Мёд жизни

– Пошли в Думу, попьём кофейку, погреемся. – М. вел себя как хозяин.

Горелов, внутренне потрясённый, безмолвно покорился.

Они свернули в арку, в Георгиевский переулок.

М. счел нужным объясниться:

– Чтобы понимать настрой общества, надо жить одной жизнью с народом – ездить с ним в метро, ходить на демонстрации. Тогда не нужны никакие социологи, опросы, расклад яснее ясного.

Они миновали думские кордоны (у Горелова ещё действовал пропуск со старой работы), оставили одежду в гардеробе, спустились в подвал, в нижний буфет. Здесь у столиков роился народ, пахло крепким кофе, тут и там слышался смех. «Жить одной жизнью с народом» – эта фраза М. застряла у Горелова в голове, и он никак не мог сдвинуть её с места, пропихнуть дальше.

– Присоединяйтесь! – радостно рявкнул над ухом знакомый голос.

Костя, криминальный репортёр из «Совершенно секретно», был всегда небрит и немножко пьян.

Горелов беспомощно оглянулся на М.: как быть? Тот и бровью не повёл, а Костя на условности этикета вообще не обращал внимания. Он тоже зашёл в Думу погреться («ну и денёк! ну и погодка, а?»), кипел негодованием – ходил в СИЗО по «Болотному делу», общался с арестантами.

«Наша власть, это же уроды, – репортёр фамильярно хлопал Горелова по плечу и заговорщицки подмигивал М., – нахватали каких-то людей случайных, они совершенно не в теме, косого на оба глаза мужика замели. Как он мог в ОМОН чего-то кинуть и, тем более, попасть?! Даже если б и захотел?! Рэволюционеры и охренители!.. Ха-ха-ха».

– А вы верите в демократию? – криво улыбаясь, спросил М.

Журналист ухмыльнулся:

– Я верю, что в России всегда будет бардак и хаос. Это наш ответ постмодерну… Ладно, ребята, пока. – В буфет заглянул известный депутат, и Костя сразу их бросил, прицепился к пиджаку, плотно взяв номенклатуру за локоток. Горелов позавидовал репортёру – ну и хватка у парня!

От переживаний сегодняшнего дня он чувствовал себя опустошенным, измотанным.

М. сделал маленький глоток кофе, аккуратно поставил чашечку на блюдце.

– Послушайте, Горелов, – деловито сказал он. – Вы – человек любознательный, мобильный, у вас неординарные знакомые (видимо, он имел в виду Костю). У меня для вас есть хорошее местечко. Пойдёте помощником к одному видному коммунисту?

– Что я должен буду делать? – напрягся Горелов.

– То, что скажет. О зарплате не переживайте, не обидим. У вас ведь ипотека, кредит…

«Я ему вроде не говорил, – внутренне удивился Горелов. – Хотя… Это же открытая информация, её можно получить за пять минут».

– Но я не состою ни в какой партии. – Интуиция подсказывала Горелову, что глотать крючок сразу – непрофессионально.

М. усмехнулся:

– Партии, убеждения… Это всего лишь одежды, понимаете?! Сегодня вы носите спортивный костюм, поскольку идёте на гольф, завтра – ватник и кирзачи, потому что время отправляться на лесоповал.

Горелов вспомнил черную унылую толпу коммунистов, в которой только что шел.

– Я не согласен, – сказал он мрачно. – Я могу сравнить убеждения с кожей, которую, чтобы сменить, надо содрать с человека… Но убеждения – это не одежда и не мода.

Горелов чувствовал себя ужасно – ему нужна была работа, по правде сказать, любая, и надо было соглашаться, не ломаться, но то ли его напрягло то, что М. так бесстыдно кинул его на площади, то ли ещё что, но он понял, что сейчас он «закусит удила» и что его «понесёт».

М. будто читал мысли:

– Понимаете, я пришел на площадь и подумал, что моё предложение будет для вас некомфортным… Ну а потом, когда я вас увидел на тротуаре с таким-м-м трагическим лицом рядом с роскошной витриной буржуазной жизни, то решил, что неправ – сама судьба сводит нас.

«До чего ж вы стерильные, гады!» – разъярился Горелов. А вслух сказал:

– Стучать на коммуняк? Контролировать их мозговые центры? А поприличней у вас ничего нет?

М. целомудренно опустил глаза:

– Ну зачем грубить?! Вы же патриот, Горелов. Государственник. Вы же, не побоюсь этого слова, человек идейный, в высшие силы веруете…

«Может, вы и меню моего вчерашнего ужина назовёте?» – мысленно ахнул Горелов.

– …я вам ничего не навязываю, заметьте, – монотонно бубнил М., – есть работа – есть зарплата. Вы ко мне обратились, я подумал, где вы можете быть полезны со своей (не обижайтесь только!) не очень высокой квалификацией и сомнительным образованием. Но у любого человека есть то, что можно продать…

– …ага, почки, печень…

М. ядовито улыбнулся:

– Ну да. А у вас есть душа, убеждения, честь. Ну и продайте их, если печень и почки вам дороже. Я вам гарантирую, – он кротко взглянул в глаза Горелову, – вы никакой работы в ближайшее время не найдёте.

«Связался с идиотом». – Горелов всё ещё не верил холодку дурного предчувствия и пытался свести этот разговор к досадной шутке, недоразумению.

– Послушайте, ну будьте же честны хотя бы перед собой, – вкрадчиво выговорил М.

Наступила пауза. Горелов угрюмо глядел на коричневое дно кофейной чашки. Он вдруг почувствовал, что буфет пуст, что они здесь с М. одни.

«Лучше б я с коммунистами пошел поклоняться их богу, Карлу Марксу, что ли!.. – с отчаянием подумал Горелов. – Стоял бы сейчас, пел „Интернационал“… Или „Смело, товарищи, в ногу…“ Или ещё что…» Да, впрочем, М. был в этой же толпе, он бы его и там выцепил!

Целый рой мыслей и воспоминаний вдруг закружил его, он был одновременно и в далёком прошлом своей жизни, и во вчера, и в раннем детстве, и в зрелости, и всё это будто спрессовалось в крошечный разноцветный кубик, где каждая точка при приближении увеличивалась, росла и превращалась в событие, ощущение или переживание, и всего этого добра у него было много, и жаль было до слёз всё это оставлять, бросать; потому что Горелов с ужасом понял, сколько он не успел, сколько времени бездарно потратил, сколько мог бы сделать, совершить… Он будто несся на смертельном болиде к финалу, к бездне, и эти головокружительные секунды росли, превращаясь в чудовищные внутренние качели. И повод, который вверг его в этот ужас, казался теперь смехотворным, невероятно глупым!

«Да ведь 99 процентов людей погибают не менее глупо», – с холодным мужеством подсказал ему разум.

Ах, да, он же может «посотрудничать» с М.!.. Но этот «выход», услужливо подсунутый подсознанием, не принёс облегчения. Согласиться он не мог – Горелов это знал точно. Вот непонятно даже почему! Это всё равно, если бы ему предложили сейчас пить кровь христианских младенцев или ещё какую жуть! Хотя до коммунистов ему не было, если честно, никакого дела. Он был, как он сегодня понял, даже против них. (Хотя и не разобрался – почему.) Но стучать на них – не мог!

А как же Люся?..

И мысль его перенеслась к единственному его сокровищу, его любви. Он будто видел укоризненный, озабоченный взгляд Люси, слышал её хрипловатый, низкий голос, который начинал сбиваться, истончаться, когда она говорила ему нежности, чувствовал приятную прохладу её маленькой руки – она любила рукопожатие и смеялась, испытывая его силу.

И вдруг ледяной, тёмный лабиринт, по которому металось его сознание, стал светлеть, мысль, летавшая с ужасной быстротой, тормозить, оравнодушиваться и грубеть. «Ну а если я не соглашусь, что будет? – Горелов, взмокнув от перенесённого душевного слома, думал теперь лапидарно и практически. – Ну, что, на куски он меня разрежет прямо в Госдуме? Испепелит? Парализует? Бред какой-то!»

Горелов медленно поднял голову.

– Ребятки, мы закрываемся, – ласковый голос буфетчицы вывел его из транса.

Он стоял за столиком один. М. и след простыл.

Горелов, шаркая и загребая (мышцы ног у него ныли, будто он прошел пешком километров тридцать), двинулся в гардероб.