«Да, стоит умереть этим двум, думал он, и тогда было бы очень хорошо. Каратаев говорит (Пьер рассказывал Каратаеву свои отношения к жене), что надо ее побить, поучить и что она смирится, но он не понимает, с ней мне невозможно счастье. Л при ней я не могу быть спокоен. Как бы хорошо ей умереть. И, верно, она умрет. Это так нужно мне. Как это Каратаев болен в эту погоду. Впрочем, именно в эту погоду или очень здоров, как я (он взглянул на босые ноги), или болен».

– Что, Петр Кирилыч, что говорил офицер? – спросил чиновник пленный.

– Да неизвестно, – отвечал Пьер.

– А идут все, вон видно за балаганами. Погода-то хороша.

Чиновник прошел. Пьер продолжал задумчиво глядеть на воробьев.

Офицера позвали к[366 - Зач.: начальнику] французу офицеру, который приехал узнать, почему до сих пор не выступили пленные, и велел, чтобы поправить ошибку или недоразумение, выступать как можно скорее.

Пьер не помнил, кто первый и как ему объявил о выступлении. Когда он очнулся, мимо него взад и вперед бегал народ, подходили батальоны, выдвигали повозки на двор Алсуфьевского дома, и он почувствовал сообщившуюся ему общую поспешность и радость. Он пошел обуваться в сапоги, которые сшил ему Каратаев. В балагане гудело веселыми голосами собиравшихся. Лежали только горячечный и Платон.

– Что ж, Платон, идти, идти, – сказал Пьер.

Платон поднял голову,[367 - Зач.: и как бы не по[няв]] оглянулся и, поняв в чем дело, сел и стал обуваться. Лицо его было (так) бледно-сине, что Пьер[368 - Зач.: испугался] поспешно вышел из балагана с тем, чтобы переговорить с офицером о больных. Два француза солдата стояли у двери, торопя пленных.

– Voyons vite,[369 - Зач.: il faut marcher [надо идти]] dеp?chez-vous.[370 - [– Ну, скорее, поторапливайтесь.]]

Пьер обратился к одному из них, спрашивая, где офицер. Солдат этот, прежде ласковый (Пьер его знал), сердито крикнул на Пьера, чтоб он не смел выходить.

– Я приду, вы меня знаете.

– A vos place, sacrе nom, voil? la consigne,[371 - [– На место, чорт возьми, раз приказано,]] – крикнул он.

– Le lieutenant me demande,[372 - [– Меня зовет поручик,]] – сказал Пьер.

– Eh bien, faites vite,[373 - [– Ну, живо,]] – крикнул сердито солдат.

Грубо строгое это, так противуположно прежнему, обращение солдата поразило Пьера, но ему некогда было думать. Он побежал к воротам дома, у которого Пончини с другими возился у повозок, укладывая что-то.

– Eh bien qu’est ce qu’il y a?[374 - [– Ну, что такое?]] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал Пончини. Пьер сказал про[375 - Зачеркнуто: ране [ных]] больных.

– Ils pourront marcher que diable,[376 - [– Они могут идти, чорт возьми,]] – сказал Пончини, отворачиваясь, и принялся за укладку.

– Да нет, они не могут идти, – сказал [Пьер], – один, верно, нынче, завтра умрет.

– Eh bien on le laissera o? il est, voil? tout,[377 - [– Ну что ж, его оставят на место, только и всего,]] – сказал другой. Пьер начал было говорить, как вдруг Пончини крикнул на него и велел солдату отвести его на место.

– Allez ? ce qui vous regarde, faites vite vos paquets et marchez, voil? tout.[378 - [– Не суйтесь не в свое дело, собирайте скорее ваши вещи и идите, вот и всё.]]

Пьер пошел в балаган. Каратаев, собравшись, возился с французом, примеривая ему рубаху, и сам торопился, как и все. Через 5 минут всё было готово. Солдаты строго пропускали мимо себя, считая, пленных.

– Filez, filez,[379 - [ – Проходите, проходите,]] – сердито приговаривал Пончини.

*№ 265 (рук. № 97. T. IV, ч. 2, гл. XI, XIII).[380 - Переработанная копия предшествующего варианта.]

6 октября весь день двигались войска, ездили посланные и фуры и ломались балаганы французов и кухни; но о пленных всё еще не было никакого распоряжения. На другой день, 7 октября, все пленные солдаты[381 - Зач.: исключая тех, которые умели шить сапоги и рубахи] были на работе – таская и укладывая кули муки для французов; в балагане оставались только два больных солдата, офицеры и четыре человека, шившие рубашки для французов. В том числе был и Каратаев, распевавший песню своим тонким голосом. Пьер стоял у двери балагана.

Погода стояла ясная, тихая, теплая, так называемое бабье лето. Лист уже обвалился с деревьев, летняя трава засохла, всё, казалось, приготовилось к зиме, но[382 - Зач.: теплое, как] новая трава легла отовсюду и почки надувались на кустах и деревьях.

Тот хрустальный, ясно неподвижный блеск, который бывает только осенью, волшебной красотой освещал и голубое небо и землю.

Было тепло на солнце, и тепло это с кристальной свежестью утреннего заморозка, еще чувствовавшегося в воздухе и имело особенную прелесть.