Термитник – роман в штрихах

Термитник – роман в штрихах
Лидия Николаевна Григорьева

Термитник – это много пронзительных, правдивых жизненных историй, очень разных, но объединенных общими смыслами единства противоположностей. Трагизм конечности всего в этом мире – и юмор, ирония и самоирония, благодаря которым человек находит смелость и силы жить дальше. Рождение звука и света, женское и мужское, борьба за первенство и поиск мудрости и объединяющего начала – вечные философские вопросы в мимолетных сюжетах человеческих судеб. Пронзительная правдивость текстов, минимализм, подчеркивающий глобальность затронутой проблематики.

Каждая история состоит часто всего из нескольких фраз. Это безусловно талантливая находка Лидии Григорьевой, заявка на создание нового литературного жанра «микроповести».

Лидия Григорьева

Термитник – роман в штрихах

Термитник

1

Раз

Термитник стоял на пути каравана, и бедуины в ущерб всему разумному обходили его стороной, теряя время, столь драгоценное в жаркой пустыне. Зачем и почему строились эти города, эти башни, эти улицы и проспекты, никто из караванщиков не знал. Это были простые торговцы и погонщики верблюдов. Но вечерами у костра, когда над их головами всходили ночные светила, они возносили свои молитвы Всевышнему, создавшему множество непостижимых миров, из которых и состоит теперь мироздание. То есть здание мира, где идет постоянная и неустанная работа над чем-то бессмысленным и бесполезным, как некое произведение искусства, как этот термитник, от которого никому никакой пользы не предвидится.

Два

– Я могла бы полюбить человека, который играет на гобое. Такой густой, обволакивающий, влекущий звук! Я бы сидела в зале всегда на одном и том же месте. А он – высокий, молодой и красивый – смотрел бы только на меня, извлекая из этой странной трубки всё, к чему могла бы устремиться моя душа. Я могла бы полюбить этого Моцарта.

– Но ведь Моцарт не играл на гобое!

– Ничего. Для меня бы заиграл…

Три

Зачем-то заехали в супермаркет. Бог знает зачем! Не было машины – муж ходил пешком в магазин «Продукты» за углом. Но там за прилавком стояла грудастая Тонька! Вот и пусть себе стоит. Не обломится теперь.

Четыре

Он никогда не думал, что может так низко пасть! А тут пошел выгуливать её таксу, поскользнулся, упал, разбил очки, долго елозил вслепую по грязному тротуару в надежде, что найдет их целыми, выпустил из рук поводок, эта мерзкая сучка дала дёру, и он понял, что Жанна никогда его не простит, что жить ему больше негде.

И он – заплакал.

Пять

В первый же день посадила на кофточку жирное пятно! И разлюбила. Но не кофточку, а мужа. Хотя в нем самом никогда не было ни жиринки…

Шесть

На эскалаторе было не протолкнуться, и он не смог её догнать. С сожалением увидел, как мелькнул её роскошный лисий хвост в окне уходящего вагона. Как заслонила лицо Лизы чернобурая шевелюра её матери. Вспомнил, что в Лизиной сумке остался его реферат, и ему нечего будет предъявить преподу. «Патронаж. Патронташ. Патриот. Идиот!» – подумал Илья, уплывая по эскалатору вверх, сам теперь не зная зачем.

Семь

«Дэвушка, дэвушка! Вы мне понравились с лица! Давай покатаемся!» Розовый «линкольн» плыл рядом с ней от самой остановки автобуса. Черноглазый усатый джигит в желтом батнике в мелкий цветочек почти весь вылез из окна машины и повис над кромкой дороги. «Тебя и на пять минут нельзя одну оставить!» – сказал Армен, догоняя Лиану. И розовое авто вместе с розовыми мечтами смыло с лица земли навеки.

Восемь

После всего, что случилось, они больше не виделись. Словно с ледяной горки скатились вдвоем на дырявой картонке и сели в студёную лужу. Но однажды в Париже, на бульваре Капуцинов, за соседним столиком спиной к ней воссел большой, обжористый индивид и стал шумно и смачно, буквально взасос, поглощать мидий. Одно ведёрко, другое. Уже выросла рядом с ним гора перламутровых створок. А он все всасывал и всасывал в себя объедки со стола несостоявшейся судьбы.

Девять

Это он сделал зря. Зря он показал ей свои картины в интернете. Рисовальщик он был неплохой – график все-таки в далеком прошлом. А сейчас… Эти кислотные краски… Словно грим на лице мертвеца! Хлою пробрала дрожь отвращения. Весь восторг от нечаянной встречи испарился, как не был. Они до утра проговорили о прошлом, уговорив на двоих бутылку виски, заедая питьё арбузом. И было ясно, что озноб очарования больше к ним никогда не вернется.

Десять

Скорая помощь приехала быстро. Она с трудом открыла опухшие от слёз глаза и увидела рядом с собой мальчика в белом халате, совершенно ангельского вида. Она плакала уже третий день почти без остановки. Без всякой особой причины. Все близкие были живы. Ничего не болело. Но есть она не могла. И не могла уснуть ни днем, ни ночью. Мальчик погладил ее по голове и что-то сказал пожилой усталой медсестре. Та сделала укол и вышла, пробормотав что-то недоброе. А он остался и сказал: «Вот моя мама тоже плакала три дня перед тем, как отец погиб. А потом перестала».

Одиннадцать

Великая китайская стена оказалась обидным новоделом для туристов. А ведь как мечталось едва ли не с детства увидеть и пройтись по ней. Ну, чтобы как в китайских сказках или там притчах. Ну, чтобы фанзы, джонки и китайские жёнки на крохотных ножках! «Эх, опоздали… Опоздали мы разбогатеть, чтоб на мир поглядеть!» – подумал Фёдор. Вызвал машину и поехал за товаром на склад, в аккурат под одним из полуразрушенных фрагментов некогда великой, но все еще китайской стены.

Двенадцать

Молодой менеджер Всеволод Кутузов до дрожи в коленках боялся лифтов. Он родился и вырос на высоком цокольном этаже сталинского дома. Жил с мамой. Преуспевал. И ничего не боялся, кроме кабинок скоростных подъемников. Недавно его повысили в должности – аж до сорок пятого этажа! И уже на подходе к одной из башен Москва-Сити он покрывался мелким холодным потом и очень стеснялся этого. И вот застрял! И просидел в лифте около восьми часов, и даже не заметил этого. Ведь её звали Алиса, как любимую героиню зачитанной ещё в детстве книжки…

Тринадцать

Он сразу сказал ей, что детей не хочет. И не вынесет их щенячьего визга. Что он будет ей и мужем, и любовником, и дитём малым, если это ей так надо. Соперников он не потерпит, даже в виде этих кровных кровососов. Она и не возражала. Ей самой хотелось обладать им полностью, и делить его ни с кем она не собиралась. И никогда, никогда не пожалела об этом. Вон великий Жан-Жак Руссо вообще всех своих детей сдавал в приюты, чтобы не мешали философствовать! А её муж был именно философ, со степенью и даже с именем. Старость их долго не брала, а потом вдруг – раз – и подкатила. И вот теперь почти каждый вечер они выходили вдвоём на Тверской бульвар, и с тихой улыбкой счастья сидели на скамеечке в любую погоду – клюка к клюке…

Четырнадцать

Ей давно уже был нужен настоящий мужчина. Чтоб в руках всё горело. Чтоб мешок картошки запросто донес от базара до дома. А не эти… И она посмотрела на своих подчиненных, типичных офисных сморчков, один другого лощенее. С маникюром! И татушками в потайных местах. Ей ли не знать. Когда-то ей было все равно, если любовь кружила голову, сильный он или слабый. Удержит ли молоток в руке или уронит ей на ногу, ну, это был повод посмеяться. Но сорок есть сорок. Возраст. Не до смеха. Мужчина нужен. Мужчина. "Пусть зарастет он щетиной, грубою и затяжной. Дай мне побыть защитимой, тихой и нежной женой!" Слова из старой песни. Надо же, вспомнились. Она бросила взгляд на забытую кем-то на её рабочем столе рекламную газету и увидела странное: "Заточка ножей на дому у заказчика! Виталий. Звонить по вечерам". Она усмехнулась: похоже на объявление начинающего расчленителя. Хотя… Чем чёрт не шутит… И она позвонила…

Пятнадцать

Когда он выпрыгнул с восьмого этажа, стоял погожий осенний день. Он рассчитывал нанизать себя на острые пики ограды элитного дома, но большие сильные деревья распахнули свои опахла ему навстречу и всё ограничилось только переломом конечностей и лопнувшей селезенкой. Сотрясение мозга словно бы вправило ему мозги на нужное место. И он прозрел. И понял, что больше не любит Алину, а любит дышать, видеть, слышать, обонять, осязать, есть, пить, спать! Душа его больше не болела. Болело только тело. Родители не жалели денег на опиаты. И со временем обменяли квартиру на первый этаж непрестижного дома, с пандусом для его инвалидной коляски.

Шестнадцать

Актрисой она не стала. А стала чтицей и устроительницей вечеров памяти Марины Цветаевой, пик популярности которой, после долго забвения, пришёлся на её молодые годы. Весь запас отпущенных ей жизненных сил она вложила в Сбербанк цветаеведения и почитания. И была там едва ли не главным вкладчиком и «ведуньей». На проценты от капитала никогда и не рассчитывала. Чистая любовь. Без тени корысти. Зря что ли она билась в конвульсиях страсти на маленьких клубных сценах по всей стране? Или не зря… Это теперь только её психотерапевт знает.

Семнадцать

«Не расстраивайся!» – сказала она. А он взял и растрои?лся! Трое внебрачных детей одновременно в разных городах – это вам не фунт изюму. Это три его копии. Так похожи, так похожи… Знала бы она, как он этому рад! Гад…

Восемнадцать

"Ну, наконец-то! – сказал волк, заприметив в зарослях красную шапочку кардинала. – Наконец-то я отомщу за своё поруганое детство!"

Вот так, дети, в сказках народов мира добро всегда побеждает зло…

Девятнадцать

– Ну, хорошо. Слушай. И вот однажды пьяному и богатому подали сто соловьиных сердец в винном соусе. Думал, съест их и сумеет полюбить. И душа его запоёт, зацокает, загули?т – и тут его все загуглят! Не вышло…

– Или вот еще… Однажды в осенний серый день нежданно-негаданно выглянуло солнце и обнаружило, что на земле никого не стало! Богатые и пьяные сначала всё и вся съели, а потом и сами умерли. Так что тут и сказке конец…