Европа в войне (1914 – 1918 г.г.)

Габриель Ганото,[52 - Ганото, Габриель (род. в 1853 г.) – французский политический деятель, лидер правых либералов. Долгое время был преподавателем, затем перешел на службу в министерство иностранных дел, где работал в качестве архивариуса. Быстро поднимаясь по служебной лестнице, Ганото в 1894 г. занял пост министра иностранных дел. На этом посту Ганото усердно содействовал закреплению франко-русской дружбы. В должности министра иностранных дел Ганото пробыл до 1898 г. В 1914 г. вновь вступил в правительство в качестве министра иностранных дел. В 1921 г. Ганото был членом французской делегации в Лиге Наций.Его перу принадлежит ряд работ по новейшей истории Франции и мировой войны.] старый дипломат, выступил неделю тому назад в «Figaro»[53 - «Figaro» – большая французская газета, орган крупной финансовой буржуазии. До 1914 г. газета выходила под редакцией Гастона Кальмета – продажного журналиста, состоявшего на службе у финансовых заправил. В марте 1914 г. «Figaro» поднимает травлю против Кайо за его протест против приготовлений к войне. 13 марта 1914 г. на страницах «Figaro» появилось интимное письмо Кайо к его жене. Возмущенная жена Кайо выстрелом из револьвера убила редактора газеты Кальмета. На суде Кайо доказывал, что газета «Figaro» получала субсидии от венгерского правительства, Дрезденского банка и Круппа.В связи с этим эпизодом Жан Жорес писал: «Доказано самым решительным, неопровержимым образом, что один из крупнейших „патриотических“ органов нашей печати входит в весьма выгодные сделки с немецкими банкирами и с венгерскими политическими группами, крайне враждебными нашей стране. Какими интригами минирована почва и как необходимо пролетариату организоваться, чтобы подняться против этого бесстыдного поведения шовинистов, которые готовы зажечь мировой пожар, даже не имея в свое оправдание чувства национального фанатизма!».В настоящее время газета «Figaro» редактируется Анри Воновеном.] со статьей, которая дала отражение еще сохранившимся в общественном сознании национальным «предрассудкам» против непосредственного японского вмешательства в европейские дела. Победа должна быть в первую голову «французской» победой. Контингент в 250 тысяч душ японцев слишком невелик по сравнению с миллионными армиями, чтобы иметь решающее значение. А между тем, призвав японцев, «мы, может быть, утратили бы преимущество, столь необходимое для судеб будущего мира быть обязанными в своих делах самим себе». Против этих мыслей с одинаковой решительностью выступили и Пишон, друг Ганото, и Клемансо, обычный противник обоих.

Клемансо говорит: «Ганото, который духовно настолько от Quai d'Orsay, насколько лишь может быть оттуда человек, хочет, чтобы наша победа была „специально французской“. Неужели же он забывает Англию, Россию, Бельгию и Сербию? Превосходно, когда страна зависит только от себя. Кто станет против этого спорить? Но этого все равно нет. Для нас, французов, выгоднее умножать наши зависимости, чем односторонне консервировать их. Пора перенести вопрос с почвы сентиментальных обсуждений на почву практических переговоров». В этом же смысле высказывается и Пишон: «Чем многочисленнее и сильнее мы будем, тем скорее закончится война. Если мы хотим щадить жизнь наших солдат, ресурсы нашей страны и будущность нации, мы должны обеспечить за собой как можно более друзей, союзников и товарищей по оружию. Трудно было бы найти лучших, чем японцы».

За устранением возражений «принципиального» характера, на которых, впрочем, очень вяло настаивает сейчас и сам Ганото, остаются деловые затруднения, размера которых не преуменьшают ни Пишон, ни Клемансо. Во-первых, нужно достигнуть соглашения между союзниками. Япония связана формальным союзом только с Англией, а, между тем, именно Англия менее других заинтересована в ускорении военных операций при помощи столь исключительных средств. Во-вторых, соглашение союзников должно быть заключено на таких условиях, которые были бы приемлемы для самой Японии. Вопрос не в том, можно ли предоставить «желтым» право вмешиваться в судьбы Европы, а в том, как привлечь японцев к военному вмешательству. Хотя французская пресса питает традиционную склонность к идеалистической словесности и только в оболочке патетической фразеологии обсуждает вопрос о войне, – но это вовсе не значит, что политикам Франции чуждо чувство реальности. Ничуть не бывало. Они отдают себе совершенно ясный отчет в том, что из-за национальной автономии сербов или восстановления попранных прав Бельгии Япония не станет посылать свою армию в Европу. Следовательно, прежде всего встает вопрос о компенсациях.

"Если сделка должна быть оплачена, – говорит, между прочим, Эрнест Жюдэ, редактор «Eclair»,[54 - «Eclair» – республиканско-националистическая французская газета.] – существенным пунктом является знать, что она может дать и во что обойдется". "Мы знаем хорошо, что нужно будет платить, – говорит «Liberte»,[55 - «Liberte» – вечерняя французская газета; орган реакционных и националистических кругов.] – но легче заплатить за положительное содействие, чем за абстракцию". Густав Эрве подходит к вопросу со свойственной ему простецкой решительностью. «Японцы были бы очень наивны, если бы согласились маршировать единственно из-за славы. Нужно, очевидно, предложить им нечто осязательное (quelque chose de palpable). Что именно? Allons! не будем вертеться вокруг горшка». Но именно на этом месте, где Эрве собирался запустить пальцы в дипломатический горшок, в его передовице следует большая пустая полоса.

Клемансо требует открытия переговоров именно сейчас, когда военные дела Франции во всяком случае не хуже, чем у ее союзников, и когда, следовательно, можно надеяться, что оплачивать японские услуги придется не одной Франции. В случае военной неудачи Франции, – заявляет Клемансо, – когда содействие Японии станет для нее явно неотложным, за него придется платить втридорога. Однако и сейчас оно должно обойтись, очевидно, недешево.

Выступление Японии на дальневосточном театре явилось для нее фактом огромного значения. Овладев Циндао, Япония не просто получила в руки колониальную площадь в 552 квадратных километра, – она переняла все немецкое наследство в Китае. Владея Киао-Чао, Германия владела ключом ко всей провинции Шантунг. При помощи умелой и настойчивой политики она получила железнодорожные концессии вглубь Китая, занялась канализацией больших рек и приобрела политическое влияние в Пекине.[56 - Китай и Германия. – После японско-китайской войны 1894 – 1895 гг. Германия получила от Китая в аренду на 99 лет богатую китайскую область Киао-Чао со столицей Циндао. Область, насчитывавшая 169.000 жителей, под управлением немцев стала быстро расцветать и вскоре сделалась центром северных китайских провинций. В Циндао был построен лучший военный порт; на территории Киао-Чао были открыты немецкие банки, проведена сеть железных дорог, развилась оживленная торговля с близлежащими китайскими местностями, в особенности с провинцией Шандунь. Немцы отстроили ряд фабрик, основали крупную компанию по добыче угля и переоборудовали по последнему европейскому образцу все промышленные предприятия. Немецкая конкуренция в скором времени совершенно вытеснила японскую торговлю в Шандуне, а также в ряде других китайских провинций.Экономические успехи немцев на севере Китая вызвали тревогу японского правительства. Война 1914 г. послужила ему удобным предлогом для отвоевания китайского рынка. 15 августа 1914 г. японское правительство предъявило Германии ультиматум, требуя немедленного очищения территории Киао-Чао. Германия оставила этот ультиматум без ответа, японский флот, при поддержке англичан, окружил порт Циндао, заперев в нем часть немецкой эскадры во главе с адмиралом Шнее.Насколько важное значение придавала Германия этому порту, видно из следующей телеграммы Вильгельма II коменданту города Циндао:«Занятие Циндао – этой твердыни германской культуры – было бы для меня более тягостно, чем взятие русскими Берлина»…Немецкие войска в Циндао оказывали упорное сопротивление объединенному нападению японского и английского флотов. В начале сентября 1914 г. японский экспедиционный корпус, высадившись к востоку от Циндао, атаковал крепость с суши и с моря. 20 сентября немцы вынуждены были очистить передовые позиции; через неделю Циндао был обложен японскими и английскими войсками, которые 16 октября приступили к бомбардировке города. 7 ноября Циндао сдался. Предварительно немцы потопили весь свой флот, находившийся в Циндао.Эта решающая победа избавила японский империализм от конкуренции Германии в Китае.После взятия Циндао Япония фактически перестала участвовать в мировой войне.] Все это переходит теперь в руки японцев. "После того как Япония овладела Циндао и всей Манчжурией, – пишет осведомленный в делах Дальнего Востока немецкий писатель Вертгеймер, – она с двух сторон охватит центр власти Юаншикая,[57 - Юаншикай (1859 – 1916) – выдающийся китайский политический деятель. Долгое время был губернатором различных китайских провинций. В 1911 г., после победы китайской революции, Юаншикай становится премьер-министром, а после отставки Сун-Ят-Сена – президентом Китая. Вынужденный вначале считаться с национально-революционной партией «Гоминдан», Юаншикай вскоре после занятия президентского кресла начинает систематический поход против революционного движения и открыто готовит реакционный переворот. В 1913 г. Юаншикай исключает всех членов Гоминдана из парламента, вскоре вслед за тем разгоняет парламент и предпринимает энергичные меры для реставрации монархии. В конце 1915 г. Юаншикай торжественно провозглашает восстановление монархии и объявляет, что в феврале 1916 г. состоится его коронование императором. Известие о подготовке коронации Юаншикая всколыхнуло китайские народные массы и явилось толчком к повсеместным восстаниям против монархии и Юаншикая. Под влиянием этого движения Юаншикай вначале откладывает свою коронацию, а затем, видя, что движение не унимается, отказывается от восстановления монархии. Летом 1916 г. Юаншикай умер.] северный Китай, и тогда этот грозный государственный деятель попадет целиком в руки Японии, при чем совершится раскол Китая на северный и южный". На юге упрочатся англичане, на севере хозяевами окажутся японцы. Таким образом, Япония уже сейчас никак не может пожаловаться на свою долю в военных успехах. Ничтожные в сущности военные усилия и жертвы открывают перед нею возможности гигантского размаха. При таких условиях ясно, что те новые выгоды, ради которых Япония могла бы решиться бросить в пучину европейской войны полмиллиона своих солдат, должны быть исключительно привлекательными и популярными в стране. Недаром газетная молва говорит, что японское правительство в качестве одной из компенсаций потребовало… Гамбурга. Но Гамбург пока еще в руках немцев.

Для Японии было бы очень важно добиться открытия Австралии для желтой иммиграции. Эта уступка могла бы войти в цену японской помощи. Но на такое условие не может согласиться Австралия. Вся ее социальная жизнь построена на протекционизме капитала и труда. Поднятие шлюзов пред желтой волной означало бы огромный социальный переворот в стране с высокой заработной платой и развитым социальным законодательством на протекционистской основе. Франция могла бы уплатить Японии своими индо-китайскими колониями. Называют Аннам и Тонкин. Но такая сделка сейчас была бы очень непопулярна в самой Франции. Она, – говорят французские газеты, – была бы понята как ущербление владений государства в результате, будто бы, военного перевеса немцев. В конце концов, разница не так уже велика, – восклицают обсуждающие вопрос публицисты, – платить непосредственно врагу или платить союзнику за поддержку против врага. Сейчас, когда Бельгия и северная Франция еще в руках немцев, а общие итоги войны никем не могут быть предопределены, – сейчас для французского правительства было бы крайне трудно расплачиваться своими колониями за японскую помощь.

Пишон третьего дня сообщал, что правительством в настоящее время ведутся переговоры, «определенные и спешные». Правда, министр иностранных дел в Токио, как и японское посольство в Лондоне опровергли слухи о переговорах. Но «Temps»[58 - «Le Temps» – французская газета, близкая к министерству иностранных дел. Основана в 1861 г. Августом Несцером; позднее газету редактировал известный журналист сенатор Адриан Эбрар. Газета обслуживает главным образом интересы деловых кругов крупной французской буржуазии. В 1893 г. было обнаружено, что газета получила 1.600.000 франков от синдиката Эйфеля. В период франко-русского сближения получала ежемесячные субсидии от русского правительства. С наступлением мировой войны «Le Temps», под редакцией Андре Гардье, становится органом французского воинствующего империализма. Газета на своих страницах уделяет большое внимание вопросам иностранной жизни и пользуется большим влиянием и за пределами Франции.] уверенно предлагает видеть в этом опровержении вопрос формы: да, официальных предложений Японии не делали, но переговоры ведутся, и притом решительно. «Temps» выражает далее надежду на то, что внутренний политический кризис в Японии, приведший к роспуску парламента, не отразится на участии дальневосточного союзника в войне.

Во всяком случае для японской армии есть два пути в Европу: сушей, по Сибирской железнодорожной линии, – на восточный европейский театр, и морем, под защитой английского флота, – на западный театр. «Следовательно, ключа ко всему вопросу, – как замечает Жюдэ, – нужно скорее искать в Лондоне и Петрограде, чем в Париже».

Париж.

«Киевская Мысль» N 6, 6 января 1915 г.

Л. Троцкий. «GUERRE D'USURE»[3 - Война на истощение. – Ред.]

Ни на одном из театров военных действий ни одной из сторон еще не достигнуты решающие результаты. Нет еще победителей. Никто еще не потерпел поражения. Никто, кроме военной рутины. Зато крушение этой последней выступает с такой яркостью, что отрицать его могут разве только милитаристы-бурбоны, те, которые, подобно Бурбонам[59 - Бурбоны – французская королевская династия, царствовавшая до Великой Французской Революции. После поражения Наполеона I династия Бурбонов в 1814 г. была восстановлена. Революция 1830 г. окончательно свергла Бурбонов.] старой Франции, не умеют забывать и неспособны научаться.

Убеждение, будто армию составляют ее регулярные кадры, а вся остальная масса взрослого мужского населения представляет собою только сырой или полуобработанный материал, играющий второстепенную роль резерва, запаса, – это убеждение, представляющее собою компромисс между идеей профессиональной армии старого типа и принципом всеобщей воинской повинности, оказалось в корне несостоятельным. Подлинную действующую армию, ту, которая решает участь не схваток и сражений, а участь войны и страны, образуют именно так называемые резервы.

Немецкая стратегия, сочетающая феодальные приемы мысли с капиталистическими ресурсами, целиком построена на плане бурного натиска, на сокрушающей силе первого удара. Этому плану подчинена была вся организация немецкой армии – наиболее совершенный в своем роде механизм. В первые недели войны могло казаться, что стратегия сокрушения оправдала себя. Но современную большую нацию, – с ее огромными материальными ресурсами, с ее многомиллионным инициативным и интеллигентным населением, – нельзя принудить к капитуляции при помощи натиска нескольких сот тысяч хорошо вооруженных человек. Атакуемая страна всегда найдет возможность собрать под самыми жестокими ударами свои основные силы, резервы, и чем больше атакующая переносит центр тяжести на оффензиву во что бы то ни стало, тем скорее сотрутся уже в первых сражениях регулярные войска – задолго до того, как дело дойдет до решающих военных событий. Крушение германского плана по отношению к Франции – взять ее в течение нескольких недель, месяца-двух соединенными силами человеческой лавины, маузеров, блиндированных автомобилей и цеппелинов – явилось крахом военной рутины, даже вооруженной лучшими в мире орудиями истребления.

Если тем не менее Германия завладела наиболее промышленными и богатыми провинциями Франции, то причину нужно искать в том, что немецкой военной рутине пришла на помощь французская рутина. Наперекор основным условиям своего существования: относительной малочисленности населения, экономическому застою и демократическим формам государственного строя, третья республика[60 - Третья Республика – см. т. III, ч. 1-я, прим. 105.] тянулась изо всех сил, чтобы сравнять свои регулярные кадры с германскими. Она могла достигать этого только за счет оборудования резервов. Чем большую часть военно-обученной мужской молодежи она удерживала под знаменами и чем дольше она ее удерживала, тем меньше сил и средств она могла расходовать на подготовку и всестороннее оборудование резервов. Это несоответствие между характером французской армии и социальными условиями существования французской нации и обнаружилось столь катастрофически в первую эпоху кампании. Нетерпеливо требуя, чтобы Англия как можно скорее переправила через канал свою импровизированную армию, и досадуя на ее чрезмерную методичность, французские военные и политики тем самым целиком осуждают свою последнюю контрреформу, возврат к трехлетнему сроку службы, и самый организационный принцип, который силу армии видит в ее постоянных кадрах, тогда как по существу дела они являются только военной школой, – действительная же армия во время испытания целиком растворяется в резервах. «В настоящее время, – говорит один военный писатель, – Германия находится (в вопросе о постоянных кадрах и вновь создаваемых войсках) в том же положении, что и Англия. Германия также не может усилить свои боевые ряды иначе, как посредством армий, наново организованных. Преимущества, какие она извлекала из своей очень сильной организации мирного времени, исчезли, и сейчас не приходится спрашивать, чего стоят солдаты, ибо импровизация стала теперь правилом повсюду; – спрашивать приходится, чего стоят люди (les individus)». Другими словами: дальнейший ход битв не будет даже и в малой мере определяться казарменной выучкой мирного времени, а лишь общим уровнем развития того человеческого материала, из которого теперь строятся новые боевые единицы.

Стратегия сокрушения, рассчитанная главным образом на регулярные кадры, быстро исчерпала себя, не дав решительных результатов. После первых передвижений и боев с обеих сторон определились устойчивые позиции. Спасаясь от разрушительной силы орудий, обе армии закопались в землю. В частности, французы успели заделать наиболее зияющие прорехи своей военной подготовки. Место attaque brusquee заняла guerre d'usure, место стратегии сокрушения – стратегия истощения.

Это определение, guerre d'usure, близко подходящее к русскому выражению «измор», было одно время очень популярным ответом на вопрос, что будет дальше. Когда говорилось, что немцев возьмут измором, то понимали это очень широко. Сюда входило не только постепенное обессиление немецкой армии, но и прежде всего хозяйственное истощение страны. Действительность принесла в этом отношении жестокие разочарования. Во-первых, она напомнила, что Германия – третья в мире земледельческая страна; во-вторых, что торговля в военное время, как и в мирное, следует не по указке дипломатов и не по линии национальных симпатий, а по линии максимального барыша. Вывоз Соединенных Штатов в Европу и цифры транзитной торговли скандинавских стран, Италии и Швейцарии доказывают это как нельзя лучше.[61 - Вывоз Соединенных Штатов и скандинавских стран. – С самого начала мировой войны вывоз продуктов питания и военного снаряжения из Соединенных Штатов, а также из скандинавских стран сильно возрос. Так, в сентябре и октябре 1913 г. из Соединенных Штатов было вывезено 10 миллионов фунтов меди, а за те же два месяца в 1914 г. вывоз американской меди достиг уже 52 миллионов фунтов. В такой же приблизительно степени возрастал и экспорт других нейтральных стран, в особенности скандинавских. Увеличение экспорта возбудило опасения Англии, что вывозимые товары могут попасть в Германию. 2 ноября 1914 г. английское правительство арестовало несколько американских и скандинавских судов, везших военное снаряжение; скандинавские страны ответили посылкой протестующих нот. В результате последовавших затем переговоров между скандинавскими и английским правительствами было принято решение, по которому скандинавские страны обязались не вывозить «контрабандных» товаров. Англия, с своей стороны, обязалась «ограничить свое вмешательство в движение нейтральных судов».Иначе поступила Америка, пославшая Англии резкую ноту по поводу нарушения ею «элементарных прав международной торговли».О ноте Америки и о дальнейших выступлениях американского правительства в защиту права неограниченной морской торговли см. в этом томе прим. 34.] Наконец, нота правительства Вудро Вильсона совершенно разрушила иллюзии насчет возможности действительной торговой блокады Германии и Австрии. Остается чисто-военное истощение. Но по этому поводу Клемансо писал: «Мы были бы просто ребятами, если бы стали думать, что можем вечно цепляться за эту пресловутую guerre d'usure, которая нас истощает одновременно с врагом». Нельзя ни на минуту забывать, что тяжесть военных операций на западном фронте лежит сейчас целиком на французской армии. Бельгийцы, принявшие на себя первые удары, потерпели еще в начале кампании страшный урон. После взятия Льежа и Намюра они были вовлечены в трагическое отступление от Шарльруа и принимали участие в битве на Марне. Вместе с остатками антверпенского гарнизона бельгийская полевая армия жестоко пострадала во фландрских боях. Сейчас остатки ее занимают позиции на крайнем левом фланге, на той небольшой части бельгийского побережья, которая не захвачена немцами. По частным сведениям, находящим свое подтверждение в швейцарской печати, бельгийская армия насчитывает в настоящее время не более 30 тысяч человек. Обычные представления о численности английского экспедиционного отряда также крайне преувеличены. Армия генерала Френча, как мне сообщали осведомленные лица, вряд ли достигает сейчас четверти миллиона душ, вернее, не превышает 200 тысяч. Ее сила – в постоянном притоке подкреплений, который поддерживает ее численность и моральное самочувствие на одном и том же уровне. К англичанам нужно прибавить еще около 30 тысяч индусов. На днях в Марсель прибыл новый индусский отряд. Во всяком случае английские и бельгийские полки составляют вместе никак не больше шестой части всей союзной армии, состоящей под верховным командованием Жоффра.

Каковы же дальнейшие возможности и перспективы?

Декабрьская попытка Жоффра, сделанная, по-видимому, под политическим давлением, – ее приводят, например, в связь с предстоявшим тогда открытием парламента, – попытка перейти в наступление по всей линии привела к таким скромным успехам, которых нельзя даже отметить ногтем на стенной карте. Генеральное наступление свелось на практике к усиленному ощупыванию всего фронта, утопающего сейчас, особенно во Фландрии, в непролазной грязи. С другой стороны, все сведения, какие имеются здесь о немецких подготовительных операциях, свидетельствуют, что и противник видит себя вынужденным ограничиваться в течение ближайших зимних месяцев чисто оборонительными действиями, сосредоточивая силы к весне для нового решительного наступления, очевидно, главным образом на Дюнкирхен и Па-де-Калэ. Во всяком случае силы обеих армий сейчас настолько определились, контакт между ними настолько непрерывен, возможность разведок настолько разностороння и широка, что ожидать каких-либо внезапных событий нет никаких оснований.

Правда, есть еще один фактор первостепенной важности, который не поддается предварительному учету: это моральный фактор, настроение солдат на обеих линиях траншей. По этому поводу швейцарский полковник Фейлер, один из самых серьезных военных критиков, писал: «Часто оффензива, которая является внешним средством победы, оказывается только ее подтверждением. Борьба измором уже достигла победы. Она деморализовала противника, т.-е. сломила его волю. Тем не менее противник остается на месте неподвижно. Оффензива вынуждает его к ответу, который, в состоянии деморализации, может быть только бегством и сдачей. Восстановление морального равновесия до такой реакции возможно только путем привлечения свежего войска, т.-е. нетронутых нервных сил. Траншейная война в значительной мере затрудняет оценку степени деморализации врага и предварительный учет возможной реакции с его стороны. Причина проста. Бегство деморализованного невозможно: оно почти равносильно смерти, потому что связано с необходимостью выскочить на глазах врага из траншеи, прежде чем пуститься со всех ног. Но ведь бегут именно для того, чтобы избежать смерти. Если бегство увеличивает риск, оно становится плохой спекуляцией. Приходится оставаться в траншее. Сдача становится тогда главной реакцией деморализованного. Но так как деморализованность врага проявляется в инертном бездействии, то нападающий должен податься до края канавы, рискуя провалиться в нее, чтобы провоцировать или просто констатировать желательную реакцию. Ясно, насколько сегодня труднее победить или, точнее, констатировать победу. В былое время, во время красивых атак на более или менее открытом поле, длинные линии стрелков, многочисленных и спаянных общим усилием, со следующими за ними резервами, готовыми заменить их в общем натиске, одним своим видом устрашали уже дрогнувшего противника, охваченного впечатлением неудержимого натиска. Он не ждал до конца. За сто метров, за двести он покидал свою позицию, обнаруживая наступающему уже одержанную победу. Предварительная борьба измором подготовляла для этого почву. Деморализация сразу охватывала души. Атака была лишь конечным моментом. Ничего подобного перед траншеей. За сто метров, за двести никакой внешний признак не обнаруживает правды. Разве не так же оживленно стреляет артиллерия? Ослабление стрельбы может быть ловушкой. Что думать? Можно ли надеяться на победу? Нужно ли опасаться контратаки? Проявится ли реакция в форме деморализации и инерции? Не окажет ли какая-либо часть сопротивления?.. Траншея сохраняет свою тайну. Чтобы раскрыть ее, нужно приблизиться к траншее с гранатой в руке и со штыком на дуле».

Эти яркие строки написаны незадолго до попытки Жоффра перейти в генеральное наступление (17 декабря нов. ст.), и эта эмпирическая проверка психологических соображений Фейлера показала, что авторитетный военный писатель либо переоценил уже достигнутую степень разложения немецкой траншеи, либо недооценил силу утомления французской траншеи. Совершенно неоспоримо, что от того духа самоуверенности и натиска, каким немецкая армия была объята до битвы на Марне и даже еще до битвы на Изере, сейчас не осталось и следа. Но этот результат был оплачен ценою глубокого утомления французской армии. Guerre d'usure истощает обе стороны.

Фронт, протянувшийся на 400 километров от моря до швейцарской границы, дает картину устойчивого равновесия сил, уже неспособных на решительную инициативу, но готовых со всей силой косности отстаивать занимаемые позиции. К весне обе армии будут еще более истощены, – одна только непрерывная артиллерийская пальба действует крайне разрушительно на нервы! – и нарушить установившееся равновесие могли бы только свежие силы. Дело идет не о тех резервах, которые пополняют открывающиеся в армии бреши, – дело идет о новых, свежесформированных армиях, которые должны быть весною брошены на чашу весов.

Каковы же еще неисчерпанные ресурсы Германии?

Вам, разумеется, были в свое время сообщены вычисления полковника Репингтона, военного специалиста «Times»,[62 - «Times» – одна из старейших английских газет; основана в 1788 г. Центральный орган консервативной партии. В настоящее время газета принадлежит миллионеру Астору и является официозом английского правительства. Газета пользуется большим влиянием за пределами Англии.] который пришел к пессимистическому выводу, что противник в силах выставить еще 4 миллиона свежих солдат, из них около 2 миллионов в возрасте от 20 лет и ниже и 2 миллиона из ландвера[63 - Ландвер – название резервного состава армии в Германии и Австрии. Образование ландвера в Германии относится к 1813 г., когда под этим названием было мобилизовано 120.000-ное войско для усиления действующей армии. В 1815 г. ландвер был разделен на 2 призыва, при чем срок службы в 1 призыве был определен в 5 лет, а во 2-м – в 6 лет. Из первопризывников в военное время формируются особые ландверные части, отправляемые на фронт.] и ландштурма.[64 - Ландштурм – призыв на военную службу всех, способных носить оружие. К ландштурму прибегают только в крайних случаях. В Германии в ландштурме числятся все мужчины в возрасте от 17 до 45 лет, при чем лица от 17 до 39 лет составляют первый призыв, а от 40 до 45 лет – второй призыв. В Австрии в первый призыв ландштурма входят все мужчины от 19 до 37 лет, а во второй – от 38 до 42 лет.] Эти цифры, тревожно воспроизведенные всей прессой, сильно поразили французское общественное мнение. Последние дни стали появляться опровержения. Первое исходило от полковника Фейлера: он уменьшил цифру Репингтона на 1 миллион. Военный критик «Information»[65 - «L'Information» – большая французская республиканская газета; основана в 1880 г. Газета отражает интересы финансовых и промышленных кругов. В газете принимает видное участие лидер радикальной партии Эррио.] дал статью под заголовком: «У Германии нет более резервов». На основании самых общих статистических выкладок, в основу которых положена голая цифра народонаселения, автор приходит к выводу, мало обоснованному, что Германия могла выставить в начале войны 6.404 тысячи человек. Из этого числа окончательно выбыло из строя 2 миллиона, на восточном фронте стоит 1 1/2 миллиона, на западном – 1,8 миллиона, охраной собственной территории (крепостные гарнизоны и пр.) занято не менее 700 тысяч душ. В совокупности это дает 6 миллионов. Следовательно, в распоряжении Германии остается сейчас не более 400 тысяч свежих сил, в возрасте 20–45 лет. Подполковник Руссе внес в эти исчисления большой коэффициент недоверия. Сам он отказывается называть даже приблизительные цифры за отсутствием сколько-нибудь надежных данных, но думает, что немцы «еще не исчерпали всех своих резервов».

Несомненно, с другой стороны, что и генерал Жоффр еще далеко не исчерпал всего человеческого резервуара страны. Сейчас производится повсеместное испытание мужчин в возрасте 25–47 лет, которые были в свое время освобождены от военной службы или причислены к службе тыла. Это испытание сопровождается энергичной охотой на так называемых embusques, т.-е. укрывающихся от огня. В патриотической охоте деятельное участие принимает печать, с Клемансо во главе. Испытательные комиссии, состоящие повсюду из не-местных врачей, крайне понизили критерий пригодности и деятельно пополняют кадры новой армии. Под знамена призвана молодежь, подлежащая набору в 1915 и 1916 г.г. Некоторые газеты, в том числе «Guerre Sociale»,[66 - «La Guerre Sociale» – французская социалистическая газета, основанная бывшим левым социалистом Густавом Эрве. До войны газета пользовалась большой популярностью среди рабочих масс Франции. За несколько дней до начала империалистской войны, 28 июля 1914 г., газета вышла с большим аншлагом: «Долой войну!». В передовой статье этого номера, написанной редактором газеты Эрве, говорилось: «Война в защиту маленького народа против большого… Это было бы слишком красиво. Но разве есть хоть одна великая нация в Европе, у которой руки не были бы обагрены кровью? Нет, это не война для защиты маленькой Сербии, это война для спасения престижа нашего союзника, царя. Лучше порвать нам оборонительный союз с Россией, чем следовать за ней в наступательной войне против Австрии». С таким резким протестом выступила газета против надвигавшейся войны. Однако, на следующий день, 29 июля, когда Австрия объявила войну Сербии, газета круто изменила свою позицию. И в этот день Эрве уже писал: «Если катастрофа произойдет, обязанность наша – социалистов-интернационалистов – защищать очаг свободы, который наши отцы-революционеры 1789, 1792, 1848, 1871 гг. создали ценой таких усилий и потоков крови. Между империалистической Германией и республиканской Францией мы выбираем без колебаний. Да здравствует же республиканская и социалистическая Франция!».] ведут агитацию за призыв следующей возрастной категории, т.-е. мальчиков 17 лет. Поговаривают также о повышении предельного воинского возраста с 47 до 55 лет. Узлами сосредоточения и распределения этой новой армии являются некоторые центральные вокзалы, достаточно удаленные от фронта, чтобы не подвергаться опасности, и в то же время достаточно близкие к нему, чтобы сделать возможной быструю переправу свежих сил. По некоторым исчислениям, которых я не стану здесь приводить и которые могут иметь, разумеется, только приблизительный характер, эта вторая армия будет к концу марта заключать в себе около миллиона солдат, вряд ли во всяком случае более 1.200 тысяч. Различные отрасли промышленности работают день и ночь, чтобы подготовить для этого миллиона необходимое снаряжение. Эта задача тем труднее, что северные промышленные центры, как Рубэ, находятся в руках неприятеля. Особенные усилия прилагаются к созданию более тяжелой артиллерии, в которой теперь главное место занимает пушка среднего типа, между 75-миллиметровой и «Римальо». Таким образом военное министерство энергично формирует вторую, совершенно свежую армию, которая в апреле сможет быть брошена на неприятельские позиции.

Мы уже видели, как трудно непосвященным, т.-е. всем, кроме генеральных штабов, оперировать в этой области с цифрами. Но нельзя и отказаться от них, если хочешь иметь хотя бы самое общее представление о соотношении сил. Возьмем для Германии наиболее вероятную цифру Фейлера: 3 миллиона. Предположим, что из них только половина будет направлена на западный театр. Этой свежей армии французы смогут противопоставить около миллиона. Англичане обещают весной доставить первую армию Китченера,[67 - Китченер, Горацио Герберт (1850 – 1916) – граф, фельдмаршал английской армии. Окончив военную академию в 1871 г., был зачислен в инженерный корпус. В 1883 г. был послан английским правительством в Египет, где командовал египетскими войсками. Участвовал в войне с бурами, где прославился своими жестокостями. В 1903 г. был назначен главнокомандующим в Индии. В 1909 г. получил звание фельдмаршала. В 1911 г. вновь был послан в Египет, где фактически играл роль правителя. С наступлением мировой войны Китченер занял пост статс-секретаря по военным делам. Первым его шагом на этом посту было обращение к английскому народу с призывом дать армии 100.000 добровольцев. 6 января 1916 г. Китченер подписал приказ о введении всеобщей воинской повинности. Особенно энергично Китченер взялся за расширение военной промышленности Англии. Не принимая участия в непосредственных военных операциях, Китченер все свое внимание направил на вопросы организации армии и ее снабжения. Англия при Китченере становится первоклассной военной державой. Летом 1916 г. Николай II пригласил Китченера прибыть в Россию для обсуждения вопросов снабжения русской армии. 5 июня 1916 г. Китченер выехал в Россию на военном крейсере «Гемпшир». Наткнувшись на германскую мину, крейсер пошел ко дну; Китченер вместе с другими пассажирами крейсера погиб.] 500 тысяч человек, из которых первые 200 тысяч ожидаются, однако, не ранее марта. Таким образом силы на обеих сторонах будут приблизительно равны. Встретиться им придется не на свежем месте, а у старых позиций, вдоль и поперек изученных обеими сторонами. Генерал-майор Гатти, военный критик «Corriere della Sera», предполагает, что это новое столкновение, обогащенное всем опытом предшествующих месяцев войны, столкновение, где последние силы будут поставлены на карту, получит небывало концентрированный характер и превзойдет по своей жестокости все, что мы видели до сих пор. Это вполне вероятно. Тем не менее сейчас нет и не может быть никакого основания думать, чтобы второй армии, с той или другой стороны, удалось решительно нарушить равновесие сил и выбить противника из насиженных позиций. В траншеи вольется свежая кровь, но война останется и дальше тем, чем она является сейчас: guerre d'usure. И эта именно перспектива более всего пугает Францию и заставляет во все стороны метаться ее политическую мысль.

Париж, 15 января 1915 г.

«Годы великого перелома». («Война и техника»). изд. ГИЗ 1919 г.

Л. Троцкий. ОТ ПОНТИЯ К ПИЛАТУ

В последнем письме мы пытались снова выяснить, что план взять Германию «измором» для Франции по меньшей мере так же изнурителен, как и для ее противника. Высшее усилие – l'effort supreme, – которое предстоит весною, обещает противопоставить с обеих сторон приблизительно равные силы друг другу и потому не открывает никаких путей выхода. Единственная возможность сломить врага – это достигнуть решающего перевеса над ним, прибавить к французской армии миллион свежих солдат. Но где их достать? О недовольстве Англией я уже писал. Оно здесь еще более определилось, когда выяснилось ограниченное значение морской блокады. Почему Англия не дает нам больших сил? Потому что она хочет к моменту ликвидации войны сохранить свою армию по возможности нетронутой: это – старый «национальный эгоизм» островной державы. Из английских руководящих сфер дано было на днях официозное разъяснение положения вещей. Недовольство английской медлительностью, гласит сообщение, может быть объяснено только радикальной неосведомленностью относительно того, что происходит в Англии. До настоящего времени изъявило свою готовность сражаться в рядах союзной армии свыше миллиона человек. Но это число само по себе имеет пока что второстепенное значение. Главная задача состоит сейчас в боевой выучке, вооружении и всестороннем обеспечении жизненными и боевыми припасами первой армии Китченера. До настоящей войны никто в Англии не предполагал возможности организовать в кратчайший срок колоссальную экспедиционную армию. Ни военный аппарат, ни условия английской промышленности не были подготовлены для такой задачи. Необходимо создать заново полное снаряжение для армии в 500 тысяч человек: ружья, пушки, амуницию, одежду и пр., и пр. Нужно пополнить крайне недостаточное снаряжение территориальной армии. Нужно обеспечить всем необходимым те войска, которые уже сейчас сражаются не только во Франции, но и в Египте и Месопотамии. Нужно, наконец, доставлять союзникам все то, чего не может им дать в настоящее время их полупарализованная мобилизацией промышленность. Чтобы справиться с этими задачами, недостаточно работать день и ночь на существующих заводах, – нужно строить новые заводы, ставить новые машины, группировать новые тысячи рабочих. Многие из этих строящихся ныне заводов только в начале весны смогут быть приведены в движение. Следовательно, нужно ждать. Только на фундаменте такой систематической подготовки возможно обеспечить решительное вмешательство новой английской армии в ход континентальной войны. Нетерпение не должно мешать отдавать себе отчет в действительном положении вещей. Создать в течение менее года армию в полтора миллиона человек, когда постоянные войска не превосходили 300 тысяч, – такую задачу может поставить себе и разрешить только Англия.

Это объяснение совершенно правильно, но оно не дает французам ответа на вопрос, что делать. Вмешательство Италии[68 - Вмешательство Италии в войну. – После того как Австрия предъявила Сербии знаменитый ультиматум от 23 июля 1914 г., Италия, входившая в состав Тройственного Союза (Германия, Австрия и Италия), заявила, что она примет участие в войне на стороне своих союзников лишь в том случае, если ей будет обеспечена соответствующая компенсация после занятия Сербии. Между Австрией и Италией давно накапливалась глухая вражда вокруг балканского вопроса, потому что Австрия упорно сопротивлялась стремлению Италии расшириться за счет некоторых балканских территорий. Германия, заинтересованная в военном выступлении Италии на стороне центральных держав, всячески старалась побороть это сопротивление Австрии Германский канцлер Бетман-Гольвег за несколько дней до начала мировой войны писал австрийскому правительству: «Даже начальник генерального штаба считает крайне необходимым прочное сохранение Тройственного Союза с Италией. Поэтому необходимы соглашения между Веной и Римом…» «…Его величество император, – писал министр иностранных дел Германии Ягов, – считает безусловно необходимым, чтобы Австрия заблаговременно столковалась с Италией относительно… вопросов о компенсациях». Тем не менее, несмотря на все усилия германской дипломатии, Австрия отказалась обещать какие-либо компенсации итальянскому правительству. Тогда итальянский совет министров, в заседании от 1 августа 1914 г., принял решение о нейтралитете Италии. Вскоре после принятия этого решения итальянское правительство вступает в закулисные переговоры со странами Согласия (Франция, Англия, Россия), стремившимися привлечь Италию к участию в войне на их стороне. Эти переговоры увенчались полным успехом, и 26 апреля 1915 г. был заключен секретный договор между Тройственным Согласием и Италией. Статья 4-я этого договора гласила: «По мирному договору Италия получит Трентино, Цизальпинский Тироль, с его географической и естественной границей Бреннером, а также Триест, графства Горицу и Градиску, всю Истрию до Кварнеро, включая Волоску и Истрийские острова Керсо, Луссин, а также малые острова Плавник, Униэ, Канидолэ, Палаццуоли, Сан-Пьетро ди Немби, Азинелло, Груицу и соседние островки…» Кроме того 5-й пункт договора предоставлял Италии Далмацию с прилегающими островами. Договор заканчивался следующими словами: «Италия заявляет, что она вступит в войну возможно скорее и во всяком случае не позднее, как через месяц по подписании настоящего соглашения». Спустя несколько дней Италия заключила отдельные военные конвенции с Францией, Англией и Россией. 3 мая 1915 г. итальянское правительство торжественно заявляет о своем выходе из Тройственного Союза и 23 мая объявляет войну Австро-Венгрии, 22 августа – Турции, 19 октября – Болгарии и, наконец, 27 августа 1916 г. – Германии.После окончания мировой войны Италия получила, по Сен-Жерменскому мирному договору (сентябрь 1919 г.), большинство из обещанных ей областей, а именно: южную часть Тироля, Трентино, Герц, Градиску, Триест, Истрию и город Зару в Далмации. Кроме того Австрия обязалась возвратить Италии захваченный у нее во время войны железнодорожный состав.] и Румынии[69 - Вмешательство Румынии в войну. – Инициатива переговоров о привлечении Румынии к участию в мировой войне на стороне Тройственного Согласия принадлежала России. Еще в июле 1914 г., до начала войны, русское царское правительство начало вести соответствующие переговоры. Русский министр иностранных дел Сазонов, в секретной телеграмме от 29 июля 1914 г. на имя русского посланника в Бухаресте, писал: "Прошу вас передать Братиано (премьер-министр Румынии. Ред.) следующее: в случае фактического вооруженного столкновения Австрии с Сербией нами предусматривается наше выступление, дабы не допустить разгрома последней. В этом будет заключаться цель нашей войны с Австрией, если таковая окажется неизбежной. Ответив таким образом на вопросы, поставленные Братиано, благоволите поставить ему в свою очередь категорический вопрос об отношении, которое занято будет Румынией, при чем можете дать понять ему, что нами не исключается возможность выгод для Румынии, если она примет участие в войне против Австрии вместе с нами. Мы хотели бы знать, каков взгляд на этот счет самого румынского правительства". В следующей телеграмме, отправленной через день, Сазонов уже определенно указывал, что в случае участия Румынии в войне к ней отойдет Трансильвания.1 октября 1914 г. Сазонов от лица России и Диаманди от лица Румынии подписали договор, по которому, в случае соблюдения Румынией благожелательного нейтралитета, к ней должны были отойти Трансильвания и часть Буковины. Однако, после выступления в октябре 1915 г. Болгарии на стороне центральных держав, одного лишь благожелательного нейтралитета Румынии оказалось недостаточно, и Россия вместе с союзниками стала уже требовать активного вмешательства Румынии в войну. Румыния отказывалась, домогаясь добавочных компенсаций. После длительных переговоров 17 августа 1916 г. между Румынией и странами Антанты был заключен секретный союзный договор, предоставлявший Румынии Трансильванию, Банат и большую часть Венгрии и Буковины. Статья 2-я договора гласила: «Румыния обязуется объявить войну Австро-Венгрии и напасть на нее в условиях, установленных в военной конвенции; Румыния обязуется равным образом прекратить с момента объявления войны все экономические отношения и всякий товарообмен с врагами союзников».27 августа 1916 г. Румыния объявляет войну Австрии, а через день Германия объявляет войну Румынии. В декабре 1916 г. Бухарест был взят австро-венгерскими войсками. В мае 1918 г. Румыния заключила сепаратный договор с Германией, аннулировав тем самым свое соглашение с Антантой.По Сен-Жерменскому миру (10 сентября 1919 г.) Румыния получила от Австрии часть Буковины.Трианонский мир (июнь 1920 г.) подтвердил решения Сен-Жерменского мирного договора в отношении Румынии.] одно время целиком поглощало общественное внимание. Но оказалось, что это вмешательство все более оттягивается: каждая из стран, еще не вовлеченных в войну, хочет играть наверняка. Притом военные силы Италии и Румынии, даже выведенные из выжидательного состояния, были бы направлены против Австрии, и усилия их ограничились бы определенными национальными целями. Франция же сражается не с Австрией, а с Германией. Нужна во что бы то ни стало дополнительная армия, которая не имела бы никаких самостоятельных задач, никаких целей, кроме помощи французским войскам. В Европе такой армии нет. Отсюда мысль: взять эту армию на Дальнем Востоке, оторвать ее от национальных условий, как индусов, как марокканцев, и превратить в механическую силу против немцев. Таков план привлечения японской армии. Этому вопросу я уже посвятил одно письмо.[70 - См. статью «Японский вопрос» на стр. 31 настоящего тома.] Кампания, которую начал бывший министр иностранных дел Пишон и поддержал Клемансо, закончилась тем, что Пишон официозно заявил: «Правительство ведет переговоры». После этого японский вопрос на две-три недели почти сошел со сцены. Но теперь он снова возродился со всей остротой. Те переговоры, которые возвещал Пишон, очевидно, наткнулись на подводные камни. Понадобилась вторичная мобилизация французского общественного мнения, но уж далеко не такая единодушная, как несколько недель тому назад. Тем не менее японский вопрос занимает сейчас такое видное место в общественном внимании страны, а пружины его могут получить столь важное значение в судьбах тройственного согласия, что этим одним достаточно оправдывается наше возвращение к теме.

Ключом проблемы является, казалось бы, согласие или несогласие самой Японии. Но этот вопрос почти не встает в политических кругах. Не потому, что имеется уверенность в согласии островной азиатской державы предоставить полумиллионную армию в распоряжение Жоффра, а потому, что дело не дошло еще до прямой постановки этого вопроса. "Я могу заявить, что никогда – вы понимаете: никогда! – с начала войны, – так заявил наиболее решительный сторонник японской интервенции, Пишон, в интервью, данном корреспонденту «Giornale d'Italia»,[71 - «Il Giornale d'Italia» – итальянская газета, орган правых либералов, объединяющихся вокруг Саландры (см. прим. 47). В первый год мировой войны газета вела энергичную кампанию за участие Италии в войне на стороне Антанты. В 1922 г. газета поддерживала фашистский переворот и в настоящее время продолжает стоять за установившийся в Италии режим, хотя и допускает на своих страницах некоторую критику правительственных мероприятий. Тираж газеты – 500.000 экземпляров.] органа Саландры, – вопрос о компенсациях не был предметом в разговорах с Японией. Скажу больше: никогда японскому правительству не было предложено высказать свое мнение о том, при каких условиях оно было бы готово послать своих солдат сражаться вместе с нами. Итак, если, как это для меня не может подлежать сомнению, компенсации необходимы, то во всяком случае их характер и качество остаются неизвестными". Поперек дороги прямым переговорам с Японией стоит Англия. Правда, Пишон сделал на этот счет заявление крайне успокоительного характера. На вопрос: «Все ли союзные правительства относятся благоприятно к мысли об интервенции?» – он ответил: «Теперь все. Вначале дело обстояло иначе. В то время как русское и французское правительства были определенными сторонниками содействия японцев, Англия хотя определенно и не высказывалась в противоположном смысле, но казалась неубежденной в целесообразности японского вмешательства. Теперь же я констатирую с удовлетворением, что и Англия отдает себе отчет в решающем значении этого содействия». Нет никакого сомнения, что этот ответ принадлежит Пишону, а не сэру Грею.[72 - Грей, Эдуард, – вождь английских независимых либералов, сторонник сближения с консерваторами. С 1905 до 1916 г. неоднократно занимал пост министра иностранных дел. Один из создателей Антанты и вдохновителей мировой войны. В 1919 – 1920 гг. – великобританский посол в Вашингтоне. Впоследствии видный деятель Лиги Наций. Ныне член палаты лордов.] Оптимистически-произвольная характеристика положения, сделанная публицистом-дипломатом, преследует определенную побочную цель: дать понять итальянцам, что они могут опоздать и найти в балансе тройственного согласия свое место занятым более решительной нацией Дальнего Востока. На самом деле Англия по-прежнему относится отрицательно к французскому проекту. Более того: как свидетельствует реакционный редактор «Eclair», ее отвращение к японской интервенции не уменьшается, а возрастает. Англия борется в этой войне за сохранение своего колониального владычества. Между тем, слишком далеко идя навстречу японским притязаниям, она подкапывается под свои позиции в Австралии и Канаде. Готовность, с какою эти две колонии пришли на помощь метрополии судами, средствами и людьми, диктуется для них в первую голову стремлением свести к минимуму роль Японии в этой войне. Японцы не удовлетворятся компенсацией в виде благоприятных тарифных договоров, территориальных уступок или займов, а потребуют прежде всего права свободного поселения и гражданского равноправия во всех английских колониях, что грозило бы сделать их господами положения на берегах Тихого и Индийского океанов. Незачем говорить, насколько враждебно относится Северо-Американская республика к плану торжественного включения Японии в так называемую «семью» цивилизованных великих держав, ныне истребляющих друг друга. Призрак японского вмешательства крайне встревожил также и голландцев, опасающихся за судьбу своих колониальных владений. «Ява погибла с того момента, как Япония высаживается на Маршальских островах». Японской опасностью голландцы объясняют, как известно, уклон своего нейтралитета в сторону Соединенных Штатов.

Точка зрения Англии в этом вопросе – более гибкая и условная, чем у ее колоний. Если бы японцы, в случае необходимости, занялись наведением порядка в Индии, если бы они защищали против турок Суэцкий канал, это было бы, с английской точки зрения, еще допустимо. Можно было бы примириться даже с японской интервенцией у Константинополя. Но не далее. Если бы желтые армии вторгнулись на почву Германии, это вызвало бы сразу решительный поворот общественного мнения в нейтральных государствах Европы, а еще более в Соединенных Штатах. Непосредственная опасность японской экспансии усугубилась бы окончательным падением престижа великих держав в азиатских и африканских колониях. Все эти заботы и опасения находят свое выражение в вопросе о компенсациях. Кто заплатит японцам? Очевидно, та страна, которая больше всего нуждается в японской помощи, хотя меньше всех может выиграть при победоносном окончании войны, – Франция. В прессе, как мы уже сообщали, велась раньше полуприкрытая агитация, имевшая целью приучить общественное мнение страны к мысли о том, что придется отдать японцам Индо-Китай. Это условное предложение не только встретило естественную оппозицию во Франции, но натолкнулось на прямое сопротивление в Англии. Завладев Индо-Китаем, японцы будут непосредственно угрожать южному Китаю, главной сфере английского «влияния» на Дальнем Востоке, как теперь господство над Киао-Чао делает их хозяевами положения в северном Китае. «Главные возражения, – настаивает „Eclair“, – идут по-прежнему со стороны Лондона, оттуда же идет недоверие, почти злая воля, равносильная нежеланию действовать».

Но в конце этого длинного ряда препятствий стоит все же сама Япония со своей недостаточной готовностью пускаться в дальнее плавание. «Японии приходится, – говорит Поль Адан, – учесть свою способность к действию, свои финансовые средства и политические последствия подобного гигантского предприятия… Оно возможно, – мы горячо желали бы этого. Но ничто не дает права утверждать сегодня, что предприятие хотя бы только вероятно. Не нужно создавать себе иллюзий, дабы не испытать бесплодных разочарований». Генерал Шерфильс, военный критик двух крайне правых газет «Echo de Paris» и «Gaulois»,[73 - «Gaulois» – консервативная французская газета, издающаяся под редакцией Рене Лора в Париже.] выступает решительным противником японского вмешательства. Его аргументация проста, но неоспорима: так как у японцев нет никакого собственного интереса умирать во Фландрии, то они предъявят Франции такой счет, который далеко превысит военное значение их помощи. Нельзя нанимать союзников, нужно искать их на пути общих интересов. И генерал Шерфильс снова возвращается – на Балканский полуостров. «Турецкая добыча и австрийские останки послужат (балканским союзникам) платой за усилия». В таком же духе высказывается и большой вечерний «Journal des Debats». «Обидно слушать жалобные голоса, – пишет орган либерального католицизма, – которые серьезно предлагают уступить такую-то и такую-то территорию – имея в виду колониальные владения – в обмен за посылку неведомого количества японских корпусов, неведомо как составленных и долженствующих прибыть на театр военных действий неведомо когда и неведомо каким путем». Газета предостерегает против таких сделок, где хорошо видишь, что даешь, но плохо видишь, что получишь в обмен. Если даже допустить, что японская помощь незаменима, то «не Франция должна платить по счету».

Но наиболее симптоматично выступление Эрве.[74 - Эрве, Густав – бывший французский анархист, до войны возглавлявший левое крыло социалистической партии. Во время войны превратился в откровенного шовиниста, а затем и в ярого монархиста. (Подробнее см. т. III, ч. 1-я, прим. 91.)] Не нужно даже иметь сведений из политической кухни, чтобы решить, что его последняя статья о японцах написана с начала до конца под диктовку Делькассе. Еще три недели тому назад редактор «Guerre sociale» с трезвоном требовал немедленного вмешательства японцев и предлагал им такие великолепные вознаграждения в Азии, что цензура тщательно вытравляла следы щедрого размаха неумеренного патриота. Сейчас Эрве с характеризующей его внезапностью бьет отбой. Призвать наших союзников японцев? Но разве они наши союзники? Пока что они лишь союзники Англии. «Представьте себе, что Япония требует от нас отправить 400–500 тысяч наших солдат на Дальний Восток, чтобы защитить ее от вторжения – скажем, американцев. Пришлось бы заплатить нам хорошо, не правда ли?» Япония за последнее десятилетие получила – Эрве говорит: проглотила – Корею, потом Манчжурию, потом приобщила Киао-Чао с открытой дверью в Шантунг. Не будет удивительным, если Япония не ощущает сейчас острого аппетита. «Пойдут японцы – тем лучше». Но нужно надеяться «на себя, снова на себя и всегда на себя».

Два крупнейших политика продолжают, однако, с прежней настойчивостью «японскую» кампанию: это – Пишон и Клемансо. К этим двум матадорам японской интервенции присоединился Ланессан, бывший генерал-губернатор Индо-Китая и бывший морской министр. В кампанию вмешалась провинциальная пресса. Несколько десятков провинциальных газет высказались, без больших рассуждений, за японское вмешательство, отражая нетерпеливое настроение среднего обывателя, который очень хочет скорейшего окончания войны, но вряд ли представляет себе точно, как этого достигнуть. Он одинаково готов приветствовать вмешательство Италии, Португалии, Болгарии, как и Японии. Но именно к тому моменту, как провинциальная пресса успела подать свой голос, «японский» вопрос вступил в новую фазу, в которой ноты безнадежности явно господствуют над искусственным оптимизмом.

Резюмируем. Вся агитация началась, не без сочувствия правительства, главным образом в целях давления на Англию. Давление ни к чему не привело. Английское правительство представило убедительные доказательства того, что оно не может ускорить своих подготовительных операций. Между тем японская кампания прессы возбудила серьезные надежды, чреватые разочарованиями. Правительство поручило ударить отбой. Но по мере того как видение полумиллионной японской армии стало растворяться в воздухе перед разочарованными взорами обывателя, на сцену снова выступил, в порядке неотложности, вопрос о вмешательстве Италии и Румынии, – тех самых стран, от медлительности которых общественное мнение апеллировало к японцам. Эти метания – от Понтия к Пилату – являются наиболее ярким политическим отражением всей военной ситуации, как она сложилась на западном фронте.

Париж, 16 января 1915 г.

Архив.

Л. Троцкий. ОТКУДА ПОШЛО?

Рядом со мною в углу cafe a la Rotonde, в клубах табачного дыма, равного которому нигде не найти, сидит молодой серб. Несмотря на крайне пестрый состав публики, вы невольно остановите на нем глаза. Это одна из тех фигур, которая как бы создана для того, чтобы возбуждать беспокойство в людях порядка. Высокий, худой, но крепкий, смуглый, с выражением тревоги и энергии в глазах и чертах лица, он остро присматривается ко всем и ко всему, жадный до впечатлений чужой жизни, но способный не растворяться в ней. У этого молодого человека, почти юноши, – ему теперь вряд ли 23 года, – есть своя цель. Это босняк, ближайший друг Принципа и Илича.[75 - Принцип и Илич – сербские националисты, инициаторы и участники убийства австрийского эрцгерцога Франца Фердинанда, совершенного 28 июня 1914 г. в Сараеве. Подробнее о Сараевском убийстве см. прим. 31 в настоящем томе.]

Вокруг нас остатки всех иностранных поколений Парижа. Маленький, пока еще мало популярный русский скульптор с большой, популярной в Латинском квартале собакой; бритый испанец, никогда не снимающий плаща на зеленой и красной подкладке; неизвестной национальности старик, habitue de la maison (завсегдатай заведения), который собирает на венок умершей вчера хозяйке кафе; седой итальянец с баками, в бархатной куртке, покровительствуемый, разумеется, всеми моделями, посещающими кафе; два молодых румына или грека, в лакированных ботинках, с бриллиантами на мизинцах и с манерами тренированных шулеров; девицы квартала, les cigales, напевающие вполголоса песню любви, на которую сейчас нет спроса; – в этой обстановке мой собеседник рассказывает мне о юго-славянской молодежи, ее надеждах и борьбе, дает беглые характеристики лиц, имена которых мы все впервые узнали в конце июня из газет. «Знаете что, – говорил я ему, – набросайте ваши воспоминания письменно, расскажите хотя бы то, что можно рассказать публично уже сейчас. Я думаю, что это будет не безынтересно для русских читателей. Через два дня мой молодой друг принес мне свою рукопись». Она отражает своего автора вместе с теми его взглядами и оценками, за которые я не могу брать на себя ответственность, но это человеческий документ, и было бы неуместно вносить в него поправки или примечания. Я просто даю его здесь в переводе.

"Вы, русские, о нас знаете мало. Гораздо меньше, чем мы о вас. Тут нет ничего удивительного. Ваша страна велика, у вас большие задачи, и вы во многом ушли далеко вперед. Мы отстали от вас в смысле общественного развития на несколько десятилетий. И если бы вы заглянули на страницы движения нашей сербо-кроатской, вообще юго-славянской интеллигенции, то нашли бы там многие черты вашего собственного движения, каким оно было в 60-х и 70-х годах прошлого столетия. А мы знаем вашу идейную историю и любим ее, мы во многом воспроизводим ее на себе. Чернышевского,[76 - Чернышевский, Н. Г. (1828 – 1889) – знаменитый русский писатель и социалист. (См. т. VIII, прим. 11.)] Герцена, Лаврова и Бакунина мы считаем в числе наших ближайших учителей. Мы, если хотите, ваша идейная колония. А колония всегда отстает от метрополии.

Сербские провинции Австро-Венгрии переживают эпоху серьезного социального брожения, которое имеет много общего с эпохой вашей борьбы против крепостничества. Восстание против старых политических и экономических форм нашло своего выразителя в молодом поколении интеллигенции, которое развивалось в школах и университетах Сараева, Аграма, Вены, Праги, Граца, отчасти Белграда и проводило долгие ночи за чтением социальной и политической литературы. Духовное пробуждение подготовилось глубокими социальными изменениями. Наше крепостничество, основанное на экономическом и политическом владычестве сербо-мусульманской аристократии «спаги»,[77 - Спахин (Спаги) – так называются в Сербии крупные землевладельцы. Историческое происхождение сословия «спагов» относится к периоду начала турецкого господства в Сербии (XV век), когда сербские помещики получали от турецкого султана земельные участки с обязательством нести на них военную службу.] давно уже стало трещать по всем швам, порождая трещины в патриархальном народном сознании. Большая семья – кооперация, «задруга» – разбивалась на маленькие семьи, придавленные к земле тяжестью государственных налогов. Прежняя солидарность и взаимопомощь в работе, хозяйственные и военные союзы больших семей для охранения жизни и независимости, – все это отошло в прошлое, заменившись индивидуальной обособленностью. Общество наше начало становиться сложнее, возникли новые потребности, новые идеи. Налоги заставляют часть населения искать заработка за пределами родины. Тысячи и тысячи уходят за границу: в Америку, Румынию, Германию, и там в суровой школе наемного труда вынуждены приспособляться к новым социальным условиям. Иная боснийская деревня посылает половину своей молодежи за границу, другая часть служит в армии. Опустошенными стоят многие села, хозяйство запущено, и много есть печальных заброшенных деревень, где даже еще на моей памяти, лет двенадцать тому назад, старая жизнь била ключом. Из чужих краев наши крестьяне возвращаются другими: более критическими, менее покорными, и создают, таким образом, основу для демократического движения. Это новое поколение является интеллигенцией сербо-кроатской деревни, и под руководством учащейся молодежи оно организует большие крестьянские общества: кооперативные, анти-алкогольные, гимнастические. Во все эти организации интеллигенцией вносится по возможности широкая национальная и социальная идея. В нашем темном и суеверном крестьянстве пробудилась острая жажда знания, старый мир раскрывается перед ним с новых сторон. Учащаяся молодежь, в большинстве своем деревенская по происхождению, спешит передать крестьянству свои познания, открывает курсы, основывает читальни и популярные журналы. В каникулярное время университетская и гимназическая молодежь организует учебно-пропагандистские экскурсии. В деревнях и городках Боснии, Герцеговины, Далмации, Кроации и Славонии устраиваются лекции по медицине, географии, политической экономии. Существуют специальные группы, которые подготовляют эти лекции в течение всего года. Их публикуют затем в журналах и брошюрах и распространяют в широких кругах населения. Тут, если не ошибаюсь, много общего с вашей эпохой комитетов грамотности и хождения в народ, с той только разницей, что мы пользовались в нашей деятельности несравненно более широкой свободой. Каждая южно-славянская провинция имела свои периодические издания, посвященные народу, его нуждам и запросам и группировавшие вокруг себя интеллигенцию под знаменем уплаты долга народу. Старшее поколение русской интеллигенции поймет меня без дальнейших пояснений, руководствуясь памятью о своем собственном прошлом. Наши издания были, естественно, направлены против австрийской политики, но это был только голос пробудившейся любви к народу, а не сознательной политической мысли. По мере роста движения пробуждалась, однако, и политическая мысль.

Наиболее крупным нашим изданием была «Зора», выходившая в 1909 – 1914 г.г. и издававшаяся последовательно в Аграме, Карловицах, Вене и Праге. «Зора» редактировалась выходцами из всех наших провинций и была как бы официальным органом нового национально-социального сознания, объединяя всю юго-славянскую молодежь в университетах и школах, на родине и за границей. В какой мере все дело лежало на плечах студенчества, видно хотя бы из того, что на время каникул журнал переставал выходить. В «Зоре» появляются впервые на сербском языке выдержки из записок Петра Кропоткина[78 - Кропоткин, П. А. (1842 – 1921) – знаменитый русский революционер-анархист. Родился в Москве в старинной княжеской семье. Учился в пажеском корпусе и в 1861 г. был назначен камер-пажем Александра II. По окончании корпуса Кропоткин поступил в полк и отправился вместе с ним в Восточную Сибирь, где пробыл 5 лет. Все это время Кропоткин серьезно занимался научными исследованиями и решил всецело посвятить себя географической науке. С этой целью он в 1867 г. возвращается в Петербург и поступает на физико-математический факультет. Одновременно он работает в географическом обществе. В 1871 г. он получает командировку в Финляндию и Швецию для геологических исследований.За границей Кропоткин познакомился с социалистическим движением и вступил в секцию Интернационала. Вернувшись в Россию, он в 1872 г. вошел в кружок «чайковцев», где немедленно стал играть руководящую роль. Зимой 1872 г. он организовал несколько рабочих кружков, в которых вел революционную пропаганду. В марте 1873 г. Кропоткин был арестован и заключен в Петропавловскую крепость. Просидев в крепости 2 1/2 года, он совершил свой известный побег и эмигрировал в Англию. С этого времени Кропоткин принимает чрезвычайно деятельное участие в международном анархическом движении. В 1881 г., в бытность его в Швейцарии, швейцарское правительство, по предложению русского правительства, предписало Кропоткину, как опасному революционеру, покинуть пределы страны. Кропоткин переехал во Францию, где в 1882 г. был арестован французскими властями; в январе 1883 г. лионский суд приговорил его, за принадлежность к Интернационалу, к 5-летнему тюремному заключению. В тюрьме он пробыл, несмотря на протесты левых депутатов и целого ряда общественных деятелей, до 1886 г. Освобожденный в этом году, он переселился в Англию, где пробыл до революции 1917 г. Ведя революционную работу, Кропоткин в то же время не прерывал и своих научных занятий и опубликовал ряд ценных работ по географии и геологии. Наиболее полно свои анархические воззрения Кропоткин изложил в книге «Хлеб и воля», выпущенной им в 1892 г.С наступлением мировой войны Кропоткин занял оборонческую позицию, настаивая на необходимости защищать территорию России от «вражеского нападения». После Февральской революции он вернулся в Россию и в марте 1921 г. умер в г. Дмитрове, Московской губ.] о нигилизме и о кружке чайковцев.[79 - Чайковцы – члены народнического кружка, организованного в 1869 г. Чайковским. (См. т. VIII, прим. 110.)] Рядом с социальной идеей, постепенно оттесняя ее, выдвигается национальная. «Зора» уделяет особенное внимание личности и деятельности Мадзини,[80 - Мадзини, Джузеппе (1805 – 1872) – известный итальянский революционер; организатор и руководитель союза «Молодая Италия». (Подробнее см. т. VIII, прим. 131.)] особенно в последний период своего существования. Карбонаризму посвящается ряд электризующих статей, а в одной из книжек публикуется клятва мадзинистской организации «Молодая Италия».[81 - «Молодая Италия» – название тайного революционного общества, организованного в 1831 г. во Франции группой итальянских эмигрантов во главе с Мадзини. Главной задачей общества была борьба за освобождение итальянских государств, за их объединение и создание самостоятельной итальянской республики. Немедленно после организации общества в его состав вошли все наиболее видные деятели итальянского революционного движения: Гарибальди, Гверацци, Руффини и др. После того как французское правительство запретило деятельность общества на французской территории, итальянские революционеры перенесли свой организационный центр в Женеву. «Молодая Италия» имела по всей Италии свои тайные местные комитеты, оказывавшие большое влияние на широкие слои итальянской радикальной интеллигенции. Практическая деятельность общества выражалась главным образом в издании брошюр, листовок, прокламаций, призывавших итальянский народ к борьбе за свое освобождение. В Италии организации общества преследовались самым решительным образом; за одну принадлежность к ним правительство применяло самые крутые меры вплоть до смертной казни. Не менее решительно расправлялось и австрийское правительство с обществом «Молодая Италия». Гонения, начатые швейцарскими властями против общества, значительно ослабили его, и к 1848 г. оно прекратило свое существование. Попытки восстановить деятельность общества, неоднократно предпринимавшиеся в 1848 г. и позднее, успеха не имели.Общество «Молодая Италия» оказало большое влияние на молодое поколение итальянских революционеров.] Для нас это был не исторический документ, а призывный набат. Редакция поддерживала деятельное сношение с болгарской молодежью и стремилась к основанию большой национально-социальной партии на земле южных славян.

Все это движение, разбросанное, со множеством оттенков и организационных ответвлений, имело свои очаги также и в столице Сербии, Белграде. Оттуда часто исходили нетерпеливые толчки, побуждавшие к решительным действиям… Одной из центральных фигур в Белграде мне представляется Любомир Иованович, главный редактор журнала «Пьемонт». Это название говорит само за себя. Иованович был Мадзини молодой Сербии. Очень высокий, изможденный, с большим лбом, неутомимый работник и последовательный аскет, фанатик-агитатор молодой Сербии, Иованович путешествовал по всем сербским провинциям, часто пешком, сближаясь со страной и людьми, знакомясь с выдвигающимися политическими деятелями, завязывая связи, направляя и толкая вперед. Он прекрасно знал болгарскую общественную жизнь и имел личных друзей среди македонских деятелей. Еще студентом в Брюсселе, работая по 14 часов в сутки в королевской библиотеке, он урезывал себя во всем, сберегая гроши для будущей газеты, в которой вел свою пропаганду с рвением апостола. Все руководящие элементы юго-славянской молодежи проходили чрез скромную редакцию «Пьемонта», чтобы видеть и слушать Любомира. Там можно было встретить конспираторов из всех провинций Австро-Венгрии и Македонии. Иованович был как бы молчаливо признанным центральным комитетом движения, которое обещало освободить и объединить нашу расу. Все юго-славянское юношество знало его по имени, легенды о нем ходили в наших кружках. В марте 1903 г., накануне кровавого переворота в Белграде,[82 - Кровавый переворот в Белграде. – Династия Обреновичей, правившая Сербией без перерыва с 1858 г., к началу XX столетия стала утрачивать свою популярность в руководящих сербских кругах. Окрепшая буржуазия, стремившаяся к расширению государственной территории, к приобретению новых плательщиков налогов, требовала от правительства энергичных действий и определенного выбора ориентации в сторону России или Австрии и была недовольна нерешительностью и слабостью короля Александра. Среди сербского офицерства стало усиливаться брожение, вылившееся наконец в форму военного заговора. В ночь на 10 июня 1903 г. заговорщики проникли в королевский дворец, убили короля Александра и его жену Драгу и трупы их выбросили из окон дворца. Собравшаяся вскоре скупщина избрала королем Петра Карагеоргиевича, сына изгнанного в 1858 г. князя Александра.] Любо Иованович был вместе с молодым тогда Туцовичем организатором бурных демонстраций против короля Александра. В следующем году он основывает журнал «Словенский Юг». Программа издания – национальное и социальное освобождение от Австрии юго-славянских провинций. Он влиял, может быть, больше, чем кто-либо другой в эту эпоху, на всю нашу жизнь. Иованович был убит во время сербо-болгарской войны под Криволаком, сражаясь в рядах сербской армии в чине сержанта… Я был у него в редакции «Пьемонта» в сентябре 1911 г. Он сидел один, низко согнувшись над столом, и писал статью для следующего номера газеты. «Вот как? Вы бакунист… Наши мысли близки друг другу… Но посмотрите на действительность, и вы согласитесь со мною: нужно сильнее скрепить движение национальной идеи, иначе оно грозит упасть. Нужно звонить тревогу, переработать нашу душу, закалить себя». Я часто видал его около семи часов вечера, когда он выходил из редакции, молчаливый, погруженный в свои мечты, как загадочная тень. Когда я думаю о Сербии, я всегда вижу его апостольскую фигуру над сербским горизонтом.

Кроатская молодежь сплотилась вокруг журнала «Вихорь», выходившего в Аграме в 1912 г. Это издание выражало антиклерикальный оттенок, вызванный преобладающим влиянием клерикализма в католической Кроации. Наиболее выдающимся идеологом группы был свободомыслящий литературный критик Митринович, истолкователь нашего гениального скульптора Местровича. Один из лучших ораторов нашей страны, Митринович объехал все сербские земли с рефератами о моральной солидарности юго-славян, о их литературе, поэзии, живописи, скульптуре. В этой же группе Владимир Черина представлял мадзинистское направление, которое он проводил в своей провинциальной библиотеке «За нацию». После покушения Юкича на бана Кроации Цувая легальные организации были повсюду закрыты. Венские газеты, каждая на свой лад, сожалели о новых тенденциях кроатской интеллигенции; некоторые требовали в то же время восстановления местной автономии и политической свободы Кроации. Таково было поведение «Arbeiter Zeitung»[83 - «Wiener Arbeiter Zeitung» – см. т. IV, прим. 204.] и отчасти «Zeit».[84 - «Zeit» – умеренно-националистическая немецкая газета, выходящая в Берлине; центральный орган народной партии.]

В Славонии (Горица и область Триеста) молодежь группировалась вокруг журнала «Препоред» (Возрождение), который выходил в 1912 г. под градом цензурных преследований. Группа «Препореда» была несомненно самой активной и методической в работе. Вождями движения явились здесь воспитанники немецких университетов, так как с преподаванием на словенском языке существуют только низшие школы. Часть словенской интеллигенции находилась под влиянием венских клерикалов. Дух политических клик и карьеризма господствовал в ее среде. Против этого сервильно-корыстного направления поднял знамя возмущения «Препоред». «Мы верим в жизненные силы нашей расы, – писал он в первой своей статье, – и верим в будущее. Кузнецы, выковывайте стойкие характеры и несокрушимые воли!». Сторонники «Препореда» нередко так и называли себя в беседах «кузнецами». Журнал публикует биографию Петра Кропоткина и письма Александра Герцена о польском восстании 1863 г. Это был последний номер «Препореда», – сейчас вслед за этим его закрыли.

В первый раз я встретился со словенской молодежью в Вене в 1911 г. Мои собеседники, которые впоследствии образовали редакцию «Препореда», вышли из распадавшейся старо-радикальной организации словенского юношества. Здесь стремились к более активной борьбе и искали связей с сербской и кроатской молодежью. После двух-трех бесед в кофейне Josephinum, в Вене, мы нашли благоприятную почву для совместных действий. «Неправда ли, Слободан, что честные люди всегда находят общий путь?» – сказал мне после одной из встреч старший из моих новых друзей. Это было действительно началом сербо-словенского освободительного союза. В течение ближайшего года мы в частных собраниях вырабатывали основы программы и тактики. Из этой идеологической лаборатории вышел «Препоред», как и «Зора». Словены – великолепные организаторы; долгие страдания и борьба их несчастной расы закалили их характер. Со своим практически-трезвым направлением, они были незаменимыми сотрудниками для нас, идеалистов-мечтателей…