Не от стыда краснеет золото

– Ты, Зайка, даже тут выпендриться хочешь. Типа, ты такая уникальная, даже забывчивость твою ни с чьей сравнить нельзя! – сказала грубая Люся.

– Сейчас отберу рюмки и больше пельменей не добавлю! – предупредила Зоя Васильевна, вконец оскорбившись.

«Выпендриться» – это уже стало последней каплей.

– Ну, и что ты теперь – покончишь с собой? – вернулась к одолевшей ее назойливой идее Люся.

– А ты как будто хочешь этого?

– Люся, ты прямо как заезженная пластинка! – прикрикнула Мила, более тонкокожая.

– Да Заинька, да Бог с тобой! Ну, ты же знаешь, что я дура неотесанная! – Люся, учитывая остроту момента, перебарщивала с самокритикой.

– Зайка, ее просто переклинило, а то ты Люську не знаешь!

– Сама такая! – огрызнулась Люся.

Зоя Васильевна поморщилась: она не выносила свар.

– Уж прямо так сразу – топиться! Завтра предупрежу Никиту, пусть Лиза на работу выходит. Напишу заявление.

– Костику еще трех не исполнилось!

– Ничего, мамок-нянек наймут! В конце концов, мэрский внук, уж они-то найдут выход из положения. Лиза и сама, наверно, на работу рвется.

– Ты уволишься – я тоже не останусь! – заявила Мила.

Она числилась сторожем при музее и, как бывший бухгалтер, помогала директору в решении финансовых вопросов. Люся же дневала и ночевала в музее в свободное от своей основной работы – ночной няни – время, на правах ближайшей подруги и непременной участницы всех событий.

– Ты-то тут с какого боку? – спросила Зоя.

– Мы подруги или как? – аргументировала Мила.

– То есть, из солидарности? – уточнила Зоя. – Глупо. И Никиту подведешь.

– Ничего не подведу!

– Тенденция, однако! – сказала Люся.

– В смысле? – не поняла Мила.

– Ну, – сказала Люся, – про Альцгеймера ничего не скажу, возможно, он подкрадывается, где-то на полдороги застрял. Но маразм к вам обеим уже подкрался. Вам по сколько годиков?! Вы где в своем возрасте такую работу найдете – чтоб и уму, и сердцу, и в кошелек немножко капало?! Прямо ждут вас везде с распростертыми объятиями!

– Да и не надо! В конце концов, мы свое отработали, да, Зайка?

– Да ты-то тут при чем?! – отмахнулась Зоя Васильевна. – Девочки, вы же знаете, я когда-то самой себе сказала, что не буду цепляться за работу в ущерб работе! Не доведу до момента, чтоб, не приведи Господь, коллеги и читатели перемигивались да подхихикивали за моей спиной.

– Тебе коллеги и не дали довести до того момента, – напомнила Люся Зое. – Не дали твоим читателям похихикать. Некоторые читатели, может, наоборот, даже и взгрустнули.

– Меня никто не выгонял!

– Ну, еще бы! Просто тонко намекнули, а ты вошла в положение.

– Ты считаешь, я была неправа?

– Да права, конечно, – вздохнула Люся. – Я бы и сама… Но ведь в данном случае тебе никто ни на что не намекает. В тебе пока еще производство нуждается. Наоборот, ты своим фортелем Никитку с Лизой подведешь. А уж если Милка выкинет свой фортель, это уж прямо демонстрация коллективная будет. Никитка-то чем виноват, что ты кошелек в морозилку засунула?!

– Ты, как всегда, права, – подумав, вынуждена была признать Зоя, и Мила тоже согласилась. Это был один из редчайших случаев – когда она соглашалась с Люсиным мнением. – Но что-то же надо делать?..

– Пусть себе Альцгеймер еще полгодика пошатается по дорогам, по крайней мере, пока Костику три года не исполнится, а ты пока попроси у Никиты отпуск хоть на пару недель, без содержания, да куда-нибудь съезди, отвлекись. Мы с Милкой тебя подменим, если Никита заартачится, тексты твоих экскурсий мы назубок знаем.

– И попей каких-нибудь таблеток для памяти, чтоб мрачные мысли тебя покинули! – добавила Мила. – Вон сколько их рекламируют.

– Для тех, кто кошельки в морозилке хранит, – уже способна была пошутить Зоя.

– Наконец мы услышали от тебя что-то конструктивное! – милостиво обратилась Люся к Миле, довольная, что все как-то уладилось.

– Язва! – огрызнулась Мила, в душе, однако, торжествуя.

* * *

Никита Михайлович Мирюгин, молодой директор музея купеческого быта, и не думал артачиться.

Не столь давно открывшийся музей, отцами-основателями, так сказать, которого были три наши престарелых дамы, располагался в старинном купеческом особняке. Скольких сил, моральных и физических, потребовалось для его создания, знали только Зоя Васильевна со подруги, он сам с женой Лизой и их ближайшее окружение! Сколько средств было вложено, для того, чтобы самодеятельное подобие клубной экспозиции приобрело статус серьезного учреждения, знал лишь папа Никиты – мэр Артюховска.

Но это была мизерная часть того, что требовалось для поддержания былого великолепия ветхого деревянного здания, расширения экспозиций, нормальной работы хоть и маленького, хоть и провинциального, но – музея, уже начинавшего приобретать популярность среди артюховцев и гостей города. Папа-мэр тоже не мог выше головы прыгнуть, кроя муниципальный бюджет.

И тут – о чудо! – те же три дамы обнаружили в подвале музея клад. Два сундука, набитые царскими червонцами, золотыми украшениями, серебряной посудой, подсвечниками и безделушками.

Надо полагать, это было достояние не одной только семьи купцов Бельковых-Тихановичей, владельцев купеческого терема. Возможно, кто-то еще из близких, доверявших вполне, попросил в лихие революционные годы припрятать имущество до лучших времен… Впрочем, кто теперь знает, каков был достаток и запросы купцов второй гильдии маленького провинциального городка, рыбо– и солепромышленников.

Деньги, выплаченные государством музейным работникам за находку клада, позволили не только купеческий особняк капитально отреставрировать по всем канонам деревянного зодчества, с привлечением мастеров-экспертов (по знакомству, но все-таки!) аж из самих Кижей. Хватило и на то, чтобы газовое отопление в здании обустроить, и воду подвести. А теперь Никита замахнулся и на канализацию. Учреждение культуры как-никак, а удобства во дворе!

Понятно, что три дамы были у молодого директора на особом положении. Да и в устройстве его личной судьбы они сыграли немалую роль.

И потому Никита тоже пребывал в растрепанных чувствах и маялся уже несколько дней.

Зоя Васильевна, занимавшая должность экскурсовода, пока его жена Лиза находилась в отпуске по уходу за ребенком, относила его смурной вид на счет хозяйственных проблем. Бригада «Ух!», которую директор нанял неизвестно где из соображений экономии, порывши пару дней траншею под канализационные трубы, перепилась. В ответ на резонные претензии хозяина, труженики кайла и лопаты послали его далеко.

У Никиты, уже привыкшему за недолгий период директорства к общению с пролетариями, отвисла челюсть. Этот самый недолгий срок общения был причиной недальновидности директора. Он внял горячечным мольбам трудящихся, поверил взорам, горящим искренностью фанатиков, и выдал аванс. Потом он выслушал их неблагодарное – «в гробу видали!», «сам копай за свои копейки!» и адрес, куда ему пойти. Взглядом снятого с креста мученика он провожал удалявшихся с лопатами на плечах тружеников.

Черное отчаяние охватило Никиту. Самооценка его упала ниже плинтуса. С трясущимися губами он прошел в клетушку, именуемую кабинетом, и хряснул дверью, ненавидя свою горькую директорскую судьбу, пролетариат вообще и артюховский в частности.

Через некоторое время Зоя Васильевна, поскребшись в дверь кабинета, принесла ему чаю, накапав в чашку успокоительных капелек. Никита выпил залпом, не заметив привкуса, и немного погодя стал способен слушать уговоры и слышать резоны.

Зоя Васильевна позвонила Людмиле Петровне, та посетила «биржу», место, где хронически временные безработные собирались в надежде продать свои услуги по копке-распилке. То есть, работали по формуле «бери больше – кидай дальше». У Люси там был особый статус и особые отношения с контингентом, после гибели ее соседа, бывшего одно время членом этого коллектива.

По ее убедительной просьбе, которую подкрепила бутылка водки, мужики прониклись сочувствием к незадачливому директору, осудили недобросовестных коллег и согласились за разумную плату дорыть траншею. За пару дней они ее и дорыли.