Рационализм против эмпиризма. Дарвиновская парадигма как угроза западной цивилизации

Действительно, если не признавать первичность интеллекта в виде некой идеальной интеллектуальной основы бытия, в виде метафизики интеллекта, являющейся формой материи, в виде заложенного этой метафизикой детерминизма законов движения материи, то человек и его интеллект предстают только равными среди равных других частей природы. Интеллект человека уже не составная часть космического интеллекта, способная видеть и познавать его законы, уже не ключ к замку интеллектуальной формы вселенной, а всего лишь субъективный мир человека. То есть его интеллект – это его странности и особенности, так же как весь прочий мир имеет свои особенности и свои странности. Одна вещь отражает другую вещь, получает ощущения и чувства, но они обе ничего не знают о сущности друг друга. Они не способны к «познанию», а только к субъективному отражению, то есть интерпретации одной вещи в особенностях восприятия другой вещи.

Таким образом, отказ от рационалистической метафизики логично ведет к отказу от познания, к субъективизму и скептицизму.

Разрушая рационалистический фундамент метафизики, то есть интеллект как форму мироздания, эмпирики вместе с дедукцией (интуитивной и дискурсивной) уничтожают и индукцию. Это очевидно, поскольку индукция есть способ познания законов природы путем обобщения и анализа опытного материла. А если мы более не признаем этих законов, то и утверждать, что вывели всеобщий закон, а не временную регулярность никак не можем. Поэтому и Юму и Канту осталось только сказать, что мы не открываем законы природы, а приписываем их ей. Юм говорил о привычке, в силу которой люди просто по инерции считают что наблюдаемые регулярности вечны и необходимы, а Кант о субъективном разуме, который придумывает законы для природы. Так или иначе, но эмпирики, признав опыт первичным, отказавшись от врожденных идей как неразрывной связи человеческого разума с мировым интеллектом, вынуждены были сделать и соответствующие выводы – о непознаваемой сущности внешнего мира, об отражении вместо познания, об явлении как образе вещи, чья сущность нам недоступна, об отсутствии законов природы, наконец.

Наиболее знаменитые эмпирики, позитивисты Огюст Конт и Эрнст Мах также как мы видели, вынуждены были оставаться на позициях субъективизма и скептицизма после разрушения метафизики интеллекта рационалистов. Мах вообще отказывался признавать какие-либо закономерности, заменив их описанием функциональных связей, а Конт настаивал на том, чтобы сосредоточить процесс познания только на практичных и полезных вещах. Лучшую характеристику подобной иррациональности и многих других, вытекавших из его крайнего эмпиризма, дал Джон Милль в книге о позитивизме.

3. МИСТИКИ, ДОГМАТИЗМ И СОФИСТИКА

1. Принципиальное значение имеет разграничение Метафизики, которая со времен древних греков имеет значение Интеллекта как сущности мира и Мистики, значение которой прямо противоположно и состоит в иррациональности и отрыве от опыта, от объективной реальности логики и фактов. Мистика – это тот самый феномен, который описали антропологи в ходе изучения первобытного мышления. Понятно, насколько важно не путать эти два понятия. Тем не менее, до сих пор они считались чуть ли не синонимичными.

2. Конечно, современные мистики – уже не мистики с первобытным мышлением. Они имеют формальную логику, которую не имели аборигены и аппарат абстрактных рассуждений, развитый современной культурой. Тем не менее, они остаются мистиками как в противоречивости и иррациональности своего мышления, так и в неспособности согласовывать мировоззрение с опытом, с данными практики. Эта разновидность мышления описана в психиатрической литературе как шизоидное мышление. Оно также как мышление абориген имеет в своей основе мистику.

3. Колоссальная работа древних греков по развитию абстрактных понятий и логики, которая привела к открытию метафизики интеллекта, была переработана мистиками в другом русле.

Их «единое» – это не субстанция интеллекта в основе мироздания, как его сущность и форма, а некая всемогущая сила, таинственная и непознаваемая, самодостаточная и самоопределяющаяся. Это самодвижение в противоположность метафизике интеллекта, которая является не самодвижением, меняющимся и недоступным нашему познанию, а неизменными законами движения, открытыми для нашего мышления.

Понятно, что это просто шаг от тотемических всесильных богов, которые были полуживотными-полулюдьми, от языческих богов, которые были также полуживотными-полулюдьми к абстракции мистического всесилия в виде некоей «субстанции», существо которой и состоит в этом всесилии.

4. Таким образом, для этого единого, чье происхождение не связано с проблемами познания совершенно неважен вопрос о приоритете духа и материи: единое ли это рационалистов, где материя только материал для познания законов интеллекта; или эмпириков, где интеллект только служанка тела для его приспособления к окружающей среде остается неважным. Это просто абстрактное единое, всемогущее и таинственное в своей непознаваемости.

Примерно такой абстракцией является диалектический дух Гегеля и диалектическая материя Маркса, которые в сущности своей принципиально тождественны. Диалектика Гегеля, разрушая сознательно основы логики, сводится к диалектике древних софистов, доказывавших невозможность познания истины путем диалектического доказательства прямо противоположных вещей. Более того, утверждается о постоянном изменении законов этого духа или материи, о его «самодвижении», где мы прямо упираемся в мистику абориген.

Получается, что как дух Гегеля так и материя Маркса – одинокого далеки как от метафизики интеллекта рационалистов, так и от эмпиризма позитивистов.

5. Если эмпирики честно признают какие следствия для теории познания имеет позиция материализма, – субъективизм, скептицизм, то материализм марксистов продолжает утверждать объективную реальность и доступность абсолютной истины. Это как раз то, что называется в истории эпистемологии догматизмом, софистикой и мистицизмом. И мы должны отметить особую роль в этом мистическом догматизме – диалектической логики, разработанной Гегелем и принятой Марксом. Гневная буря, с которой Ленин обрушивается в «Материализме и эмпириокритизме» на марксистов, посмевших принять выводы эмпириков о субъективности и скептицизме, вытекающие из позиции материалистов как раз со всей красноречивостью доказывает несопоставимость этих позиций.

Если эмпирики остаются учеными, ищущими правильный метод в науке, то диалектика Гегеля и материализм Маркса такая же мистика таинственного и всемогущего самодвижения субстанции как, скажем, мистика христианской философии.

Понятие практики, которое марксисты вводят для преодоления проблемы индукции, поставленной Юмом, на деле оказывается такой же фикцией, такой же химерой в роли опытного контроля теории, как диалектика в роли логики. На аргумент Юма о том, что причинные связи нигде в природе невозможно наблюдать, а значит не опыт утверждает нас в правильности сделанных обобщений, марксисты вводят термин практики. Здесь опыт это не наблюдение причинных связей, а обратное воздействие на практику, которое доказывает связь с теорией.

Но поскольку это обратное воздействие практики на действительность по ходу меняет и саму действительность и следовательно теорию, поскольку законы природы, отраженные в теории тоже текучи, подверженные самодвижению диалектики материи, то понятно, что практика превращается в простую фикцию, а диалектика в «железобетонный догматизм» по удачному выражению Поппера.

4. РАЦИОНАЛИСТЫ, ЭМПИРИКИ И ЭНЕРГЕТИКА ОСТВАЛЬДА

1. Рационализм начинается с разработанной теории метафизики интеллекта, которая в свою очередь окончательно оформляется впервые в теории идей Платона. Тот факт, что наш тленный и текучий мир, в котором со времен Гераклита все стали замечать постоянную изменчивость имеет в своей основе некую единую и неизменную сущность стал великим открытием древних греков, которому они сами не могли надивиться.

Однако, идеи Платона – это еще не законы движения материи, хотя Платон правильно писал о том, что они сущность материи. Поэтому стала возможной критика Аристотеля, не захотевшего признавать метафизику интеллекта и вернувшего идеи вещам. Действительно «форма» космоса как законов его движения, как различных природных энергий, которые мы можем «увидеть» только мышлением и «форма» конкретных вещей, которые мы видим обычным зрением – это очень разные точки зрения. Если законы движения легко соотнести с опытом путем наличия контроля над силой открытой энергии, то с «формой вещи» ничего подобного не получится проделать. Таким образом, рационализм на первых этапах своего формирования еще уязвим с позиций оторванности от опыта.

Не пренебрегали совсем первые рационалисты и индукцией, природа активно исследовалась, анализировалась, но это был первый опыт, пока очень мало связанный с теорией познания.

В целом, ограниченность раннего рационализма – это утверждение приоритета интуитивного познания или дискурса дедукции, что отрывало знание от опыта и вносило элементы мистицизма в метафизику интеллекта, унаследованные позже Декартом, Спинозой и Лейбницем.

Эмпирики также не могли справиться с проблемой обоснования теории опытом, что нашло выражение в проблеме индукции окончательно сформулированной у Юма. Помимо этого, как можно видеть из философии Канта и др эмпирики никак не могли преодолеть проблемы субъективизма, так как трактовали разум как рядовую часть материи.

Очевидно, что метафизика интеллекта не в образе теории идей Платона, а в образе Энергетики, трактующей метафизику сущего как законы движения материи способна решить проблему индукции и соединить рационализм с эмпиризмом, очистив и тот и другой от мистики.

Энергетику, предлагающую рассматривать мир как совокупность различных природных энергий (законы движения материи) предложил в свое время эмпирик Оствальд, друг известного теоретика эмпиризма Эрнста Маха. Понятно, что будучи эмпириком он не мог трактовать понятие «Энергия» как совокупность законов движения, что есть чисто рационалистическое определение энергии. В результате его энергетика оказалась надуманной и неприемлемой и была справедливо раскритикована как рационалистами, так и материалистами (Планк, Эйнштейн, Ленин).

Если же принять теорию идей Платона с поправкой на конкретное определение сущности вещей как законов движения, то мы сможем совместить рационализм с эмпиризмом в Энергетике, как новой теории познания.

Здесь преодолевается как проблема индукции Юма, так и ограниченность рационалистической дедукции и связь опыта с теорией получает совершенно новую формулировку: как контроль силы, открытой энергии (законов ее движения).

2. Мы ставим задачу в этой книге доказать, что следующие две группы понятий взаимосвязаны и взаимообусловленны:

– Метафизика, объективная реальность, идеализм, активный и пассивный интеллект, познание, наука, опыт, индукция и дедукция, контроль теории опытом

– Материализм, мистика, субъективизм, отражение, скептицизм, догматизм, софистика.

3. Очевидно, что положение вещей, которые мы до сих пор имели в эпистемологии есть не больше не меньше как кризис теории познания.

В итоге, рационализм трактуется с кантовской развязностью и доходит до мистики всемогущего Я, устанавливающего самому себе законы, а «науки о духе» с его легкой руки, отделяются от «естественных наук», в которых все же признается детерминация природы. Карл Поппер на этой основе разделяет гуманитарные и естественные дисциплины, как право (юридизм) и, собственно, науку. Огюст Конт вообще исключает психологию из своей иерархии наук, так как со времен Юма эмпирики «рассеивают» субстанцию Я, которую тот объявил не более чем пучком текучих ощущений. Гордон Олпорт вынужден был заявить, что упразднение «Я» в психологии имело далеко идущие негативные последствия.

Вторая характерная особенность современного состояния теории познания в том, что знание выставляют как «служанку биологии». Если в средневековье о разуме говорили как о «служанке теологии», то теперь на место христианской мистики стала мистика материализма. Например Карл Поппер пишет о знании как об эволюционном процессе приспособления к окружающей среде, свойственном человеку как специфическому биологическому виду, приспосабливающегося смекалкой вместо когтей и челюстей. Понятно, что в такой интерпретации уничтожается понятие интеллекта как объективной реальности и на его место становится субъективизм «отражения»: отражение животного также хорошо и также субъективно как отражение человека.

Наконец, такое положение вещей не могло не привести к агностицизму как признанию принципиальной непознаваемости мира. Выше мы говорили, что познание возможно только на основе признания метафизики интеллекта. Поэтому современные теории знания – от парадигм Томаса Куна, эволюционной эпистемологии Карла Поппера и до «дискурсионой формации» Фуко – это отказ признавать линейное развитие знания, «кумулятивный характер» и общую логику развития. Туда же относится и историцизм Гегеля и Маркса. В результате на место прогресса в познании предлагается теория «прерывностей», отдельных «эпистем», не связанных логически с другими эпистемами хронологического ряда. Надо сказать, что иерархия наук Огюста Конта в данном случае является почетным исключением и вкупе с энергетикой Оствальда может содействовать становлению рационалистической теории познания.

5. ВЫВОДЫ ИЗ МЕТАФИЗИКИ ИНТЕЛЛЕКТА, КОТОРЫЕ

БУДУТ РАЗВИВАТЬСЯ В ЭТОЙ КНИГЕ

1. Разум человека, трактуемый не как психологическая субъективность человека, а как неотъемлемая часть мирового интеллекта, как активная его сторона, мышление, предназначенное для познания пассивной – законов природы, говорит об особом статусе психической энергии человека.

Человек не есть рядовая энергия среди других энергий природы, его способность видеть и познавать законы движения материи (законы движения других энергий и своей собственной) дает ему доступ к силе космоса через контроль этих энергий. Поэтому психическая энергия человека (не вся, а только разумная ее часть) имеет статус контрольной энергии, в то время как все прочие энергии природы, обладающие только пассивным интеллектом – детерминированные энергии.

Таким образом, метафизика интеллекта предстает в качестве пространства и времени движения самого человека, жизненный путь которого состоит в познании законов природы.

Это значит, что человек движется как в физическом мире, так и в пространстве интеллекта, в то время как животное обитает только в физическом мире. Пространство интеллекта – пространство законов природы, познавая эти законы человек движется в этом пространстве. Время этого пространства легко измерить, так как оно начинается с зарождением у человека способности мыслить и открывать законы природы и охватывает весь пройденный им путь – все знания, приобретенные человечеством. Время каждого отдельного человека равно количеству знаний, которые он постиг из всей суммы накопленного человеческого знания.

Способность квантов (микрочастиц, открытых в физике) выходить за пределы пространства-времени физического мира (то есть нарушать физические законы) стали трактовать как веский аргумент в пользу отсутствия единых законов природы и объективной реальности вообще. В свое время Эйнштейн которому пришлось столкнуться с этой проблемой не стал уступать эмпирикам и остался на позиции рационализма, утверждая объективную действительность и возможность ее познания. Он также заявил, что решение этой проблемы будет связано с решением какой то более крупной задачи. Действительно, если открытие психической энергии и становление Энергетики Оствальда как современной теории познания можно считать такой крупной проблемой, то его пророчество оправдалось.

2. Огюст Конт представил эволюцию человечества в качестве трех стадий развития сознания: мистической, метафизической и научной. Но если Милль прав в том, что последнюю научную (позитивную) ему следовало назвать феноменальной в связи с тем, что он вслед за Кантом не признавал объективной действительности познаваемых явлений, то в отношении энергетики и метафизики интеллекта правильно говорить именно научная стадия.

В отношении метафизики наши представления с Контом резко расходятся. Вторая стадия в энергетике зовется диалектической или софистической, что одно и то же.

Периодизация стадий развития сознания в энергетике основано на той самой «субстанции Я», которую «изгнал Юм» и которую отказался признавать Огюст Конт.

– Мистическое Я: первобытное сознание, поле Эгосистемы Эго и СуперЭго З. Фрейда

– Диалектическое (софистическое) Я: шизоидное сознание, интеллектуальная эгозащита на поле Эгосистемы. Эрнст Кречмер, А. Кемпинский, К. Ясперс и др

– Научное Я: гуманистическое сознание, гуманистическая психология, полюса активного и пассивного интеллекта вместо поля Эгосистемы.

Здесь нужно особенно упомянуть Фихте, разработавшего концепцию поля Эгосистемы как взаимосвязанных и противопоставленных элементов Я и не-Я. Если Фихте не сыграл никакой роли в развитии метафизики интеллекта или теории познания, то его философия оказалась блестящей теорией психологии.

О парадигмах Томаса Куна можно сказать, что если это понятие не уместно в теории познания, где речь идет о прогрессе объективного знания, то смена парадигм с точки зрения софистически-диалектического сознания вполне удачное психологическое объяснение смены мировоззрения субъективистского сознания.

3. Наконец, с метафизикой интеллекта в полный рост встает религиозный вопрос. Выше мы уже видели, что идея Гегеля о развитии религии от мистических тотемов к языческим богам и абстракция софистов, одним из которых был он сам, а оттуда к христианству не приемлема, поскольку между этими уровнями сознания нет связи: мистика и софистика – это активность поля эгосистемы, то есть детерминированной энергии психики.