Камбэк

– Потому что ты работаешь и хочешь, чтобы я убрался из квартиры? – Уголки его губ приподнимаются.

– Нет! Конечно, нет. – Хотя скорее да, но я в ужасе оттого, что мои намерения для этого человека как на ладони. Я не хочу прогонять Джихуна, но справедливости ради надо сказать, что и не жду с нетерпением его возвращения домой, когда пытаюсь работать. Каким бы тихим он ни был, его присутствие все же отвлекает.

– Это не проблема, Ари. Мне полезно подышать свежим воздухом.

Он молча просматривает сообщение, и я готова поколотить себя за бесцеремонность.

– Это всего лишь предложение, вдруг тебя заинтересует.

– Мне неловко выступать в роли оправдывающейся стороны. – Я не хотела навязываться.

Джихун качает головой с легкой улыбкой:

– Это очень мило с твоей стороны. Спасибо.

Он как-то странно смотрит на меня, и я не могу понять, что значит выражение его лица. Оно как будто грустно-задумчивое, но с чего бы ему так переживать из-за рекомендованных мною мест? Дать совет – это меньшее из того, что я могу сделать для него. Голос Ханы шепчет, что лучше бы составить парню компанию на часок-другой, но я не могу позволить себе такую роскошь. Я уже и так отстаю от рабочего графика и, поглядывая на свой ноутбук, чувствую, как от стресса подскакивает пульс.

Джихун уходит, и в квартире воцаряется тишина. Когда мой таймер срабатывает, показывая, что пришло время сделать перерыв, я достаю телефон, чтобы позвонить родителям.

– Привет, пап.

– Ариадна, рад тебя слышать. Как работа?

Я бросаю взгляд на папки, разбросанные по столу, с экспертизой для клиента, который никогда не помнит моего имени.

– Наверное, хорошо.

– Работай усердно. Тут твоя мама. – Он передает ей трубку, и я проверяю время. Разговор продолжительностью восемь секунд – в общем, как обычно.

На заднем фоне слышно, как мама отчитывает отца:

– Ты можешь хотя бы раз нормально поговорить с собственной дочерью?

– Мне нужно закончить в гараже. – Его голос затихает, когда отец уходит.

– Привет, мам.

– Привет, милая.

Некоторое время мы говорим о том, как белки выкапывают ее саженцы томатов. Потом мама спохватывается:

– Твоя сестра звонила мне на днях.

– Фиби? – спрашиваю, как будто у меня есть еще одна сестра кроме нее.

– Она вернулась в Канаду, живет в Монреале.

Я смеюсь:

– Как будто это надолго.

– Ари! – в голосе мамы звучат предупреждающие нотки, которые, впрочем, я успешно игнорирую.

– Ей станет скучно, и она уедет через месяц. Мы все это знаем.

Мама недовольно шикает на меня:

– Я бы хотела, чтобы вы, сестры, лучше ладили. Например, ты могла бы позвонить ей.

– Мы и так прекрасно ладим. К тому же Фиби не потрудилась дать мне свой новый номер. Я надеюсь, ты сказала ей те же слова, что говоришь мне.

Мама молчит, и я знаю, что она ничего не говорила Фиби. Меня бесит, когда она дает понять, будто только я одна должна делать всю работу, положенную хорошей сестре.

– Вы двое так похожи, – говорит мама.

Разговор о Фиби, как водится, портит общение, и я хочу положить трубку как можно скорее, пока мама не расстроилась окончательно.

– Что еще ты делаешь сегодня? – я стараюсь выдерживать нейтральный тон.

Три минуты спустя я отключаюсь и вскакиваю со стула. Фиби вернулась в страну, но ко мне это не имеет никакого отношения. Пусть она живет в Монреале, но это все равно что в Сан-Диего, Чиангмае [28 - Чиангмай – крупнейший город на севере Таиланда.] или Мехико. Она не думала обо мне ни в одном из этих городов или других мест, где побывала с тех пор, как уехала. Мне было тринадцать, когда она бросила школу и сбежала. Вот так, в одночасье, она исчезла из моей жизни, предпочтя заниматься более интересными вещами, чем те, что могла предложить ее скучная младшая сестра.

Выдыхая воздух слишком сильно, чтобы это походило на вздох, я устанавливаю таймер для очередного рабочего сеанса. У меня куча важных дел и задач, и мысли о Фиби не входят в их число.

5

В понедельник работа бесит сильнее, чем обычно. Выходя вечером из здания, я жадно глотаю воздух до тех пор, пока не начинает кружиться голова. На Бэй-стрит воздух по определению не может быть свежим, но все же здесь дышится легче, чем в офисе. В момент очередного вздоха приходит сообщение от Ханы. Всего одно слово:

Люди.

Этого достаточно. Работа Ханы как консультанта по корпоративному разнообразию предполагает беседы с людьми о том, почему не круто быть расистами, сексистами, гомофобами и попытки в вежливой форме убедить их не опускаться до такой крайности. Ее рабочие поездки представляют собой ядовитое сочетание физического и психологического изнурения.

Я: Ты в порядке?

Хана: Работа – отстой. В отеле кондиционер гонит арктический воздух. Мама увидела на моей страничке фотографию матча-латте [29 - Напиток, сочетающий японский чай матча и европейский кофе латте.] и говорит, что я слишком увлекаюсь фастфудом.

Я не удивлена, поскольку мама Ханы – это нечто. Попытки заставить Хану смотреть на себя собственными глазами, а не сквозь призму вечной критики со стороны матери, уверенной в том, что она помогает дочери и делает все для ее блага, – это непрекращающаяся душераздирающая вселенская битва.

Я стискиваю зубы и отправляю ответное сообщение:

Твоя еда – это твое дело.

Хана: Я знаю.

Мы перебрасываемся еще парой фраз о ненавистных вещах, после чего я отправляюсь домой. Джихун уже в своей комнате. Я не хочу стучаться к нему, но предпочла бы увидеть его в гостиной, чтобы не чувствовать себя такой одинокой в этот вечер. Я сижу на своей кровати, в голове пустота и в то же время сумятица. Я хочу что-то сделать, что угодно, но при этом ничего не хочу делать. Побеждает инерция.

Звонит мой телефон, и я бросаю взгляд на экран. Это мама, и я отклоняю звонок. Не хочу говорить о Фиби, а это единственная причина, по которой мама может звонить в такое время.

Минутой позже звонок повторяется. И снова мама.