Сочи любим очень

Ввиду большого успеха интервью повторили еще пару раз: и правда, очень занимательно-замечательно у Влада все получилось! Умелец, конечно, настоящий профи. «Что ж, поработать безымянным негром у знаменитости – вполне в порядке вещей, привыкай. Хотя мог бы как-то твою фамилию упомянуть, конечно!» (папина реакция). А на работе:

– Тебе спасибо так и не сказал? Я, кстати, не очень удивлена.

– Да зачем об этом, Анджела Рубеновна? Вот еще! Не сказал и не сказал…

И через каких-то пару недель упорхнул в Москву. Внезапно, ни с кем толком не попрощавшись. Навсегда. «Срочно, весьма срочно понадобился в столице!» – мимоходом обронил-объяснил старший брат, заглянув ненадолго в студию – отмечали день рождения Анджелы Рубеновны.

– Успеха! – очень мрачно откликнулась именинница.

– А-а-агромного! – ведущая Кира Шустова, с ее фирменным, до жути натуральным девчачьим смехом в эфире, на сей раз засмеялась по-взрослому, и не очень весело. Еще кто-то с шумом выдохнул, неуверенно хохотнул…

Вздернув подбородок, величественно, словно египетская фараонша, Анджела Рубеновна всем корпусом негодующе отвернулась, отодвинулась от шефа. Покосилась на Владу, глупенькую «божью пташку», мудрым восточным глазом…

Ну да, оказался этот потрясающий Влад самой настоящей «чертовой пташкой», получается?

Время и место

У матери на работе, в научном заведении, затеяли шахматный турнир. Наметилось девять участников: научсотруды, инженеры – головастый все народ. На одного красавца Горченкина глянуть с его шевелюрой дыбом, серым дымом, – сразу вспомнишь Эйнштейна да Ландау, уж никак не этого кудрявого из «Машины времени»!

– Ты можешь принять участие, – сказала мама, – будешь десятым!

– Да я первым буду!

– Ой, да конечно, кто спорит…

Правда, почему бы и нет? Саша уже несколько лет ходил в шахматный кружок при Доме пионеров. Получил разряд, еще один, еще, стал кандидатом в мастера, на соревнования ездил, в нынешней загранице даже побывал: Харькове, Львове, Кишиневе. Выступал хорошо, победно, хотя и оказывался обычно младше всех! А впервые сел за шахматную доску с дедушкой: «Смотри, Санек, это король, это королева…» Дед, человек простой, не заморачивал голову такими словами, как «ферзь», если и знал, то не употреблял – и вообще предпочитал шашки. Но шахматным азам научил.

А в шахматный кружок меня, еще дошколенка, привела мама. Сам попросил, что ли? Не помню… В тесной комнате деревянного флигеля было полно детей, играли азартно и шумно, галдели, как курортники-картежники на пляже! Самый первый партнер, шпингалет с модной стрижкой, Вовка Третенко, попытался сделать мне детский мат. И все командовал скороговоркой: «Мальчик, мальчик, ты не так делаешь, надо вот так!» Но я не поддался. И пошло у меня, и пошло! Все виды спорта осваивал всегда с интересом, с легкостью, Полюбил и этот минотавровский тест-лабиринт для мозгов, только прикинувшийся спортом. Тренер, молодой неженатый Лев Иванович больно хороший был: высокий, громкоголосый, с громадными детскими глазищами. Шахматы и нас, мелюзгу любил и, между прочим, уж так всегда улыбался красивой маме! Мне пророчил золотые горы-Олимпы: «Вундеркинд»! Сколько тогда поездили с ним, с ребятами по соревнованиям, и все бесплатно: проезд, питание, проживание. Мать с отцом, отпуская меня, и в голову не брали какие-то опасности дальнего путешествия – хулиганы там, извращенцы! Ох, и времечко было, детское, советское, сто раз потом клятое… Сейчас зато – уж такое взрослое!

В общем, на шахматный турнир в научно-исследовательском институте записали третьеклассника Сашу десятым. Сказали, приходи, когда сможешь, и играй с тем, кто сможет тебе «уделить время». Да все в институте, маленьком южном филиале серьезного московского заведения, после обеда не больно-то корпели – разговорчики, перекурчики, чаечки бесконечные! О Сашинах успехах слыхали, но вид белобрысого мальца, расставляющего на доске фигуры загорелой лапкой с обкусанными ногтями, вначале как-то расслаблял… Зря! Потому что Саша приходил, выигрывал, приходил еще, еще выигрывал.

И так восемь раз. Победил и живописного адепта йоги и сыроеденья, без пяти минут кандидата наук Горченкина. Тот, в отличие от других, воспринял свое поражение драматически. Еще долго всем очень нервно объяснял, что «… в эндшпиле зевнул, потому что позвали к телефону по крайне, крайне важному делу и, находясь в состоянии…»

– Ага, аффекта! Потому и убил старушку-процентщицу! И съел слона, а надо было просто сделать рокировочку… – издевался инженер Щепкин, острослов-насмешник, спортсмен и книголюб – да, да, водились в ту пору и такие технари! Сам он, проиграв Саше, только хохотнул и долго жал ему руку, чуть не оторвал, здоровяк такой.

Последним Сашиным соперником оказался соперник главный, самый опасный – тоже кандидат в мастера Геннадий Иванович Моргунов, начальник архива. Розовощекий, седой, смахивающий на Деда Мороза, хоть и без бороды и меховой шапки. Зато в шляпе и плаще: с ведома начальства собирался домой, «к студентке моей, к дочке, приболела!» (Позднее его чадо, любимое, буквально трясся над ней – мама потом объясняла.) В бумажном царстве Моргунова – полки, полки, полки, папки, папки, папки… – Саша сразу замерз. Тоже заторопился, явно забуксовал точно съежившимися от холода мозгами…

И проиграл.

– Зонтик хоть есть у тебя? Вы же, молодые, нежные! Дома чай с лимончиком, с лимончиком попей обязательно. Вишь, батареи все никак не включат! – наставлял Геннадий Иванович, запирая на замки грохочущую железную дверь, но Саши уже и след простыл… Уже несся прочь, прочь от позорного, неожиданного поражения: ну да, после восьми-то побед! И дождь, и ветер противный колючий – ничего не замечал…

Сказать, что расстроился тогда – ничего не сказать. Вот же какой облом получился! Бездарно сдал неплохо начавшуюся партию… Геннадий Иванович спешил, и я повелся, не сумел затормозить его блиц-игру: «Давай, давай скорей думай, Сашок!» Правда, мне только-только исполнилось девять, а Моргунов был раз в шесть-семь старше… Всегда не очень-то я любил блиц, вот и сказал бы: «Сыграем в другой раз, если спешите! В ДРУГОЙ РАЗ!» Но это один пацан из сотни, наверно, сумел бы жестко возразить. Или надо было просто разжалобить Деда Мороза: холодина тут у вас, как на Новый год, пощадите-отпустите! В общем, сдал игру за полчаса каких-то. Помню, дома один, стуча зубами, вместо чая «с лимончиком, с лимончиком» мрачно напился ледяного молока из холодильника. Заболею – и пусть! И хорошо! Но Бог, добрый Боженька малолетних растяп все-таки меня пожалел. Повелел: быстренько поешь что-нибудь, все равно ничего с тобой не случится! И уроки садись делай, завтра в школу!

А наутро в восточное окно его комнатки брызнул не дождь – луч солнца. И день выдался теплейший – в субтропиках ноябрь часто такими вдруг балует. Город весь свежий, чистый, блестит, как графин с водой в президиуме какого-нибудь собрания-заседания. И мама, улизнув пораньше с работы (очень спокойно она отреагировала на проигрыш Моргунову: «Что ж, тоже ведь кандидат в мастера…»), повела Сашу в кафе-мороженое. По дороге еще шоколадку купила!

– Второе место – тоже неплохо, да? Ну что ты все хмуришься?! Смотри, как здесь уютно, какой вид бесподобный на море! Полюбуйся! И давай, соображай, что тебе хочется – заслужил! Поздравляю еще раз, Сашулик!

Когда они, со смаком загнав в воротца ртов разноцветные шарики мороженого, уже просто болтали и смеялись, с набережной донесся шум. Точнее, пронзительные, дикие и очень радостные вопли: «О-о-ох, хорррошо-о-о! Ещ-ще-о-о! Ещщще- о-о!»

– И нам хорошо! – улыбнулась мама, пододвигая к сыну последние квадратики «Аленки», – но больше нету!

Подозвала официантку, расплатилась, и они, не сговариваясь, пошли на не умолкавший ни на минуту, загадочный трубный глас счастья…

И что же оказалось? А это два дебелых, крупных таких дядька плескались в прибое, в волнах, мощно накатывающих на них одна за другой. Подпрыгивали, приседали, падали, размахивали руками и ногами, мотали головой, фыркали – и голосили, голосили безостановочно! Был не очень серьезный такой шторм, когда, умеючи, легко можно зайти в море, выйти – не утянет, каменюгами не побьет.

А как здорово плавать, качаясь на таких волнах, раз уж не боятся эти горластые дядьки холода! И чего у берега копошатся? Помню, я, черноморский ребятенок, смотрел, смотрел и даже не сразу догадался: эти чудики не умели плавать… Надо же! Еще и орут как резаные, идиоты! Взрослым разве можно так себя несерьезно вести? А у меня сейчас все серьезно дальше некуда: продул игру по-глупому, а хочу только побеждать! Всех! Всегда! «Правильно! А иначе что ты за мужик? Да, не повезло, не в твою пользу оказалось время и место. Только – чего торопиться? Еще столько турниров впереди, станешь, станешь и мастером, и гроссмейстером!» – пожимал плечами отец. А у меня все звенело в голове горьким вопросом: «Не остановил игру… Ну почему? Если не то в р е м я и м е с т о?!» Эх, как же запомнились отчаянные сожаления и амбиции тех дней, мое незадавшееся шахматное вундеркиндство…

Быстро темнеющее небо с первыми звездами, шумное море, шумно балдеющие дядечки… Мама ерошила Сашин чубчик, посмеивалась:

– Никакие они не идиоты! Смотри, просто ужасно счастливые! Как радуются! С севера, наверно, откуда-то. Вода уже градусов пятнадцать, а для них – как парное молоко. Ну и что, что не умеют плавать? Можно чего-то совсем не уметь и быть в восторге от таких вот простых вещей, видишь? Прыгают себе и прыгают! А ты расстраивался из-за этого Моргунова… В следующий раз всех обыграешь, вот посмотришь!

Конечно, мамуле хотелось еще раз утешить. Но… Но после этого институтского турнира я как-то забросил шахматы. Занялся легкой атлетикой – тоже неплохо пошло. Вообще так случилось, что пришлось в жизни очень многому научиться! Успешно решать научные задачи поважнее, потруднее шахматных, говорить свободно на чужом языке, своими руками построить дом, например. И по-настоящему радоваться такой малости, как подтаявшее на солнышке мороженое и шикарный вид из окна! Но уметь хитренько гнуть свою линию либо напирать эдаким бетонным волноломом, невзирая на «время и место»… Нет, не научился, хотя сейчас, в наступившие для всех «взрослые» времена, такие умельцы особенно «в шоколаде»!

Услыхал как-то об истоках громкой славы одного моего земляка, которому однажды удалось напроситься на день рождения могучего продюсера. И вот теперь оба дружно вспоминают на ТВ, как тот специально оговорил, чтобы напросившийся, ради Бога, не вздумал петь свои песенки! А дерзкий бард не послушался и в разгар пышного праздника все-таки спел! Всеобщий восторг, продюсер поражен и покорен. Да, но что за песня сразила развеселое ресторанное сборище, всех этих богатых и звездных, сытых и пьяненьких? О любимом, трагически погибшем, единственном родном брате-летчике… И время подошло, и место.

«Флаг развИвается…»

Немолодые родители-работяги раболепствовали и умилялись ей с рождения, и Каролине ее имя шло. Легко выстраивался ряд ассоциаций: королева, принцесса… Она была из тех, что «на горошине», откуда, несмотря на ее крохотность, все прочие почему-то видятся крошками-горошинками. И вот, скажем, соседка поздравляет с 8 марта, а такие, как Каролина могут – нет, не проигнорировать – поблагодарить и… забыть прибавить хотя бы «вас также!» Да еще первоклашкой прыгала через скакалку, бегала, баловалась она, задрав нос, с явным выражением превосходства на персиковом личике…

Но в разные периоды жизни они разные бывают, такие вот принцессы-королевы, королевствующие модели-артистки-активистки. Одна, например, «икона стиля», вдруг ушла в монастырь. Другая покорила самого Алена Делона, родила ему троих детей и бросила, еще не раз успешно брачевалась, писала книги… В конце концов поселилась на немецком островке – уже не получалось покорять, ударять по мужским глазам и сердцам? Или устала от неминуемой «сдачи»?

Каролина книги сроду не читала и не писала, образованием не отягощалась – зачем это, между нами, если верить Экклезиасту? Но на пляже родного города-курорта, загорелая, в белом купальнике, солнечный удар обеспечивала даже в отсутствии солнца! Даже неподъемным дядькам, лелеющим в шезлонгах животы-глобусы с ниспадающими на них дамскими грудями. Нет, ну если известен миру король-солнце, то почему бы не быть и королеве-солнце?

Но миленький собственный остров – это была такая придумка-присказка у Каролины. («Подальше от всех… дубье, пеньки!») Однако, вряд ли выдержала бы там и пару дней – публику любила. То есть, понятно, себя в кругу ослепленной ее блеском публики, а тем, кто не ослеплялся, могла и сама глаза выцарапать! Вообще «моралью не заморачивалась», как считала одна ее конкретная соседка, учительница… ну, неважно чего. Еще встряла однажды, увидела, как эта «королева», «здоровая дылда», строго указует матери, очень нездоровой: «Пришить!» (Имелась в виду чуть свисающая со школьного жакетика пуговица…) Но кто у нас, скажите, не критик «королев», «дубья и пеньков», себя при этом считая раритетной березкой?! А бывают еще и роковые березки! Но об этом дальше, потом…

К тридцати годам Каролина, конечно же, обрела свой королевский островок-уголок – в дорогой большущей квартире. Далеко позади осталась родительская хрущевка и вообще солнечная родина, разные неинтересные места и местечки, где иногда приходилось трудоустраиваться. Столичный законный муж – искусствовед, эксперт, советчик новоявленных коллекционеров, сплошь миллионеров да миллиардеров. Амбициозный и перспективный, завел себе, правда, амбициозного и перспективного красавчика в массивных очках, секретаря… От слова «секрет»? «Для маленькой компании большой, большой секрет»? Ну и что, и ничего особенного, не секретаршу же – для Каролины опасней было бы!

Да нет, нормально они жили с мужем, всякие там продвинутые хобби допускались. Детишек завести не спешили, в красивой клетке иностранные словечки покрикивал попугай (кошки-собаки – ну их, больно много внимания требуют!). Супруг организовал Каролине заграничные дизайнерские курсы, еще и распорядился повесить в офисе ее абстракционистское творение «Нектар и амброзия». Отважные такие разноцветные мазки на белом, в черной раме впечатляющего веса и размера. (Что сорняк амброзия, мучитель матери-аллергика, надо же, еще и пища богов, Каролину тоже впечатлило…) И вот казалось бы – твори, цари себе, содействуй мужу в его сложных посреднических делах! Да, так оно и шло-катилось… но отнюдь не вечно. Не дано, видать, нашим красавицам, даже с заграничным монархическим именем, без плебейских амурных мук обойтись! Обойти их как-то так осторожненько аллеями-садами-огородами…

Выполняя однажды одно деликатное мужнее поручение, Каролина, – вот уж точно бес попутал, – бешено влюбилась. По сути, первый раз в жизни… Наверно, расслабилась, уверовала в то, что уже и не королева – богема, что еще круче! Какой это король поднял с пола, подал упавшую кисть какому-то там художнику?! Ох и влюбилась! Но не надо об этом. Главное, плачевно закончилась длинная многостраничная эта love story. И красотка-абстракционистка Каролина в результате снова оказалась в родительской хрущевке. С официальной тяжелой инвалидностью и без мужа, бывшего уже, без преданных стариков-родителей уже, понятно.

И без предателя-любовника, что тоже понятно. Весьма немолодой и очень, очень знаменитый (кто?! Вот все так и расскажи!), он потерял к ней интерес, когда фатально сорвалось рождение королевишны. Уверял, эстет, что Каролина – его муза, произведение искусства, но, увы, синеглазый белокожий клон не удалось заполучить: «Беременная эта балда, эта лихачка, из-за какого-то велосипедиста вырулила в дерево у моей дачи!» В березу, тоже ведь русскую красавицу белотелую! Эх вы, березки-березоньки, калины-рябины, ивушки плакучие… В общем, приятель звезды, тоже светило, профессор медицины, помог поставить Каролину на ноги, а ручкой помахать на прощанье он и сам сумел. Видать, как и она, «моралью не заморачивался».

Слушайте, да что всё про мораль да мораль! У нас народ, коллективный кладезь мудрости, как ведь рассуждает? Какие породил фольклорные перлы-драгоценности, не лягушек же, скользких горлопанок? А вот, например: «Моя хата с краю», «Трудами праведными не нажить палат каменных»! И много еще чего насочиняли лапотные крепостные рабы, которых, как известно, веками пороли, продавали и покупали. И сейчас норовят! Но лучше… Лучше, пожалуй, вспомнить про красивый родной город Каролины, который начал бурно строиться, готовиться к Зимней Олимпиаде. Представим-ка себе тамошний замечательный будний день, свежий, весенний! И глянем на несвежую бедолагу эту, Каролину.

Хмурая, со всклоченной тяжелой головой, она все тычется носом в подушку. А на дворе солнце в разноцветных, разномастных облаках, порывистый ветер с моря… Но подняться с постели неохота, да еще под немигающим взглядом соседского кота, тоже ярко разноцветного – разнежился на подоконнике! Хозяйка, ботаничка, зоологичка, что ли, заставила окна вонючей геранью, вот и шастает по всему дому! Еще и не кормленный, поди, нищей своей пенсионеркой. Но встать, прогнать котяру не получается… Да пусть пока!

Нет, но как смотрит, как смотрит на Каролину, черт полосатый! Черно-бело-рыжий, точнее… Ничего вроде не выпрашивает. Что-то как будто силится сказать? Как тот здоровенный говорящий кот в «Мастере и Маргарите» – романе, от которого, Каролина еще помнит, положено мурлыкать от восторга… Вот и этот вроде мурлычет, интригует, интересуется: «Вернуть хочешь своего любовничка знаменитого? Или что, денежки его хочешь? Полно ведь, хоть и прибеднялся по советской еще манере, ловкач такой… Чего вообще хочешь? Я исполню! Ну пофантазируй, пофантазируй… Есть у тебя фантазия? А ну-ка напиши…» Весело ощерив разноцветную морду, диктует: «У черного президента на Белом доме развевается красный флаг! И зовут его Барак!»

Что?! Стишки политические? Да зачем мне твоя политика – чушь собачья… кошачья! Не интересуюсь я, кот ты ученый, идиот усатый!! Но, точно под гипнозом, Каролина тянется к тумбочке, слепо шарит в поисках ручки – тут ведь, кажется, среди всякого хлама. Падает пивная, пустая бутылка, катится, звякает, здороваясь со стайкой других на полу… А, ну вот, нашлась ручка. На полях квитанции за электричество (говорят, скоро подорожает!!) Каролина царапает: «На белом доме развИвается флаг…» Развивается, раскручивается, звенит еще, еще одна спираль несуразного, однообразного человеческого бытия на Земле. Замерла спираль затейливых прыжков, прогулок и поездок красоточки Каролины… Горемычной горошинки этой в крутом, шутовском гороховом супе-вареве, именуемом жизнью!

Пофантазируй… Да что тут фантазировать? Надо только, чтобы тогда, за минуту до неминуемого столкновения, до роковой этой березы, сломавшей ее, ее мерседес, всю ее жизнь, Каролина просто сбавила скорость – и все! За минуту до неминуемого… Наказания неминуемого, что ли, как некоторые злорадствовали?! За что? Чем она хуже других? Наоборот – красивее! И пусть все-все флаги, флаконы шикарных духов, букеты цветов как прежде – ей, для нее!

Невесомым сухим лопухом вдруг на голову Каролине валится какой-то маломерный жакет, мазнув по зажмурившимся глазам… Внезапным майским громом рокочет голос матери: «Все! Хватит командовать, командирша! Сама давай пришивай пуговицу!! И садись уроки учить, троечница, лентяйка! Правильно Амалия Степановна говорит: по-другому с тобой надо! В стране перестройка и ты перестраивайся! Вот и будешь жить, зарабатывать, как человек! Как достойный член общества!»

А, ну да, соседка преподавала обществоведение… А мать… Господи, да разве она когда кричала на любимую дочечку так жутко? И папуля, даже выпивши, знай только по головке гладил и улыбался! Ох, поди заросло там все у них на кладбище… лежат тихонько, уж наработались, навкалывали… Каролина с усилием ковыляет к окну, где учительский котяра беззвучно зевает во всю пасть, чертов гипнотизер. Мельком холодно оглядывает ее и, задрав хвост, прыгает на облезлую крышу своего балкона. Домой, понятно, чесанул, гулена: с недобро нахмурившихся небес шумно летят первые капли дождя. Собачонку, что ли, завести, они преданные… Но опасно: еще начнет гипнотизировать, стишки диктовать, как этот черт разноцветный!

«Коровки, коровки… Бычок!»