Смех сфинкса. Танец обсидиановой бабочки

– Это священная птица майя – кецаль. Когда ты подрастешь, многое о ней узнаешь.

И тут бабушка заметила, что кецаль, сидящая на самой ближней ветке, пристально смотрела в глаза Лис. Чан поняла, что ее внучка отмечена богами, и кецаль будет ее оберегать. Но она не стала еще говорить об этом Лис и пока только предупредила:

– Присматривайся к этой птице и знай, если она появилась возле тебя, любая опасность тебя минует.

– Значит, мы не упадем в пропасть?

– За всех не могу сказать. Кто-то пострадает в этом переходе, потому что на нашем пути будет много трудностей, но ты и я дойдём до Поющего камня.

После того, как кецаль признала ее внучку избранной, Чан твердо была уверена, что она унаследует ее дар, но… ее тревожило то, что кецаль потом опустила глаза вниз, а когда подняла, в них было столько тоски и боли. Это означало, что не безоблачной будет жизнь ее внучки. Но это будет потом, и Чан надеялась со временем узнать, что же конкретно угрожает Лис.

Дорога резко поднималась в горы. С одной стороны ее окаймляли скалы, с другой – крутой склон. Одна лошадь споткнулась. Тяжелый груз увлек животное вниз. Все лошади в связке, запутавшись в веревках, с жутким ржанием, от которого стыла кровь, и шумом падающих грузов покатились вниз следом за ней. Животные, навьюченные пожитками, выбились из сил. Пришлось остановиться. Мужчины спустились к лошадям, освобождая тех, кто еще мог быть пригоден, и остальных убивая на мясо. Солнце клонилось к закату, и вождь решил дальше не продолжать путь и остаться здесь до утра.

Неприступные места караван проходил прямо по реке. Лошади шли по брюхо в воде, подмачивая поклажу. Взрослые осторожными шагами скользили по неровному дну реки. Детей несли на руках, взявшись за руки по несколько человек, боясь быть сбитыми течением. В тяжелой и гнетущей тьме расщелины люди и лошади шли гуськом. Лошади по три – четыре связаны цепочкой. Дорога делает крутые повороты, следуя излучинам реки. Неумолкаемый шум стоит в ушах. Опять темные мрачные скалы, громадные каменные глыбы, грозящие сорваться вниз и раздавить их, непрошенных путешественников, нарушающих вековой покой. Едва уклонялись от каменных осыпей, время от времени обрушивающихся на них.

Наконец-то расступилось мрачное ущелье, посветлело, и дорога пошла по пустынной равнине, усыпанной галькой. Здесь не было тени, и солнце жгло немилосердно. С юга дул огненный ветер, свистел в чахлых кустиках верблюжьей колючки.

Только через двое суток караван вышел на небольшое плато. Чуть повыше, на слонах хребтов расстилалась бархатным ярким ковром сочная горная растительность. Развели костры. После трудного перехода люди были измождены. Отстранившись от костра, Лис всматривалась в ночь. Все было чужое и враждебное. У подножия горы теснились загадочные зловещие тени. На все голоса лаяли и плакали шакалы. Ей не спалось. Она была голодна. Ей было холодно и страшно.

Она так и пролежала до рассвета, не сомкнув глаз. Наблюдала за тем, как в лилово-черную тьму постепенно вливается светлый оттенок – еще совсем тусклый свет зарождающегося утра, как он незаметно становится все розовее и розовее, словно по небу растекается огненная лава, и с каждым мгновением приближается к ним. Где-то там, за горами, всходило солнце, но уже можно было рассмотреть причудливые острия или плоские площадки пиков, взмывающие высоко вверх. Они казались ей непостижимым уму чудом природы. Глядя на раскинувшуюся перед взором панораму, она вдруг подумала о том, что острые пики скал застали еще тот древний мир, который существовал на планете тысячи веков назад, еще до того, как появились люди, о котором рассказывала ей бабушка.

Вспомнилась кецаль с ее необыкновенными перьями, ее взгляд, проникающий в душу, и Лис почувствовала, что с нею должно произойти что-то, о чем она не имеет ни малейшего представления. Но это ЧТО-ТО станет самым главным в ее жизни.

* * *

Лис сидела возле бабушки и очень внимательно её слушала. Бабушка рассказывала о далекой стране, прародине человечества, где всегда властвуют густые туманы.

– Этот туманный рай называется Тамоанчан, и правительница его Ицпапалотль – Обсидиановая бабочка. Однажды в её раю появился Принц Пильцинтекутли, юный бог-Солнце. Он был очарован красотой Священного Дерева, щедро усеянного цветами розовых оттенков от самых бледных до насыщенных ярких. Он ходил вокруг него и наслаждался их небесной красотой. Но наслаждения ему было мало, он хотел ощущений, и соблазнил юную Ицпапалотль сорвать цветок[3 - «Сорвать цветок» – это выражение обозначает соитие.] и преподнести ему. Ицпапалотль уступила его уговорам и сорвала цветок. Дерево истекло кровью и погибло, а создатель прогнал богов с Неба, кого на Землю, кого в Преисподнюю.

Лис жалела дерево и никак не могла понять, почему так поступила бабочка, почему она послушала нехорошего Принца. И вот уже она сама в небе, в его Туманном раю. Превратившись в красивую яркую бабочку, летает между звездами и очень хочет найти Священное Дерево, чтобы полюбоваться его цветами и попросить у него прощения за то, что его погубили, уступив низменной животной страсти. Вскоре она увидела перед собой красивое огромное дерево с яркими необычными цветами. Вся его конусообразная крона от низа до верха усыпана лепестками, и непонятно, где оканчивается один цветок и начинается другой. Она замерла у дерева, любуясь его необыкновенной красотой. Вдруг из-за тучи появился стройный изящный Принц-Солнце.

– Правда, необыкновенные цветы? Они созданы для наслаждения, для того, чтобы их срывали. Не хочешь ли и ты сорвать цветок себе на память?

Тут Лис вспомнила бабушкин рассказ и, убоявшись грехопадения, сказала:

– Нет. Не хочу, – и поспешила прочь от Дерева. За то, что она отказала Принцу, звезды начали ее жалить своими острыми ледяными лучами, словно иголками. Ей было больно и обидно. За что ее возненавидели? Ведь она не захотела совершить грех, ничего не сделала предосудительного? Пытаясь увернуться от иголок, она опять приблизилась к Дереву. Они умышленно ее подталкивали к нему, к грехопадению. Принц надменно улыбался:

– Если ты не сорвешь цветок сейчас, то никогда не познаешь радости мужской любви.

– Если я сорву цветок, погибнет Дерево и больше никто и никогда не сможет любоваться красотой его цветов.

– У него столько цветов! И один сорванный цветок не нанесет ему вреда. Прикоснись пальцами к лепесткам, почувствуй, какие они бархатистые.

Лис невольно протянула руку и уже хотела прикоснуться, как вдруг резко отпрянула в сторону, прямо на острые лучи. Что-то внутри её не позволило ей совершить этот грех, и она, истекающая кровью от безжалостных и жестоких уколов, летела прочь. Её мучила совесть: как могла она покушаться на такую красоту, как позволила своим мыслям течь в таком направлении, опуститься до такого святотатства. Вскоре ее окутал мягкий приятный туман, успокаивающий душу и очищающий тело. Исчезли капельки крови, затянулись раны от уколов, но в душе все еще оставалась обида и недоумение. Она пыталась забыть пережитое, наслаждаясь полетом, всем телом отдаваясь пушистому туману и мягкой черноте ночи. Когда совсем успокоилась, паря в поднебесье, то поднимаясь ввысь, то опускаясь с головокружительной быстротой, услышала голос: «Ты прошла испытание и назначаешься Правительницей Тамоанчана, но тебе предстоит еще долгий путь Восхождения.

Для тебя шепчет чёрная ночь,
Накрывая своим покрывалом,
Постарайся в себе превозмочь
Вашу косность теперь. Не отсрочь.
Не довольствуйся лишь только малым.
Слушай сердцем живущий простор
И лови мудрой вечности шёпот,
И привычному наперекор,
Слыша только божественный хор,
Восставай под завистливый хохот.
И когда ты поймешь: я не ночь,
Я – копилка насущных ответов,
То тогда, мира мудрая дочь,
Отгоняя сомнения прочь,
В тьме узришь ты сияние света».

И вдруг ночное небо озарилось ярким сиянием, а его края заискрились разноцветными всполохами. Прямо из самого сияния, откуда-то изнутри вылетел змей. Он летел прямо на Лис, но был еще далеко, и она могла рассмотреть его необыкновенной красоты крылья. Они переливались всеми цветами и оттенками, словно были усыпаны драгоценными каменьями.

Облетев вокруг нее, он свился в клубочек, превратившись в сгусток света, потом развился и опять облетел вокруг нее, поднимаясь вверх по спирали и уносясь все выше и выше. Она даже пожалела, что он так быстро улетел и она не успела налюбоваться им. И тогда он так же по спирали стал медленно возвращаться к ней. Их глаза встретились. В глазах небожителя было столько мудрости, тепла и терпимости, что она прониклась к нему благоговением. Мудрость, переливаясь, проникала в Лис. Она остро ощутила, что именно этого ей и не хватало. Она была так благодарна Змею за его щедрость, что слезы выступили у нее на глазах и скатились на щеки. Он легким плавным взмахом хвоста смахнул ее слезинки, и они, превратившись в жемчужины, полетели на Землю, оставляя за собой светящийся след. Лис услышала голос:

– Эти жемчужины знаний вернутся к тебе, и ты их найдешь на земле спустя века. Но найдешь их не сразу и не вместе. Сначала одну, а потом вторую. Труден твой будет путь, но у тебя хватит сил. Я буду поддерживать тебя во всех твоих земных жизнях.

Вдруг эти жемчужинки, рассыпавшись на мириады мелких осколочков, моментально поднявшись вверх, улеглись на животе змея, превратившись в рисунки и иероглифы. Одно изображение отделялось от другого пальмовой рощей, как две цитаты абзацем. Лис смогла понять, что содержится в этих текстах, хотя они и были написаны на языке суйва. Когда она их усвоила, змей свернулся колечком, застыл и превратился в браслет. Она почувствовала прикосновение холодной змеиной кожи на своей руке и открыла глаза. Бабушка Чан надевала на руку ей обсидиановый браслет.

– Бабушка, я точно такой видела сейчас во сне! – поспешила ей сообщить Лис.

– А это он и есть.

– Но это же твой браслет, – возразила Лис.

– Теперь будет твой. Пришло время передать его тебе.

– На нем такое написано!

– Сейчас ты забудешь это, и вспомнишь, когда придет время. Пройдёт время, и ты сумеешь прочесть, что здесь написано. Я тебя обучила этому языку, когда ты спала. Это знание внутри тебя, и проявится вновь, когда придёт время.

Лис рассматривала изумительной зелени обсидиановый браслет, инкрустированный мельчайшими кусочками разноцветных камней, имитирующих рисунок змеиной кожи и фантастические крылья, сложенные по бокам.

– Бабушка Чан, он точно такой, каким я его видела во сне.

– Сон – это тоже наша жизнь, только вторая.

– Значит, Змей может ожить. Он такой был добрый и красивый. Мне жалко, что он застыл.

Лис, глядя на браслет, сравнивала обсидианового Змея с тем живым, который парил в небе.

– Он и есть живой, всегда живой. Змей – связь человека с небом, с Высшими силами, с Богом, а она всегда живая. Где бы ты ни увидела знак Змея, знай, что он означает Божественное, Высшее видение. Змей у майя самый уважаемый знак. Под ним рождаются самые сильные шаманы и духовидцы. Он наделяет их пророческим даром, умением читать чужие мысли и многим другим. Я родилась в День Змея, и ты родилась в такой день. Тебе многое дано. У тебя особая судьба. Трудная. Никогда не ропщи. Помни: все от Бога.

Лия проснулась, но глаза не открывала, пытаясь подольше сохранить то чудесное видение и ощущение волшебства, а в голове звучали слова бабушки Чан: «Никогда не ропщи. Помни: все от Бога». И тут же вспомнились слова бабушки Ариши, которые она часто повторяла ей в детстве в этой жизни: «Помни: всё, что ни делается, всё – к лучшему». Лия впервые увидела себя во сне майянкой-девчонкой, хотя давно уже допускала, что когда-то жила в племени майя. Никогда до Египта ей не снились майя. В этих отрывках снов, как она понимала, которые относились к одной и той же жизни, её звали Лис.

Вспоминая свои сны из прошлых жизней и увязывая их с настоящей, на что-то она находила ответ, что-то объяснялось ей, что-то расшифровывалось более подробно, а на что-то были только намёки. Было и то, что просто ошеломляло её, вызывая новые вопросы. Многое, многое она еще не могла понять, увязать, принять. Не хватало ума, ограничивало земное мировоззрение. Почему живой Змей превратился в кусочек обсидиана, правда, очень красивый? Ясно, что то, что снится ей в эти египетские ночи, связано воедино в какой-то непонятный пока еще ей замысел, способствующий ее духовному восхождению. Но в этом было столько необъяснимого, что она не переставала удивляться.

Как могло случиться, что ужас одиночества, испытанный египетской девчонкой Тэрой в шестилетнем возрасте, проявился в этой жизни в ней, и именно когда ей было шесть лет?