Майский день под Будапештом

Майский день под Будапештом
Лилия Подгайская

Этот майский день под Будапештом, накануне великой победы в трудной четырёхлетней войне, забрал жизнь Алексея и навсегда лишил счастья Зинаиду. Один взрыв – и конец всему. Погасло солнце над головой, и наступил ледниковый период.

Лилия Подгайская

Майский день под Будапештом

Памяти моей ушедшей из жизни тётушки и всех женщин, прошедших через адское пламя войны,

посвящается

Этот майский день, ясный и солнечный, она не забудет никогда. В этот день солнце её жизни погасло навсегда, и наступил ледниковый период. Нет, она и дальше жила, как все другие люди, хотя сама очень удивлялась этому, и даже со временем научилась улыбаться. Но в душе умерло что-то, без чего полноценной жизни быть уже не может. Как врач она понимала, что здесь никакая реанимация не в состоянии помочь. Невозможно вернуть к жизни то, что не просто повреждено, а разорвано на куски, как тело того, кого она любила. Об этом больно говорить даже сейчас, спустя годы. Но это жестокая правда войны. Тогда, в мае 1945, под Будапештом подорвался на мине он, её Алексей, единственный мужчина для неё на всём белом свете.

1

Война шла к концу, и это знали все. После четырёх лет нечеловеческого напряжения сил, после всех жертв, проглоченных кровожадной войной, победа была у них в руках. Осознание этого пьянило не хуже медицинского спирта, который потихоньку таскали из медсанбата. До официального завершения войны оставалось пять дней. И вдруг …

Взрыв раздался неожиданно и совсем рядом. На глазах у ошеломлённых бойцов в воздух взметнулся фонтан земли, и в нём мелькнул сапог. Когда земля осела, кинулись смотреть. Кто? Кого ненасытная война забрала, уже издыхая? Определить было невозможно. От совсем недавно ещё живого человека остались мелкие куски. Вдруг один из солдат наклонился, подобрал с земли что-то небольшое и стал рассматривать. Потом поднял растерянный взгляд.

– Наш лейтенант, – только и смог сказать внятно, а потом пошли слова, которые повторить невозможно. Рядовой Сигулко всегда отличался способностью загибать матом так, что приводил в восхищение более опытных и бывалых бойцов в батальоне. Сейчас же он превзошёл самого себя.

Выплеснув захлестнувшие его эмоции через поток слов, он показал находку остальным, кто был недалеко от места взрыва. Тут уж воздух наполнился многоголосым разноцветьем выражений. Лейтенанта в батальоне любили, а в руках у Сигулко было доказательство того, что погиб именно он.

Находку понесли капитану.

Командир принял из рук рядового Сигулко окровавленный кусок ткани. Это был нагрудный карман гимнастёрки, а в нём партийный билет и женская фотография. По лицу его прошла мрачная тень, в глазах зажглись злые огоньки. «Будь проклята эта война, – подумал, – забирает, стерва, лучших».

– Надо сказать Зинаиде, – хмуро произнёс он. – И, … … …, проводить нашего лейтенанта доброй чаркой. Ведь мы даже похоронить его по-человечески не можем … … …

Выпивка была под рукой всегда. Выпили стоя, молча, не закусывая. Потом капитан, хмурый и злой до чёртиков, отправился сообщить злую весть молодой докторше из медсанбата, которая, как знали все, крутила любовь с их лейтенантом уже давно. А рядовой Сигулко, не менее хмурый и ещё более злой, взял в руки автомат и отправился в сторону вражеских позиций. Оттуда вскоре донеслись хорошо знакомые звуки. Автомат замолчал только тогда, когда магазин его опустел. Тогда солдат вернулся к своим и надрался уже основательно, почти до бесчувствия. Так он отдал последний долг памяти своему лейтенанту.