Измена. После нее

***

Укрой меня, прогнившая вуаль.

И скрой от мира раненую душу.

Закрой в себе глубокую печаль,

И забери мою большую ношу.

Я не могу. Нет сил, чтоб встать с колен.

Он отобрал последнюю надежду.

Ведь я, попав в его надежный плен,

Вся отдалась и сбросила одежду.

По сотканной искусно грязной лжи,

Бродила я в любви твоей обманной.

Сейчас, пожалуйста, не трогай. Не держи.

Твой замок не из камня. Он саманный.

Предательство никак не обелить.

Его моей любовью не прикроешь.

Мне нужно научиться дальше жить,

Ты верности моей, увы, не стоишь.

(с)Лила Каттен

– Не плачь, – протягивает свою руку к моему лицу, но я ударяю по ней и отползаю подальше.

– Не прикасайся, Тим. Не прикасайся ко мне больше никогда. Если бы не…

– Мам, пап, что делаете? – входит в гостиную Лиля и садится к нам. – Мам, что случилось?

Стараюсь стереть влагу со щек и улыбаться хотя бы ей. И вот что получается, теперь и я превращаюсь в лгунью, обманывая детей. Но ведь это ложь во благо, не так ли?

– Что-то разволновалась за твоего брата. И соскучилась по нему.

– Ну он же скоро дома будет. Чего ты? – обнимает меня, согревая душу, промерзшую насквозь.

Остаемся с ней на диване, а муж в итоге через время уходит куда-то. Смотрим с ней телевизор, потом разогреваем пирог, ужинаем и расходимся по комнатам. Что удивительно, Тимура я так и не увидела. Значит, либо в гараже возится с машиной, либо уехал.

Беру из комнаты пару костюмов на работу, не сумев быстро остановить свой выбор на одном, и ухожу из нашей супружеской комнаты, не желая там задерживаться и секундой больше.

Спать ложусь, но полночи меня мучиют кошмары. Такие, что я боялась засыпать вновь. И как итог встала утром очень сонной и настроение было отвратительным.

Вышла из спальни так, чтобы не заметила дочка и спустилась вниз. Тимур пил кофе и что-то рассматривал в ноутбуке, а как только я вошла, сразу вскочил и начал изображать деятельность.

– Хватит. Я сама сварю себе кофе. Если ты думаешь, что вчера я была на эмоциях, то нет, это не так. Я ждала, когда ты сам придешь, но придя ты начал лгать.

– Кира, я сказал тебе правду. Она…

– Твоя правда искажена настолько, что там уже не разберешься. Ты и сам запутался так, что, видимо, не отличишь никак, где что лежит.

Ставлю чашку, засыпаю в машину кофе и жду, когда моя доза кофеина забьет рецепторы, а то челюсть сводит от оскомины.

– В чем конкретно ты меня обвиняешь? – не унимается муж.

– Вот же нахал.

Разворачиваюсь к нему и вот оно, все же написано.

– А почему у тебя лицо такое, словно ты виноват, если скрывать нечего?

– Потому что хожу вторые сутки и пытаюсь понять, чем конкретно тебе не угодил.

– Не угодил? Ты серьезно, Тим? Смотрю и думаю, как долго я покрыта этой чушью о любви?

– Чушью? – внезапно вскидывает руки и повышает тон. – Откуда сомнения?

– Оттуда же, откуда ты возвращаешься по вечерам уже три недели подряд.

– У меня работа.

– У меня тоже работа, представляешь? Но каждый вечер я сижу и жду тебя дома за пустым столом, – в ответ говорю, стараясь держать себя в руках, не опускаясь до скандала, – раз за разом отправляя ужин в холодильник, обнаруживая его утром нетронутым. Неужели так вкусно кормит тебя эта «работа»?

– Что за бред ты несешь? Кира… – прикрикивает и тут же замолкает, смотря мне за спину.

Оборачиваюсь, увидев, как сквозь прозрачные стекла французских дверей столовой идет дочь.

– Мы поговорим потом. Я отвезу детей Кристине или маме на этой неделе. Не вмешивай сюда Лилю и Мишу. Этот разговор будет длинным, Тимур. Очень длинным, – бросаю на него разочарованный взгляд и отворачиваюсь.

Едем с Лилей полдороги в молчании. Мне стыдно перед дочерью, а еще я боюсь, что она слышала нас. Не хочу. Как же я не хочу, чтобы она догадывалась о чем-то, пока мы не решим, как поступим дальше. Если у меня нет определенности и какого-то плана, как я смогу дочери что-то конкретное объяснить?

– Как ты? Выспалась? – не выдерживаю, потому что обычно и она более веселая. – Последняя четверть, выпускные экзамены, вступительные и вот моя девочка станет совсем взрослой.

– Что-то я не чувствую радости.

– Ты ждала этого все одиннадцать лет школы, так что я как Станиславский кричу тебе: «Не верю!».

Она, наконец, улыбается и смотрит на меня немного грустно.