Тёмный вальс её имени

ГЛАВА 1: БЕСКОНЕЧНАЯ НОЧЬ

Есения двигалась по тускло освещенному коридору больницы, как призрак. Третья ночная смена подряд высасывала из нее жизнь, оставляя лишь звенящую пустоту в голове и свинцовую тяжесть в ногах. Стены, выкрашенные в унылый казенный цвет, казалось, смыкались, а мерный писк аппаратов в палатах сливался в монотонную, убаюкивающую и одновременно тревожную мелодию.

02:47 ночи. Время, когда мир замирает, а для нее – самый разгар борьбы. Борьбы с собственным телом, которое отчаянно молило о сне, и с невидимыми врагами, что таились в болезнях ее пациентов.

Она заглянула в третью палату. Пожилой мужчина с инфарктом спал, его дыхание было ровным. Есения поправила ему одеяло и проверила показатели на мониторе. Цифры – зеленые, успокаивающие. Все в норме. Она сделала пометку в листе назначений, ее движения были отточены до автоматизма, доведены до совершенства сотнями таких же бессонных ночей.

Внутри все гудело от усталости. Хотелось прислониться к прохладной стене, закрыть глаза хотя бы на минуту. Но она не могла. Профессия не позволяла. Там, за дверями палат, были люди, чьи жизни зависели от ее внимательности, от способности не поддаться изнеможению.

Она прошла на сестринский пост, где тускло светилась настольная лампа, выхватывая из полумрака стопки историй болезни и шприцы. Сделав большой глоток остывшего кофе из бумажного стаканчика, она поморщилась. Напиток был горьким, но сейчас это было единственное топливо, способное поддерживать огонь в почти погасшем двигателе.

Где-то в конце коридора хлопнула дверь, и звук эхом пронесся по звенящей тишине. Ночью больница жила своей, особенной жизнью. Каждый шорох, каждый стон или кашель отдавался в ушах с удесятеренной силой. Это был мир теней и приглушенных звуков, мир, где между жизнью и смертью – лишь тонкая, почти невидимая грань, а она, Есения, была одним из стражей на этой границе.

Несмотря на смертельную усталость, она была собрана и предельно сконцентрирована. Ее профессионализм был щитом, который не давал эмоциям и физической боли взять верх. Она – медсестра. И она будет выполнять свою работу до последней минуты, до рассвета, который казался таким же далеким, как и сама мысль об отдыхе.

Короткая передышка закончилась, не успев начаться. Скрип тормозов у приемного покоя и последовавшая за ним суматоха вырвали Есению из сонного оцепенения. Двери распахнулись, впуская внутрь холодный ночной воздух и двух санитаров с каталкой.

На каталке лежал мужчина. Даже сквозь боль и бледность было видно, что он красив. Правильные, почти аристократические черты лица, светлые волосы, слипшиеся от пота и крови, дорогой костюм, безнадежно испорченный на левом плече багровым пятном.

– Пулевое, – коротко бросил один из санитаров. – Потерял много крови, но в сознании. Давление сто на шестьдесят.

Есения кивнула, ее усталость мгновенно испарилась, сменившись ледяной концентрацией. Она привычным движением натянула перчатки.

– В малую операционную, быстро! – скомандовала она, срезая остатки ткани вокруг раны.

Пациент лежал на удивление спокойно. Его голубые глаза были открыты и осмысленны. Пока санитары везли каталку по коридору, а Есения на ходу готовила капельницу с физраствором, он не сводил с нее взгляда. В его глазах не было ни страха, ни боли – только холодное, оценивающее любопытство. Он изучал ее, как хищник изучает новую территорию.

Она чувствовала этот взгляд, он буравил ее затылок, скользил по рукам, когда она вводила иглу в вену, но не подавала вида. Она видела сотни пациентов – кричащих, плачущих, молящихся. Но этот был другим. Его молчаливое, напряженное внимание нервировало куда больше, чем любые крики агонии.

– Как вас зовут? – задала она стандартный вопрос, сверяясь с сопроводительным листком, который ей сунул санитар. Там было пусто.

Мужчина чуть заметно усмехнулся, и эта усмешка, несмотря на его состояние, была полна самодовольства.

– Виктор, – его голос был хриплым, но ровным. – Можете звать меня Виктор.

Он не отводил взгляда. И Есения, сама того не желая, впервые за эту бесконечную ночь почувствовала не просто профессиональный интерес, а что-то иное. Тревогу. Этот человек принес с собой в стерильные стены больницы что-то темное и опасное, и оно уже пристально смотрело ей прямо в глаза.

В малой операционной царил стерильный холод, пахло антисептиком и кровью. Под ярким светом бестеневой лампы Есения работала быстро и сосредоточенно. Стальной звон инструментов, ложащихся на металлический поднос, был единственным звуком, нарушавшим тишину. Она промыла рану, извлекла пинцетом мелкие кусочки ткани и приготовилась накладывать швы. Все это время Виктор Дроздов молчал, не сводя с девушки внимательного взгляда.

– У вас удивительные руки. Такие уверенные, – его голос, ровный и бархатный, прозвучал совершенно неуместно в этой обстановке.

Есения даже не подняла головы.

– Сосредоточьтесь на дыхании, – отрезала она, вставляя иглу в иглодержатель.

Он тихо усмехнулся.

– И ни тени улыбки. Вам совсем не идет эта суровость, ангел мой.

В этот момент ее терпение лопнуло. Она остановилась и впилась в него взглядом.

– Во-первых, я вам не ангел. Во-вторых, если вы не прекратите болтать, я сделаю анестезию менее эффективной. Вам бы больше пошло молчание. Экономит силы.

Она ожидала чего угодно – злости, обиды, но он лишь улыбнулся шире, и в уголках его глаз собрались лукавые морщинки. Эта улыбка обезоруживала, и девушка с досадой почувствовала, как по спине пробежал холодок. Он был опасен. Это чувствовалось в его спокойствии, в хищной ауре, исходившей от него даже сейчас, когда он был ранен и беспомощен. Но, черт возьми, он был еще и дьявольски притягателен. Это было странное, тревожное притяжение к человеку, от которого инстинкты велели держаться подальше.

Закончив со швами и наложив стерильную повязку, она подключила капельницу. Ее пальцы работали на автомате, но она все еще ощущала на себе его взгляд.

– Спасибо, – сказал он уже серьезнее. – Вы настоящий профессионал.

– Это моя работа, – буркнула она, проверяя скорость инфузии.

Есения уже собиралась уйти, когда он бросил ей вслед фразу, заставившую замереть у двери:

– Мне сказали, что именно в этой больнице по ночам работают настоящие ангелы. Не обманули.

Слово «именно» прозвучало с особым ударением. Есения обернулась. Он смотрел на нее все с той же обаятельной улыбкой, но в глубине его голубых глаз плескался холодный расчет. И до нее дошло: его появление здесь, в этой забытой богом больнице на окраине города, не было случайностью. Совсем не случайностью.

ГЛАВА 2: ЗАПАДНЯ ЗАКРЫВАЕТСЯ

Когда дверь малой операционной закрылась за ней, Есения на несколько секунд прислонилась лбом к холодной стене коридора. Тишина, нарушаемая лишь гудением ламп, давила на уши. Она закрыла глаза, пытаясь восстановить сбитое дыхание. Дело было не в ране и не в крови – к этому она привыкла. Дело было в нем.

«Что это, черт возьми, было?» – пронеслось у нее в голове.

Машинально она зашла в крошечную сестринскую уборную и плеснула в лицо ледяной водой. Подняв голову, встретилась со своим отражением в старом, чуть мутноватом зеркале. Тусклый, безжалостный свет люминесцентной лампы не скрывал ничего: темные круги под усталыми глазами, волосы, стянутые в тугой, безжизненный хвост на затылке. Ни капли макияжа.

Она критически окинула себя взглядом. Широкие плечи под мешковатой униформой, руки работницы с короткими ногтями и едва заметными мозолями от бесчисленных манипуляций. Никакой утонченной женственности, которую воспевают в романах. Она была практичной, грубоватой – такой, какой должна быть медсестра в провинциальной больнице.

В голове эхом отозвались слова бывшего: «Ты скорее мужик в юбке, чем девушка». И ведь он был прав, в какой-то степени. Она была сильной, резкой, самостоятельной. Она сама таскала тяжести, сама справлялась со всем и никогда не просила о помощи.

«На такую ни один здравомыслящий мужчина и не посмотрит», – с горькой усмешкой подумала она.

Так почему этот Виктор смотрел на нее так? Словно не видел ни усталости, ни резких черт, ни грубоватых рук. Красавчик с бандитскими замашками, который мог бы заполучить любую модель. Что он нашел в ней?

Этот взгляд… он не просто флиртовал. Он будто видел сквозь ее броню что-то, чего она сама в себе давно не замечала. И это пугало больше, чем пулевое ранение на его плече.

Вопреки ожиданиям Есении, Виктор Дроздов не исчез на следующее утро. Он остался в больнице, заняв отдельную палату, которую ему, по слухам, организовал главврач после одного-единственного звонка «сверху». Его официальный диагноз звучал буднично – «осложнения после травмы», но все прекрасно понимали, что причина его пребывания здесь была иной. Он чего-то ждал. Или кого-то.

Каждое утро начиналось одинаково. Виктор наотрез отказывался от процедур, если их приходила делать не Есения.

– Мне нужны только ее руки, – с обезоруживающей улыбкой заявлял он пожилой медсестре из дневной смены, и та, вздыхая, шла за Есенией.

Их перевязки превратились в странный, напряженный ритуал. Он сидел на краю кровати, обнаженный по пояс, давая ей молчаливую власть над своим телом. А Есения, стараясь не смотреть ему в глаза, обрабатывала рану, делая вид, что не замечает ни его пристального взгляда, ни едва уловимого запаха дорогого парфюма, смешавшегося с запахом антисептика.

– Ты сегодня опять не выспалась, – говорил он тихо, когда она накладывала свежий бинт. Его голос был низким, почти интимным, и вызывал у нее рой мурашек. – Тени под глазами стали еще темнее.

– Пациентов много, – отвечала она сухо, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

– Я не о пациентах. Я о тебе. Тебе нужно отдыхать, ангел мой.

– Перестаньте меня так называть, – шипела она, закрепляя повязку пластырем чуть резче, чем следовало.

Он лишь усмехался в ответ.

Это была игра. Опасная, изматывающая игра в кошки-мышки, где роли постоянно менялись. То он был хищником, загоняющим ее в угол своими комплиментами и пронзительным взглядом. То она чувствовала себя хозяйкой положения, ведь его здоровье было в ее руках.

С каждым днем внутренняя стена девушки давала все новые трещины. Она злилась на себя за эту непрофессиональную реакцию, за учащенный пульс, когда он невзначай касался ее руки, за то, что начала думать о нем вне больничных стен. Она понимала, что он – манипулятор, игрок, человек из другого мира. Но первобытное влечение, которое он в ней разбудил, было сильнее голоса разума.

Виктор был мастером своего дела, и дело это было в людях. Дроздов умел читать их, как раскрытую книгу, находить трещины в броне и аккуратно, методично расширять их. С Есенией он сменил тактику. Видя, что прямой флирт лишь заставляет ее выстраивать новые бастионы, он стал тоньше и хитрее.

Он начал говорить. Не о себе, сначала – о ней.

– Тяжелая была ночь? – спрашивал он, когда она, хмурясь, меняла ему повязку.

– Не тяжелее обычного.

– Это не ответ. Я вижу, как ты держишься на одном кофе и силе воли. Никто не должен так жить.

Эти простые слова попадали точно в цель. Впервые за долгие годы кто-то не просто констатировал ее усталость, а словно бы сочувствовал ей.

Однажды, когда она уже заканчивала процедуру, он поморщился, прикоснувшись к здоровому плечу.

– Знаешь, а ведь это все из-за дурацкого портфеля, – сказал он с горькой усмешкой.

Есения вопросительно подняла бровь, и он понял, что наживка проглочена.

Рассказал ей красивую, гладкую, как речной камень, историю. О том, что у него своя строительная фирма. О том, как он до поздней ночи вел тяжелые переговоры, от которых зависела судьба большого проекта. О том, как решил пройтись пешком до машины, чтобы проветрить голову, и в темном переулке на него напали двое. Хотели отнять портфель с важными документами. Он, конечно же, не отдал. Завязалась драка. А потом был выстрел.

– Глупо, правда? – он посмотрел ей прямо в глаза, и в его взгляде была обезоруживающая смесь досады и усталости. – Рисковать жизнью из-за бумажек. Но я всю жизнь строил этот бизнес с нуля. Это… это все, что у меня есть.

История была безупречна. Она объясняла все: и дорогую одежду, и ночное ранение, и его нежелание обращаться в полицию, чтобы «не спугнуть инвесторов лишним шумом». Он представил себя жертвой, храбрецом, человеком, который сам себя сделал и готов защищать свое дело до последнего.

Есения слушала, и ее внутренний циник, всегда готовый к подвоху, почемуто промолчал. Она видела перед собой не бандита, а уставшего, сильного мужчину, который оказался не в то время и не в том месте.

– Вы… вы молодец, что не отдали, – неожиданно для самой себя сказала она.

Виктор мягко улыбнулся. Это была уже не та хищная усмешка, а теплая, благодарная улыбка.

– Спасибо. Приятно это слышать. Особенно от тебя. Ты ведь каждый день видишь настоящую боль. Ты знаешь, за что стоит бороться.

Он аккуратно взял ее руку, ту самую, с короткими ногтями, которую она считала «мужиковатой», и легко коснулся ее тыльной стороны губами. Легко, почти невесомо.

– Спасибо, Есения.

В этот момент лед внутри нее не просто треснул. Он оглушительно раскололся на сотни мелких осколков. Он назвал ее по имени, показал свою уязвимость, восхитился силой. Виктор забросил крючок, идеально подогнав наживку под тайные желания и страхи, и она начала его заглатывать.

На следующий день после его «исповеди» начался новый этап наступления. Утром, посреди суматошной смены, на сестринский пост доставили огромный букет кремовых роз. Курьер, смущаясь под любопытными взглядами медсестер, протянул его Есении. Внутри была короткая записка, написанная твердым, уверенным почерком: «Ангел-хранитель не должен грустить. В.»

– Ого, Есения, да у тебя тайный поклонник! – присвистнула пожилая санитарка.

Девушка вспыхнула до корней волос. Это было не просто неуместно – это был цирк. Дешевый трюк. Она молча унесла букет в ординаторскую, подальше от чужих глаз, чувствуя, как внутри все кипит от смеси смущения и гнева. Он что, решил ее купить? Задарить, как какую-нибудь пустышку?

Вечером, когда Есения пришла на перевязку, он уже ждал ее. В его глазах не было и тени насмешки, только спокойное, теплое внимание.

– Я смотрю, курьер справился.

– Зачем вы это делаете? – холодно спросила она, разворачивая стерильный пакет с инструментами. – Больница – не место для таких… жестов.

– Я просто хотел, чтобы ты улыбнулась, – его голос был тихим и серьезным. – Я вчера видел, какой пустой у тебя был взгляд, когда ты уходила. Словно ты несешь на себе всю тяжесть этого мира.

Она замерла с пинцетом в руке. Его слова были не комплиментом. Они были констатацией факта, который она сама от себя прятала.

– Тебе не нужно быть сильной двадцать четыре на семь, Есения, – продолжил он, глядя ей прямо в глаза. – Иногда можно позволить себе просто… выдохнуть.

Сопротивление, такое яростное и принципиальное еще минуту назад, начало крошиться, как песчаный замок под натиском волны. Он не пытался соблазнить, он говорил с ней о ней самой, видел ее насквозь – не просто медсестру, не «мужика в юбке», а уставшую, одинокую женщину.

Поздно ночью, когда больничные коридоры опустели, она зашла в ординаторскую. Тонкий, пьянящий аромат роз заполнил стерильное помещение, подошла к букету и осторожно, словно боясь обжечься, коснулась пальцами шелковистого лепестка.

И в этот момент ее накрыло. Не злость или смущение, а всепоглощающее, острое, как осколок стекла, чувство одиночества. Она вспомнила свою пустую квартиру, где ее никто не ждал. Ужины из микроволновки, съеденные под бормотание телевизора. Тишину, от которой вечерами звенело в ушах.

Никто и никогда не дарил ей цветов просто так. Никто не говорил ей, что она может позволить себе быть слабой. Всегда и везде она была опорой, каменной стеной, надежным плечом. А ей так отчаянно, до боли в груди, хотелось хоть на миг самой на кого-то опереться.

Она знала, что Виктор Дроздов – опасная игра. Что его забота, скорее всего, лишь часть хитроумного плана. Но сейчас, вдыхая сладкий аромат этих роз, она позволила себе крошечную, предательскую мысль: а что, если нет? Что, если он и правда видит в ней ту, которую хочется защищать? И эта мысль была страшнее и слаще любого яда. Ее ледяная броня таяла, и она ничего не могла с этим поделать.

Больничный мир – это большая деревня, где новости разлетаются быстрее вируса. Появление у неприступной Есении богатого и обаятельного поклонника стало главной темой для пересудов. Но не все разделяли восторженные вздохи молодых медсестер.

Однажды вечером, во время короткого перекура на заднем дворе, к Есении подошла Нина Петровна, самая опытная и язвительная санитарка в отделении. Она молча прикурила тонкую сигарету и выпустила струю дыма.

– Смотрю я на тебя, девочка, и диву даюсь, – начала она без предисловий, своим скрипучим, прокуренным голосом. – Ты же у нас умница, с головой на плечах. Неужели не видишь, что пациент твой из тридцать второй – фрукт не простой?

– Нина Петровна, он просто… – начала было оправдываться Есения.

– Да что ты мне рассказываешь! – перебила та. – Я на своем веку таких «бизнесменов» насмотрелась. У них на лице написано, что они не налоги платят, а проблемы решают. Глаза у него посмотри внимательно. Улыбается ртом, а глаза – как два куска льда. Такие в переулках из-за портфеля пули не получают. Берегись его, Есения. Сожрет и не подавится.

Слова Нины Петровны были как ушат холодной воды. Но Есения лишь упрямо мотнула головой. «Просто завидует, – подумала со злым удовлетворением. – Привыкла, что я одна, вот и бесится, что кто-то проявил внимание».

Она начала сознательно игнорировать тревожные звоночки, которые звенели все громче.

Первый знак: Его посетители. К нему не приходили заплаканные родственники с авоськами. К нему приезжали двое. Всегда одни и те же. Коротко стриженные мужчины в идеально сидящих, но неприметных костюмах. Они не разговаривали в коридоре, двигались бесшумно и смотрели на всех так, будто оценивали потенциальную угрозу. Они заходили в палату, плотно прикрывали дверь, и через полчаса так же молча уезжали. Есения убеждала себя, что это «партнеры по бизнесу».

Второй знак: Телефонный разговор. Однажды она вошла в палату без стука, чтобы поменять капельницу, и застала его говорящим по телефону. Очаровательного Виктора Дроздова не было. Был другой человек. С жестким, ледяным лицом и сталью в голосе.

– …Значит, слушай меня сюда. Вопрос нужно решить до завтрашнего вечера. Чисто. Чтобы от объекта даже пыли не осталось. Понял меня? – отчеканил он в трубку и, заметив Есению, мгновенно переменился в лице. Он нажал отбой и виновато улыбнулся. – Прости. Жесткие переговоры. Строительный бизнес – это война.

Ее сердце на миг замерло от той холодной ярости, что прозвучала в его голосе, но она тут же заглушила этот страх. «У всех своя работа, – сказала она себе. – Он защищает свое дело».

Третий знак: Реакция персонала. В ординаторской появилась новая, дорогая кофемашина. «Презент от благодарного пациента из тридцать второй», – как бы невзначай сообщил главврач. Медсестры были в восторге. Но Есения видела в этом не благодарность, а расчет. Он покупал их лояльность, молчание. Он создавал вокруг себя зону комфорта и безопасности.

Каждый из этих знаков был кирпичиком в стене, отделяющей правду от той красивой лжи, которую он для нее построил. Но девушка не хотела видеть эту стену. Голос разума, шептавший об опасности, тонул в пьянящем чувстве собственной нужности и желанности. Пустота внутри вдруг заполнилась тихим теплом – такого она не ощущала уже годы. И этот голод по теплу, по сильному плечу рядом, был сильнее инстинкта самосохранения.

День выписки Виктора подкрался незаметно. Есения чувствовала странную смесь облегчения и необъяснимой тревоги. Больница вернется в свою привычную, серую колею. Коридоры станут тише. Но и в ее душе что-то опустеет.

Она вошла в палату, чтобы провести последний осмотр и отдать ему выписной эпикриз. Виктора Дроздова-пациента больше не было. Вместо него у окна стоял высокий, уверенный в себе мужчина в дорогих джинсах и черном кашемировом свитере. Он больше не был уязвимым и прикованным к койке. Он был хищником, готовым к прыжку.

– Ну вот, Виктор Андреевич, можете отправляться на свободу, – Она с усилием собрала в улыбку дрожащие губы и сунула ему бумаги, будто это ничего не значило. – Рана заживает хорошо. Швы снимут через неделю в любой поликлинике.

Мужчина не спешил брать бумаги. Он медленно повернулся и посмотрел на нее. Его голубые глаза были серьезными, без привычной искорки насмешки.

– Я не могу уйти просто так, Есения.

– В смысле? – Есения ощутила напряжение в теле. – С документами все в порядке.

– Я не о документах. Я о нас, – он сделал шаг к ней, и она инстинктивно отступила назад, уперевшись в дверной косяк. – Все это время ты видела меня слабым, раненым. Теперь я хочу, чтобы ты увидела меня другим. Настоящим.

Его голос стал ниже, бархатнее, обволакива, парализуя волю.

– Поужинай со мной завтра.

– Я не могу, – выпалила она. Слова Нины Петровны, холод в его голосе во время телефонного разговора, молчаливые посетители – все это вихрем пронеслось в ее голове. – Я не хожу на свидания с бывшими пациентами. Это непрофессионально.

Он мягко усмехнулся, словно ожидал именно этого ответа.

– С этой минуты я – не пациент. А ты – не медсестра. Мы просто мужчина и женщина. И этот мужчина очень хочет отблагодарить женщину, которая не дала ему расклеиться в этих унылых стенах.

Он подошел совсем близко. Есения чувствовала тепло его тела и тонкий аромат парфюма. Он не касался ее, но само его присутствие было почти осязаемым.

– Я слышал, как ты говорила, что обожаешь острую азиатскую кухню, но никто из твоих знакомых ее не любит, – сказал он тихо. – Я знаю одно место. Маленький тайский ресторанчик, не пафосный. Но там готовят так, что ты забудешь обо всем на свете. Позволь мне показать его тебе. Завтра. В восемь вечера. Я заеду.

Защита рухнула. Он слышал. Он запомнил случайную фразу, брошенную в разговоре с коллегой неделю назад. Этот мастер-манипулятор знал, что цветы и дорогие подарки ее только оттолкнут. А вот такое личное, внимательное отношение – это был удар под дых. Это было то, чего ей так отчаянно не хватало. Внимание к ней самой.

Борьба внутри длилась всего несколько секунд. Разум кричал: «Беги!», но сердце, изголодавшееся по теплу и близости, уже шептало предательское: «Да».

– Хорошо, – выдохнула девушка, ненавидя себя за эту слабость.

На его губах появилась торжествующая улыбка. Он взял ее руку и вложил в ладонь маленькую картонку. Это была не визитка. На ней был написан только номер телефона и одно слово: «Виктор».

– До завтра, Есения.

Когда она вышла из палаты, ноги были ватными. В руке она сжимала картонку, ставшую билетом в новую, неизведанную и, без сомнения, опасную жизнь. Радостное предвкушение и леденящий страх смешались в пьянящий коктейль, от которого кружилась голова. Она сделала шаг за черту. И пути назад уже не было.

ГЛАВА 3: СЛАДКИЙ ЯД

Весь следующий день Есения провела как в тумане. Работа валилась из рук. Она то и дело роняла инструменты, путала ампулы и отвечала на вопросы коллег невпопад. Внутри нее бушевала настоящая буря: страх боролся с предвкушением, а здравый смысл – с отчаянной надеждой.

Вечером, стоя перед своим скромным гардеробом, она ощутила приступ паники. Ее одежда – практичные джинсы, бесформенные свитера, строгие блузки – была создана для работы и выживания, а не для свиданий. Взгляд зацепился за единственное платье, купленное три года назад для свадьбы подруги и с тех пор ни разу не надетое. Простое, темно-синее, с элегантным вырезом. Оно казалось очень нарядным. Но выбора не было.

Ровно в восемь под окнами ее хрущевки бесшумно затормозил черный седан представительского класса. Не кричащий, не спортивный, а дорогой и уверенный в своей мощи, как и его владелец. Виктор ждал ее внизу, прислонившись к капоту. Он был в идеально скроенном костюме, без галстука, с расстегнутой верхней пуговицей на белоснежной рубашке. От него веяло такой спокойной силой и уверенностью, что у Есении на миг перехватило дыхание.