Три желания

Когда Лин исполнился двадцать один год, кто-то включил в ее жизни третью скорость, да так и забыл выключить. По крайней мере, так она чувствовала. Когда ей говорили: «Подумайте только, как быстро пролетел год! Вот и снова Рождество», она соглашалась даже чересчур горячо: «Да-да! Удивительно быстро, самой не верится!»

Бывало, она делала что-то совсем обычное: например, сидела за столом, передавала Каре перец, и вдруг ни с того ни с сего ее охватывало странное, непонятное чувство дезориентации. Она смотрела на Майкла и думала: «Да ведь мы поженились несколько месяцев назад!» Она смотрела на Мэдди и думала: «Ты же всего несколько дней назад была крошкой!» Как будто ее, словно пешку, переставляли с одного этапа жизни на другой.

Она точно помнила момент переключения. Это был день, когда ей позвонили. Позвонили с новостями о Джемме.

– Плохая новость, – начала Кэт, ее голос эхом отдавался в трубке, и Лин переспросила: «Что?» – хотя слышала ее прекрасно; ей просто хотелось поставить Кэт на место, даже слегка задеть ее – она не верила, что новость и правда плохая.

– Плохая новость! – выпалила Кэт. – Что-то действительно очень и очень ужасное!

Лин успела десять месяцев проработать в одной лондонской гостинице и до зубовного скрежета возненавидеть свою работу. Она вознаградила себя двумя месяцами беззаботного путешествия по Европе, а потом должна была вернуться домой, как раз на свадьбу Джеммы.

В Барселоне она познакомилась с молодым американцем, обладателем неотразимой улыбки. Они вместе сели на поезд в Коста-Браву и остановились в маленьком городке под названием Льянса. Каждый день тянулся долго, как целая жизнь. Балкон выходил прямо на сияющее море и подернутые дымкой холмы, увенчанные белоснежными зданиями. Они с американцем – его звали Джой – еще не спали вместе, но от этого события их отделяло не больше двух кувшинов сангрии. Когда они гуляли по залитым солнцем мощеным улицам, он, бывало, крепко обнимал ее, прижимал к стене, и они целовались, пока у обоих не захватывало дух. Лин чувствовала себя Одри Хепберн. Это было романтично до смешного.

– Что случилось? – спокойно спросила Лин.

Она рассматривала свои запачканные песком ноги на белых плитках пола гостиничного номера и любовалась загаром и розовыми ногтями. Скорее всего, что-то не так с платьями подружек невесты. Джемма, наверное, хотела, чтобы они походили на пирожные со взбитыми сливками или, скорее, оделись как-нибудь необычно, как средневековые ведьмы или «дети цветов» – хиппи.

– Маркус погиб.

Лин увидела, как от удивления у нее приподнялись пальцы ног.

– Как это? – еле произнесла она.

– Так это. Его сбила машина на Милитари-роуд. Даже до больницы не успели довезти. Он умер в «скорой». Джемма была с ним.

На Лин как будто налетел ураган. Она схватилась за телефонный шнур.

– Все нормально. Она в порядке. Ну, то есть, конечно, она совсем не в порядке, у нее ведь погиб жених. Но сама она не пострадала.

Лин выдохнула:

– Вот это да… Поверить не могу.

– Она сказала, чтобы ты не возвращалась домой. Говорит, чтобы ты не портила себе отдых.

– Глупости какие, – отрезала Лин. – Я вылетаю сегодня же.

Голос Кэт еле заметно дрогнул, когда она ответила:

– Я так и сказала, что ты, скорее всего, тут же примчишься.

Джой вошел в номер как раз тогда, когда она звонила в авиакомпанию, и, весь мокрый, уселся рядом с ней прямо на пол – он только что вернулся из бассейна. Он взял ее за лодыжку и спросил:

– Что случилось?

– Я еду домой.

Он сидел рядом, трогал ее, но уже был прошлым, воспоминанием. Его мокрые волосы и загорелое лицо казались чем-то пустяковым, несущественным.

Вот тогда и включилась та самая третья передача.

Поездом она добралась до Барселоны, успела там на самолет в Хитроу, где любезный служащий «Кантаса» оформил ее в бизнес-класс, пощелкав по клавиатуре. Посадочный талон он вручил ей с блаженной улыбкой, как будто это был пропуск в новую жизнь.

Ей досталось место у окна, а по соседству разместился мужчина в черных джинсах и майке. Пока они приводили спинки своих кресел в вертикальное положение, готовясь к взлету, он успел спросить, не из Сиднея ли она.

– Из Сиднея, – сердито бросила она, не удостоив его даже взглядом. Ей было не до него. Неужели он не понимает? Ей было совсем не до него.

– А-а-а… – печально протянул он, как будто обидевшись.

– Извините. Я еду на похороны. Это, знаете ли, не способствует…

– Да-да, – ответил он. – Простите. Ужасно, конечно.

Он был худ, долговяз, с целой копной черных волос и серьезными глазами под круглыми, как у Джона Леннона, очками.

Все решил его голос. Если бы он у него был простой, ничем не примечательный, они, возможно, так и промолчали бы весь полет. Но голос у него был особый. Когда сестры услышали его, то просто ахнули. Не то чтобы они сошли от него с ума – нет, просто поняли, что в нем услышала Лин.

Джемма сказала: «У механика, который обслуживал мою машину, голос был как раз такой, о котором ты говоришь. Я дала ему твой номер. Механику. Девушка у него есть, но он взял, просто на всякий случай, – вдруг у них ничего не выйдет. Сказал, всегда хорошо иметь запасной вариант».

В первый раз Лин обратила внимание на голос в восьмом классе, на уроке географии. Бородатый и пузатый мистер Гордон с затаенной сладостью рассказывал о реках и горных хребтах Америки. Голос звучал совершенно по-мужски, но несколько мягче, нежнее, чем у среднестатистического представителя мужского пола. Слушая его, она чувствовала себя в безопасности.

– Жениха моей сестры сбила машина, – пояснила она. – Через полтора месяца у них была бы свадьба. Они как раз хотели разослать приглашения.

Он сочувственно поцокал языком и повторил:

– Ужасно.

Лин выросла в семье, где не умели слушать. Если ты намеревался что-то сказать, надо было приготовиться, что тебя будут перебивать, тебе будут возражать, скучать, нисколько не скрывая этого, говорить: «Да хватит тебе!» – и злорадно восклицать: «Ха! Ты только что говорила обратное!»