Сказочная наша жизнь

А Дормидонт облапил фонарный столб, согнул его и передавил все лампочки.

Но в следующий выходной жизнь как-бы перевернулась. Искатели приключений оказались на вокзальной площади и остолбенели.

Это была не площадь, а стартовая площадка куда-то туда, в дали. Казалось, весь народ проснулся, собрался и двинул. Толпы землепроходцев с приросшими к спинам рюкзаками решительно бросали окурки и скрывались в электричках. На широких поясах висели ножи, топоры и вообще все необходимое. Пронесли даже бензопилу и отбойный молоток.

– Пока, друзья, не поминайте лихом, подымаем паруса! – пела вся площадь.

– Отдать концы! – заорал усатый железнодорожный волк.

И, подгоняемые ветром, электрички исчезали за горизонтом.

Гришка взволновано засопел.

У Тишки блеснул не подбитый глаз.

Даже Дормидонт одобрительно промолчал.

И все трое решительно прыгнули в вагон.

А там бушевала романтика, гремели смех и песни.

…на Венере, ах, на Венере
у деревьев синие листья… —

трепетала струна.

Мужественные парни с закатанными на бицепсы рукавами, в шляпах и ботфортах бились на огромной сковороде в подкидного дурака. Ветер влетал в окна, хлестал в лицо и рвал волосы. Тени великих авантюристов и первооткрывателей носились по вагонам. Даже ненароком затесавшийся поп был красноносый и бородатый, как геолог.

Хотелось в неизведанное. Туда, где дыбились мамонты, еще не сложившие костей в музеях, бегали лошади, не знавшие Прожевальского, а собаки и люди гавкали друг на друга, не понимая, что они друзья.

Хотелось в девственную природу, в хвощи. Встать бы на задние лапы, оторвать себе хвост и ухнуть дубиной по длинным шеям ящеров. А потом добыть огонь и пробиваться с ним навстречу нынешним дням, яростно мысля и стирая все белые пятна.

Эх!

Гришка запел неизвестно откуда появившуюся во рту песню об Антарктике – Атлантике.

Тишка вдруг обнаружил на груди тельняшку, надутую ураганом, и серьгу в ухе.

Даже Дормидонт всхрапнул, как боевой конь от свиста ядра, начал бить копытами и рваться в схватку. «Главное ввязаться», – услышал он откуда-то изнутри.

Но тут поезд остановился, толпа высыпала из вагонов и углубилась в лес. Возбужденные до электрических разрядов, туда же вбежали трое друзей.

– Мужики! Мы готовы! Что отвоевывать? Что поворачивать вспять?

А мужики уже все сделали. На свежесрубленных кострах варилась консервированная уха, дымились шашлыки из домашних животных, пахло луком и вообще кухней. Меж костров, как меж столов, ходил парень до того похожий на официанта, что ему давали «на чай». В тонкой лесной тишине раздался щекочущий смех, и звякнули кружки.

Вздрогнул Гришка.

Опомнился Тишка.

А Дормидонт шагнул в кусты и вышел с бутылкой.

– Э-ка. Ну-ка. Х-хы.

– В-ва! – крякнули у всех костров. И хрупнули в молодых зубах малосольные огурцы.

Стонал утром помятый Гришка.

Кряхтел опухший Тишка.

А Дормидонт собрал посуду и повел всех проторенной дорогой.

…из п-о-о лей
Доносится: «Налей!»

пела очередь у магазина, так близко и без хлопот.

Взволновано засопел Гришка.

Блеснула слеза в глазу у Тишки.

И молчаливо пел Дормидонт.

«Не смешивайте романтизм с пьянством», – предупреждали еще древние мудрецы.

«На абордаж нужно идти трезвым», – вторили им такие же древние пираты.

    1968 г.

Богатая жизнь

Вечерами внуки забирались к деду на колени.

– Дедушка, голубчик, – маленькие ручонки путались в бороде, – расскажи про свои путешествия.

Дед гладил шелковистые головки.

– Ишь, пострелята, интересуетесь, кхе-кхе…

Из глаз сочилась и исчезала в морщинах умиленная слеза.

– Да-а, много дорог пройдено, много найдено и собрано. Есть на что оглянуться. Каждая вещь – история.

Дед оживился и помолодел.

– Дошел раз слух – мастер есть. Уди-ви-тель-но по дереву работает. Но живет прямо за тридевять земель. А время-то какое было: разруха, бездорожье, брат на брата шел.