Развод. Чужой ребенок

Герман

Все повторяется.

Я поднимаю малышку на руки и несу в сторону выхода. Но меняю направление. Я уверен, что оно правильное. Уверен, что в этот раз я смогу… Но меня ударяет проклятая перекладина и я падаю.

Дыхание становится тяжелым, а в груди появляется давящее ощущение, после чего кислород испаряется из моих легких, и я захожусь в диком кашле.

Девочка в моих руках исчезает, и я паникую. Но пошевелиться уже не могу и глаза, ищущие ее, закрываются… медленно и неизбежно.

Сон обрывается, и я просыпаюсь, ощущая, как боль пронзает все мое тело. Мои челюсти так плотно сжаты, что кажется, зубы вот-вот заскрипят и начнут крошиться. Но я все еще напряжен и не могу избавиться от спазма, который парализует, не давая выйти из этого состояния.

Глаза распахиваются и привыкают к темноте, медленно вырывая меня из кошмара.

Спазм в мышцах уменьшается, пока окончательно не сходит и все в момент исчезает.

Я принимаюсь дышать. Глотаю воздух, словно не дышал несколько минут и понимаю, что это дерьмовое начало моего восстановления.

Глава 3

При виде сестры и жены вошедших в мою палату я чувствую, что меня отпускает состояние какого-то внутреннего беспокойства и раздрая.

Инну я не видел уже пару месяцев. А рядом с ней почему-то всегда наступает покой. Может, это обуславливает наша связь как двух близнецов, не знаю.

Они обе садятся по обе стороны от моей кровати, поставив пакеты с продуктами на тумбу. Мила улыбается, Инна что-то болтает без умолку, как всегда. Не хватает только дочери.

Я чувствую… чувствую, что могу дышать, хотя бы сейчас.

– Ты приехала надолго? – устремляю взгляд на сестру, чуть подтянувшись на подушке.

– Точно смогу сказать только завтра. Потому что сорвалась внезапно. Если все на работе решится и начальство не будет против, то пару недель точно с вами проведу.

– Отлично. А то пока выйду ты уже уедешь.

– Ты главное – скорее поправляйся, – улыбается Мила и берет в свои руки мою ладонь. Смотрит доверчиво и с беспокойством.

– Это я могу, – делаю все возможное, чтобы ответная эмоция была настоящей.

Когда они обе уезжают, время снова замедляется и наступает тишина, в которой мне быть невыносимо.

Но меня снова спасают. Сначала коллеги. Потом родители и снова Мила, которая приехала с дочерью.

Когда Оксана прослезилась и обняла, эмоции переплетались с чувством вины за свои мысли до этого, но и остаточным горьким привкусом гари, которое не выветришь, открыв настежь окна.

– Папа, ты скоро домой?

– Думаю да. Может, пару дней заставят поваляться.

– Хорошо, – она поднимает глаза и смотрит внимательно и так по-взрослому для своих восьми лет. – Страшно было, пап?

Я сжимаю ее плечи и хмурюсь непроизвольно.

– Я в тот момент страха не испытывал.

– Значит, ты герой, папочка, – снова опускает свою голову на мою грудь, а я сталкиваюсь взглядом с женой.

Возможно, она видит мой протест. Или же понимает, что я думаю по поводу этого слова. Именно поэтому она начинает говорить.

– Конечно, твой папа герой, дочка. Как же иначе? Расскажи отцу, что за конкурс у тебя намечается в школе.

– Я буду учить большое стихотворение про солдат. Приедут все-все школы с района.

– Надо же. Я тобой очень горжусь.

– Но я же еще ничего не сделала.

– Но я знаю, что ты будешь лучшей, независимо от результата.

В больнице меня оставили на три дня. Ушиб ноги был не таким сильным. Поясница тоже подлежала восстановлению. Остальные ссадины и синяки вообще не имели значения.

Я не смотрел все эти дни новости. Не слышал ничего о последствиях и не спрашивал ничего у других. Мне требовалось время.

Но когда я приехал домой, то столкнулся с той самой женщиной… той самой матерью, ребенка которой не спас и не знал, что ей сказать.

Я просто не знал, кого она видит перед собой.

Это была невысокая, лет тридцати пяти женщина. Ее глаза были пусты, а на голове повязан черный платок.

Мила говорила мне, пока я был в больнице, что видела ее. Что вспомнила и маму девочки и самого ребенка соответственно. Да и СМИ об этом трубили. Поэтому сейчас знала кто перед нами. Я тоже знал.

– Здравствуйте, – опираюсь на здоровую ногу и стараюсь стоять ровно, пока что мне это удается не очень хорошо. – Простите… Я…

– Спасибо, что попытались, – говорит, всхлипывая.

– Я пытался… клянусь…

– Я знаю… – сипло отвечает она и развернувшись уходит.

Не говоря ни слова, я опираюсь на временную трость и ухожу в подъезд.

Дома была тишина. Я попросил Милу не устраивать званые обеды. Она даже Оксану отправила к своим родителям на выходные, потому что сегодня пятница.

Жена с сестрой ходят где-то в гостиной, я же запираюсь в спальне и не планирую выходить.

Потому что перед моими глазами ее глаза. И я не верю, что там не было обвиняющих проклятий. Не верю в то, что она сказала «спасибо».

Это ложь.

Это проклятая ложь, которая мне не нужна.