И нас качают те же волны

Что характерно: Бориски были разных мастей, Степашки – блондинами, рыжие, естественно, Чубайсами. Так что Чубайсик был обречен на свою кличку, хотя был он не ярко-рыжего насыщенного цвета, а нежно-пегого, цвета молодого теленочка.

Котенок уже обжился в новом доме, превратился в подростка, как явились, чуть не со слезами, племянница Лиля с мужем. Дети, Рита и Костик, канючили ежедневно, вымаливая покупку персонального Чубайсика. Финансовых же возможностей семья не имела.

Пошли на компромисс. В доме появился говорящий волнистый попугайчик, как нетрудно догадаться – Кеша. Хозяин уверял, что у Кеши богатый словарный запас. Все были счастливы, пока Кеша осваивался в новой обстановке, но когда, освоившись, попугай начал свой запас демонстрировать, родители схватились за голову. Он, однозначно, взрастал в неблагополучной среде: слова в Кешином багаже преобладали нецензурные.

Вскоре в дом последовало нашествие друзей и одноклассников: посмотреть на диковину, а главное, ее послушать, хотели все. Тем более, что родители Риты и Костика днем трудились. Вскоре родители стали замечать, что у попугайчика в лексиконе появились новые слова, еще похлеще прежних.

Необходимо было принимать радикальные меры. Самым разумным, как решили Лиля с мужем, был временный обмен с тетей Милой: дети легче перенесут расставание с Кешей, если его заменит Чубайсик.

– Временно!!! – поспешили заметить отчаявшиеся родители, увидев вытянувшееся лицо тети Милы и услышав рвущиеся из горла звуки протеста. Авось, Кеша, побывав какое-то время в приличном обществе, станет реже употреблять ругательства, а там и совсем их забудет.

Блюдя собственный интерес, племянница с мужем лукавили и хорошо подготовились: на каждый аргумент неподготовленной Людмилы Ивановны следовал убедительный контраргумент. Родственный обмен (как и в большинстве случаев, неравноценный) состоялся.

Потосковав какое-то время, Людмила Ивановна примирилась с воцарением в ее жилище попугая и начала к нему привыкать: Кеша был испорченным, но очаровательным нахалом, а ругательства она старалась просто пропускать мимо ушей.

Раздражали, правда, его манеры: когда случались у них с подругами застолья, Кеша, посаженный в клетку, даже под накинутым на клетку платком, не успокаивался. Видимо, у прежнего хозяина в его компаниях он был равноправным партнером.

Утомившись от воплей попугая, хозяйка отменяла его изоляцию. Неторопливо выйдя из клетки с видом победителя, взъерошенный Кеша приводил себя в порядок, вспархивал на стол и требовал:

– Жр-р-рать!

Затем устраивалось показательное выступление. Он ходил между тарелками и рюмками и всюду совал клюв. Ему было без разницы, что налито в рюмки, фужеры, чашки: он дегустировал все. В еде же был переборчив: что-то выплевывал прямо на стол, куда попадет, а что-то – вспорхнув на сервант или шифоньер – бросал на пол. В комментариях не стеснялся:

– Дер-р-рьмо!

Людмила Ивановна обижалась всерьез, из трех подруг готовила она лучше всех. Когда Кеша, всего напробовавшись, слишком наглел и окончательно терял чувство меры, она умудрялась схватить его и швырнуть со стола. Кеша, плавно приземлившись на палас, изрекал:

– Дурра! – или запускал вовсе непристойную матерную тираду.

Довольно скоро Мила привязалась к новому питомцу, и жили они в согласии, хотя время шло, а вращение в приличном обществе ни Кешин лексикон, ни дурные манеры не улучшило. Особенно умиляла новую хозяйку симпатия Кеши к рыбкам. Он усаживался на пластмассовую перекладину, к которой крепился компрессор, и подолгу сидел, любуясь подводным миром. Любопытные рыбки подплывали к самой поверхности воды и тоже пялились на Кешу.

Вдруг, возвращаясь с работы, Людмила Ивановна стала обнаруживать на паласе дохлых рыб, каждый день по одной, причем это были рыбки из недешевых, крупные, яркие – вуалехвосты, телескопы, гурами. Она знала, конечно, что киты или, скажем, дельфины выбрасываются на берег, так то – в морях и океанах. Про аквариумных рыб ничего подобного она не слышала.

Она поменяла воду, промыла аквариумную растительность и мебель – самоубийства продолжались. Но тут как-то она загрипповала. Почти весь день, наглотавшись лекарств, провалялась на диване в полудреме. Кеша, медитировавший над аквариумом, периодически поглядывал на недвижимую хозяйку, потом, видимо, утратил бдительность.

Очнувшись в очередной раз, Людмила Ивановна успела увидеть, как Кеша молниеносным натренированным движением выхватывает из воды рыбку и, вспорхнув, выплевывает ее на пол.

– Кеша! – засипела враз потерявшая голос Людмила Ивановна. – Сволочь! Маньяк!

Спалившийся Кеша вспорхнул на антресоль, куда Людмиле Ивановне было так сразу не дотянуться, и провел там остаток дня. И слава Богу, иначе разъяренная хозяйка его изувечила бы! Ну, то есть, выбросила бы в форточку.

Мила пыталась реанимировать последнего вуалехвоста, пересадила в отдельный маленький аквариум. Тщетно! Вуалехвост всплыл кверху брюхом.

Кеша понимал, что на сей раз он облажался по-крупному, и с рук ему это не сойдет. Он был прав. Утром Мила нашла его в незапертой клетке, сидел он паинька-паинькой, не верещал, требуя еды и свободы. Все было напрасно! Тот факт, что лексикон попугая ей исправить не удастся, она давно осознала, но мириться с садистскими наклонностями и лицемерием Кеши не могла.

– Как я могу теперь тебе доверять? – трагически вопрошала у него Мила, как у неверного супруга, изменившего впервые.

Участь Кеши была решена.

– Отдай его своему Гарику, – сказала она Людмиле Петровне. – Два сапога пара! Будут вместе пить и материться.

– А как же Чубайсик?

– Должна же я компенсировать детям Кешу! – знаменитое чувство справедливости Людмилы Ивановны восторжествовало и в этой ситуации.

* * *

Людмила Петровна, вернувшись домой, заварила пакетик «Принцессы Нури», раскрыла «Жизнь после смерти» Моуди и села караулить момент, когда ее трехцветная кошка Ксюня утомится скрываться под диваном и вылезет на свет божий, водички попить, к примеру.

Дело было в том, что у красавицы Ксюни с возрастом характер становился все более сложным. Когда она из подросткового возраста перешагнула в юность, Люся не стала ее стерилизовать. У Люси имелось несколько незыблемых принципов, и смысл одного из них был таков: каждая женщина имеет право на материнское счастье. Ксюня своим правом пользовалась сполна, и в иные годы по три раза за год обретала материнское счастье.

По молодости Ксюня, когда наступал час Х, как и большинство ее соплеменниц, осуществляла свое право на материнство на природе. С возрастом она пристрастилась к комфорту, и чем ближе был момент появления на свет котят, тем труднее стало выгонять ее на променаж. Ксюня опасалась преждевременных родов на улице, в антисанитарных условиях. Днем она спала на диване, а с приближением вечера пряталась в укромные уголки, в надежде, что про нее забудут.

Иногда такое случалось. Но среди ночи или ближе к утру физиологическая потребность выгоняла Ксюню из-за шкафа или из-под дивана и гнала к двери. Сначала, стесняясь, она мявкала изредка и полушепотом, но потребность становилась все насущнее, и Ксюня гнусным голосом орала непрерывно, пока вынырнувшая из сна хозяйка не вылетала на ее вопли в холодный коридор, чтобы выпустить эту дрянь на улицу.

… А Зоя Васильевна, перемыв посуду, почти час делилась впечатлениями с молодой коллегой, с которой приятельствовала, о недавно пережитом. У них это называлось «потрындеть».

– Ну, сходила на УЗИ?

– Сходила. Опять пацан!

– Расстраиваешься?

– Расстраиваюсь, конечно, девочку хотели.

– Ничего, третьего родите!

– Нет, не умеете вы утешить, Зоя Васильевна. Мишка мой лучше утешает.

– А он как утешает?

– Он говорит: «Ну что ты, мама, расстраиваешься! У меня в «киндерах» тоже редко попадается то, что я хочу. Я же не расстраиваюсь!».

* * *

…И ночь тоже прошла спокойно. Нога Людмилы Ивановны дала ей поспать, не пел до полуночи «козлетоном», как говорила обозленная Людмила Петровна, за стенкой ее сосед-алкоголик Гарик (домик Люси был на два хозяина и с соседями ей очень не везло). Утомились, наконец, и утихли мысли Зои Васильевны о том, как она будет жить дальше на одну пенсию.

Спали подруги и не знали – не ведали, что заскучавшая фортуна решила взбодриться, пошалить, и почему-то выбрала объектом своих шалостей трех безобидных и безвредных подруг – Милу, Люсю и Зою.

Немного о женской дружбе

Людмила Петровна

Когда судьба решила подружить двух Людмил, она, видимо, действовала по тому же принципу, по которому Бог супружеские пары сводит: и внешне – «красавица и чудовище», и в характерах – полное несовпадение, и по части интеллекта – одного явно обделил в пользу другого, а вот, поди ж ты, живут, и, порой, даже очень неплохо живут.

Людмила Петровна отродясь была Люськой, как Людмила Ивановна – Милой: маленькая, тощая, шустрая, смуглая – ее бы Галей нужно было назвать, Галчонком. Выросла – стала миниатюрной изящной брюнеточкой, отнюдь не красавица, но с изюминкой. Муж ей достался – по нынешним языковым шаблонам – звезда школы: красавец, спортсмен! Естественно, комсомолец – как же иначе в то время, и, более того, – комсорг класса! Но все это было позже.

«Достался» – все тот же случай, когда Бог пары сводит. Это была любовь с первого взгляда и с первого класса, «солнечный удар», только семилетние Люся и Толик тогда ничего этого не знали, и, по причине малолетства, ни о чем не догадывались. А вот к классу шестому кое-какие мысли стали у них пробуждаться, и, как только разрешили сидеть за партой кто с кем хочет, ни у девичьей, ни у мальчишечьей половины класса даже сомнений не возникло, кто станет соседом по парте этих двоих. Тогда это называлось «нравиться» или – «бегать». Толик «бегал» за Люсей. И как они однажды сели вдвоем, так до одиннадцатого класса и просидели.