– Цена будет та же, но я добавлю немножко хлеба.
– Годится.
– Обычный обед и сыру, – заказывает Брид.
– И мне обычный, – говорит Кадара.
Служанка уходит на кухню, а Доррин обводит взглядом комнату. Время дневное, так что занято лишь около половины столиков, да и за теми сидят в основном потягивающие пивко старики.
– Неплохое местечко, – замечает Кадара.
– Подходящее для нас, – кивает Брид. – Не стоит сорить деньгами, пока мы не придумали никакого способа восполнять траты.
Доррин потирает нос, изо всех сил стараясь не чихнуть.
На столе появляются три щербатые глиняные миски, кружки им под стать и большие покарябанные ложки.
Как и было обещано, Доррин получает самый большой ломоть хлеба. Перед Бридом служанка кладет маленький треугольник сыра.
Доррин с опаской запускает ложку в подозрительное с виду варево, названное здесь супом. Не слишком горячее и явно пересоленное, оно тем не менее не является отравой, заключает Доррин, попробовав.
– Чем могу услужить, почтенные господа? – звучащая в голосе трактирщицы опасливая учтивость заставляет Доррина поднять глаза.
На пороге стоят три стража – двое гладко выбритых мужчин и женщина. Все с суровыми лицами, в мундирах из белой кожи.
– Прошу туда, – костлявая содержательница гостиницы указывает, как кажется Доррину, прямо на него. Хотя в помещении есть свободные столики.
Стражи усаживаются. Старший – седовласый мужчина с черным кружком на отвороте белой куртки – бегло оглядывает путников, слегка задержав взгляд на Доррине. Юноша встречает его взгляд, но потом отводит глаза.
Отвернувшись, старший страж подманивает служанку пальцем, на кончике которого появляется язычок пламени.
– Что угодно? – спрашивает та, поспешив к столу.
– Суп, сыр и пиво. Только настоящее пиво, а не бурду, которой Зера поит всяких проходимцев, – приказывает седовласый.
– Мне то же самое, – добавляет женщина-страж.
Третий, занятый тем, что чистит ногти острием кинжала из белой бронзы, ограничивается кивком.
Служанка ускользает на кухню. Остальные посетители изо всех сил пытаются делать вид, будто не замечают Белых.
Женщина-страж смотрит на Доррина в упор, и тот облизывает губы.
– Не бойся, сладенький, я тебя не съем. Пока... – она усмехается; шрам на левой щеке делает ее ухмылку плотоядной.
– Брось свои шуточки, Эстил, – окорочивает ее предводитель. – Ты его на десять лет старше. К тому же парень из тех пилигримов-целителей.
– И где только он был, когда я нуждалась в исцелении?
– Хватит, тебе сказано!
Доррин смотрит в сторону, стараясь игнорировать разговор стражей о каком-то малом по имени Джеслек и недружелюбии жителей Вергрена.
«...прошли века... можно подумать, будто это мы спалили старую крепость...»
Бородач распахивает побитую дверь и, пошатываясь, выходит на улицу, под мелкий, холодный весенний дождик. В дымное помещение проникает порыв влажного, прохладного ветра.
Служанка сноровисто расставляет перед Белыми стражами кружки и миски.
Старший страж вручает ей какую-то монету, и та кивает.
– Почему мы должны питаться здесь?
– Можно подумать, будто ты не знаешь.
– Знаю... Нам положено бывать на людях и вдобавок казначейство норовит сэкономить на нашем пропитании.
Трое с Отшельничьего обмениваются взглядами. Брид отправляет в рот последнюю крошку хлеба, Кадара допивает кружку, Доррин съедает последнюю ложку супа и, хотя чувствует себя более чем сытым, жует хлебную корку.
– Пошли.
Доррин берется за котомку.
– Пока, сладенький.
Доррин краснеет. Кадара ухмыляется, на лице Брида появляется слабая улыбка.
– Эстил!
– Он славный мальчонка не то, что ты.
Пряча глаза от хищной улыбки, юноша выходит под моросящий дождик.
– А ты явно произвел впечатление.
– Куда теперь? – спрашивает Доррин, глядя в сторону коновязи и игнорируя замечание Кадары.
– На конюшню. А потом заглянем на рынок. Чтобы продолжить путь, мы должны пополнить припасы.
– Народ здесь не больно-то разговорчивый, – замечает Доррин, набрасывая плащ и утирая со лба дождевые капли.
– Чему ты удивляешься? Кто станет откровенничать с чужаками!
XXI
Плоскогорье содрогается.
Одинокую, облаченную в белое фигуру окружает ослепительное свечение.