Елена

– Вы что трубку бросаете? Вы кто?

– Муж.

– Вашу жену подобрали у «Ашана», везем в больницу.

Дальше путаный разговор, из которого я, наконец, понял, что это больница в старых Химках.

Я на стройке в Мытищах, сидим в прорабке, напротив мой напарник, смотрит на меня вопросительно.

Слава богу, у него машина и мы сразу поехали.

Елена лежала в торце коридора, у окна.

Вся в капельницах. Глаза закрыты.

Вид был ужасный, лицо посинело, раздулось, не дыхание, а какие-то хрипы.

На меня сразу бросились: «Где документы?» Тут же кучей лежали вещи, я порылся в сумке, достал кошелек, паспорт. Заставили пересчитать деньги. Мне не до этого, но им важно, что денег довольно много и все целы.

Врачи суетились с уколами, толком ничего не отвечали, и не мог я связать их отрывистые слова: «скачок давления», «кровоизлияние», «сердечный криз»…

Видно, что очень плохо, нужно спасать.

А что значит спасать? Вроде вот и спасают. Уколы, капельницы, врачи работают.

Так, в суматохе прошло часа два и внешне состояние Елены стало улучшаться. Дыхание наладилось, хрипы остались, но редкие, и эта жуткая фиолетовость постепенно сошла.

Вспоминая эти часы, реплики врача, мне теперь кажется, что она с самого начала считала положение безнадежным. Поэтому и была такой нервной и раздраженной.

Что вообще можно было сделать при таком диагнозе: «внутримозговое кровоизлияние при гипертонической болезни»?

Сон Елены нас тоже убаюкал, и мы слишком понадеялись на «завтра».

Можно только очередной раз проклинать условия нашей жизни, наши власти и самих себя за то, что все терпим.

Химки – та же Москва, столица. А в ней центральная городская больница без отдела реанимации и без современной, специальной аппаратуры.

Каких врачей обвинять? И до какой правды докапываться?

Лучше уж не тревожить покой и память Елены.

Уже больше года, как Елены не стало.

Прошли похороны, поминки, девять дней, сорок дней, день ее рождения, годовщина. Каждый раз в нашей маленькой квартире собирались родные и друзья: Ирина Пригожая, Неля и Юра Майоровы, Лида Александрова, Таня и Валерий Корнюшко, Таня Крюкова, Людмила и Евгений Писаревские, Женя Князева, Люся Дубская, Лена Потапова, дочери, внучки, соседи по дому…

Вспоминали, какая Елена была яркая, красивая и обаятельная женщина. Как много в ней было доброты, сердечности, желания помочь, утешить, успокоить. Как с ней было интересно общаться, каким она была душевно богатым человеком.

Все это время я искал себе заботы и хлопоты: бегал по магазинам, готовил и накрывал столы, разбирал все наши бумаги и документы. На Химкинском кладбище переделал могилу Екатерины Васильевны, теперь их общую с Еленой, заполнил живыми цветами этот крохотный садик.

Я цеплялся за ощущение самого для меня главного, нашего дома, в котором я, как всегда, что-то делал для Елены.

Елена.

Любимая женщина.

Мы были вместе больше сорока лет, но я так и не научился говорить «моя женщина». Елена всегда была самой в себе, всегда близко и чуть поодаль. Что-то у нее в душе постоянно варилось и созревало.

И я всю жизнь был к ней прилеплен, находясь в постоянном калейдоскопе состояний: удивления, досады, любви и радости.

Последние четыре года, каждый сентябрь мы приезжали в Евпаторию. Я выучил наизусть узкие, кривые улочки старого одноэтажного города.

– Вот наш двор, а дом уже сломали… здесь подруга жила, я ей стучала в окошко и мы бежали в школу… а вот школа (простенькое свежепокрашенное здание) … а это улица, где Пригожие жили…

Мы едем на смешном одноколейном трамвае и я, хихикая, продолжаю экскурсию: «А это, Лена, больница, где ты Галю родила».

Но главное для Елены море. Мы ходим на «дикий пляж». Это тут же в старом городе, огромные, бетонные, уходящие в море ступени, протянувшиеся почти на километр.

Я хвалюсь, показываю разные кроли и батерфляи, которым научился на своей маленькой Протве, а Елена в море, как дома, она, улыбаясь и почти не шевелясь, быстро удаляется от берега.

Я нервничаю, кричу: «Назад» (мало ли сердце).

Елена, удивительное дело, слушается.

Ступени высокие, да еще скользкие от водорослей, я протягиваю руку:

– Не надо. Я сама.

Ну, конечно, всегда «сама». Опираясь на коленку, Елена одолевает одну ступеньку… другую… и вот уже стоит на площадке, очень довольная собой.

Вечерами мы приходили окунуться и посидеть на ступеньках. Море чуть шелестит. Такая философская, расслабляющая тишина. Покой.

Везет же людям родиться у моря.

Мы смеялись, говорили о пустяках. А ведь была возможность оглянуться в прошлое, покопаться в душе. Время самое подходящее, уже за семьдесят лет.

Но нашим родителям, измученным нуждой, было не до задушевных бесед. И нас они к этому не приучили.

Елена всегда рядом и мне кажется, что я знаю ее наизусть.

Но вот ее вдруг не стало, и у меня сразу оказалось масса вопросов, а ответа уже нет.

Вот и собираю я нашу жизнь по скупым документам, немым фотографиям и оставшимся в памяти, случайным картинкам и словам.

Мы совсем не думали о разлуке. Правда, один раз я как-то к слову сказал, что мы с Аленой заходили в деревне на наше кладбище, и я ей показал место, где меня похоронить.

– Как в деревне? – тут же возмутилась Елена. – Я что, буду туда ездить!..

Пауза… и мы рассмеялись…