Дорога солнца и тумана

– Это замечательно. – Если бы он мог меня видеть сквозь вихрь боли, если бы он мог видеть что-то рядом с собой, я бы точно, черт побери, не замечала его грубости. Кроме того, мне было что сказать мужчине, который хранил в своей мрачноватой библиотеке яркую связку воздушных шаров.

– Для меня это память о Лили, – пояснил он, когда заметил, что я смотрю на шары. – Каждый раз я покупаю новую связку, когда бываю в городе. Шары были последней вещью, которую она попросила у меня. Желтые шары. Она собиралась привязывать их к Аристутлю, чтобы не искать его среди травы, – пояснил он, возвращая мне листочки.

Я подумала о том, что Мо и Лили все-таки присутствовали в желтых бумажках, которые я держала в руке, в этих желтых шарах, в черепахе, невидимой за письменным столом, но тащившей яркую вспышку желтого цвета.

– Я надеюсь, что и мы оставим позади себя что-нибудь яркое, – сказала я.

Мы молча смотрели на шары, покачивавшиеся в углу, словно тронутые тихим, невидимым дыханием.

– Вот какой она была. Моя сестра. – Я поискала в телефоне и показала Джеку фотку Мо. Она, в бирюзовом платье и в очках в горошек, такая счастливая, сидела в тени дерева на перевернутом пластиковом ящике. Ее волосы были заплетены в косы. – Мы с ней не очень похожи. Мо всегда была яркой и привлекала взгляд, как на снимках, так и в толпе. Твои глаза автоматически находили ее.

– Мы с дочкой тоже были не очень похожи.

Я не рассчитывала, что он добавит что-либо еще, но он, казалось, передумал.

– Вот она. – Он вытащил бумажник и показал мне фотографию Лили.

Она улыбалась в камеру, и в ее глазах светилось озорство. У нее была кожа медового цвета. Пряди пышных, кудрявых волос выглядывали из-под шляпки-подсолнуха – той самой, которую Джек отдал Схоластике. Лили не походила на Джека, но, присмотревшись, я заметила его изгиб бровей и упрямый подбородок. Не случись этой трагедии, она наверняка любила бы жизнь, нарушала бы все правила и разбивала бы сердца.

Мы сидели рядом и смотрели на фотографии. Я остро ощущала свою утрату, мне было больно думать, что я больше не увижу улыбку сестры, не услышу ее голос, не почувствую ее тепло и внимание. И все же было какое-то сладкое утешение в мысли о том, что тебя любили, хоть эта любовь и оказалась мимолетной, словно трепетанье птичьих крылышек.

Я вернула Джеку снимок дочки и наклонилась, чтобы поднять упавшую на пол фотокарточку, еще одну; она прилипла к первому снимку. На ней был сам Джек. Казалось, он был застигнут врасплох среди разговора. Его кожа была темной, словно вспышка осветила лишь его лицо. Возможно, поэтому он казался таким непохожим на себя. Зато его глаза были такими ясными и лучистыми, что я не могла оторвать от них взгляда. Они заворожили меня своим сиянием, и это было нелегко забыть. Они были словно ледники, окруженные золотистым и теплым летним светом. В них не было и намека на теперешние грозовые тучи. По моим оценкам, Джеку было сейчас около тридцати, но на этом фото он выглядел гораздо моложе.

– Она сделала оба этих снимка, – сказал Джек, когда я отдала ему второй. – В тот день мы ехали в молл. – Он рассеянно погладил край фото Лили. – А я не разрешил ей тратить пленку. – Он убрал обе карточки в бумажник и уставился на него.

– А я в тот день не ответила на звонок сестры. – Я никому еще не говорила об этом, даже родителям. Я показала им последнее сообщение Мо, но умолчала о том, что пренебрегла ее звонком. Мне было тогда слишком стыдно говорить об этом. Но тут я почувствовала, что могу поделиться этим с Джеком. – Когда она мне позвонила, я была занята, подписывала бумаги на только что купленный дом.

Джек молчал. Вероятно, он размышлял о том же, о чем и я: представлял себе разные сценарии того, что могло быть, если бы…

– Так вот почему ты это делаешь? – спросил он. – Берешься за ее незаконченные дела? Потому что чувствуешь себя виноватой?

– Не знаю, – призналась я. – Мы не всегда понимаем, почему делаем что-то. Мы просто делаем это и надеемся, что нам станет легче.

– Я не уверен, что мне станет легче. – Джек тяжело вздохнул и выпрямился. – Знаю только, что, когда Схоластика отдала мне шляпку Лили, я больше не мог игнорировать ее. Как она смотрела на меня – не осуждая и ничего не ожидая. Я без проблем скажу «нет» тебе, или Гоме, или кому-нибудь еще, если кто-то попросит меня о чем-нибудь, потому что я никому ничего не должен, в том числе и объяснять что-либо. Но когда на меня посмотрела та маленькая девочка, молча, кротко, что-то во мне дрогнуло.

Голос Схоластики смешивался с голосом Гомы на кухне. Вероятно, так всегда было на ферме Кабури, когда Лили была жива – смесь молодости и старости, рокот трактора вдалеке и приглушенные разговоры работников, проникавшие в окна. Ветерок донес до меня запах кожи Джека – зеленых кофейных зерен и мягкой земли. Он был легкий и темный, мимолетный и постоянный, совсем как его обладатель. Запах долетел до меня на мгновенье, но у меня появилось странное ощущение – как будто я остановилась на краю чего-то глубокого и огромного, и мне срочно нужно было отойти назад.

– Это мать Лили? – Я подошла к одной из полок и взяла в руки рамку. В ней было фото Джека и красивой чернокожей женщины, элегантной и холеной, с лебединой шеей; ее лицо не нуждалось ни в какой косметике, оно излучало ум и уверенность в себе. Джек обнимал ее за плечи, а она держала на руках маленькую Лили.

– Сара. – Джек взял у меня рамку и посмотрел на снимок. – Она хотела съездить с Лили в Диснейленд, но я настоял на том, чтобы дочка приехала сюда, как это было каждый год.

Он больше ничего не добавил, но было ясно, что Сара винила его в том несчастье. По его лицу я поняла, что он не осуждал ее за это, потому что и сам винил себя.

– Лили была нашей последней общей заботой, только она соединяла нас. После похорон я больше не разговаривал с Сарой. – Джек бережно поставил рамку на полку.

Вероятно, он делал это часто. Каждое его движение было скупым и точным, как будто он фокусировал внимание на вещах, которые мог держать под контролем, чтобы они не затянули его в темный вихрь пустоты.

Пронзительный свисток судьи послышался из гостиной, где Бахати смотрел футбольный матч. Он разрушил странные чары, которые, казалось, окутали нас с Джеком.

– Мне пора, – сказал Джек. – Я нужен на ферме. – Он надел темные очки и остановился в дверях. – Завтра утром мы съездим в Бараку.

Он ушел, а я сидела и смотрела, как Аристутль брал маленькие кусочки латука из своей кормушки. Лучи солнечного света падали на темные книжные полки. Только теперь я сообразила, что меня окружали книги. Но ни одна не привлекла моего внимания, пока Джек находился в комнате.

Глава 6

Я теребила в пальцах записку Мо, когда мы выехали с фермы. Капли росы все еще сверкали на листьях, словно утренние бриллианты.

На листочке было написано: «17 июля – Джума (Барака)».

Это был первый из листков сестры, который она не вычеркнула, и, хотя был уже август, мы поехали туда, где она собиралась забрать ребенка по имени Джума. Добирались мы туда полдня по грунтовкам, извивавшимся среди высокой, желтой травы.

Барака представлял собой кучку хижин с соломенными крышами, окруженных колючим кустарником. Тропинки вели от домов к полям кукурузы и картофеля. Деревенские жители показали нам дом, где жила семья Джумы, и столпились возле него, прислушиваясь к нашим разговорам.

Я пыталась следить за беседой Джека с женщиной, сидевшей у огня. Но они говорили короткими фразами на суахили.

Женщина варила что-то похожее на густую кашу, а к спине был привязан грудной ребенок. Вокруг бродили цыплята, а в углу спал малыш постарше.

Разговор шел на повышенных тонах. Джек сидел рядом со мной на деревянном табурете; его прежняя доброжелательность пропала. Он согнулся, пытаясь уместить свое тело в маленьком, дымном пространстве. Женщина, мать Джумы, казалось, уклонялась от его вопросов и игнорировала нас. Прозвучало имя Габриеля. Женщина пожала плечами, покачала головой и повернулась к нам спиной.

– Габриель приезжал сюда? – спросила я.

– По всей вероятности, он никогда тут не появлялся, – ответил Джек.

– А Джума? Где он?

Джек мрачно посмотрел на женщину.

– Она говорит, что не знает.

В это время в хижину вошел мужчина. Бешено размахивая руками, он начал кричать на нас.

– Что происходит?

Я смотрела то на мужчину, то на Джека.

– Это отец Джумы. Он хочет, чтобы мы уехали. – Но сам Джек не собирался трогаться с места. – Но мы не уедем, пока они не скажут нам, где Джума.

Деревенские тянули шеи, заглядывали в дом, когда разговор перешел на повышенные тона. Упрямое спокойствие Джека разжигало ярость отца Джумы. Мать завыла, напугав спавшего двухлетку. Его плач добавился к ее завываниям, а мужчины продолжали спорить. Темная хижина наполнилась воем, криками и кудахтаньем и превратилась в дурдом. Я не выдержала.

– Стоп! – закричала я. – Эй, перестаньте орать!

За моим криком последовало удивленное молчание. Вероятно, все забыли, что я тоже была в комнатке.

– Пожалуйста. – Я встала и взяла женщину за руки. – Мы приехали сюда за Джумой. Вы ведь хотели этого, правда? Вот почему Габриель и Мо собирались приехать сюда. Чтобы забрать его в Ванзу. Если вы передумали, то просто скажите, и мы уедем.

Она не понимала моих слов, но посмотрела на наши соединенные руки, и на них упали ее крупные слезы.

– Джума, – проговорила она, и ее горло задергалось в конвульсиях. После этого она заговорила так, словно слова долго копились в ней, и теперь она не могла остановиться. Она крепко держала меня за руки и рыдала. И рыдала.