Тёмный вальс её имени

Он не повез ее в маленький тайский ресторанчик.

Вместо этого они поднялись на панорамном лифте на последний этаж одной из городских высоток. Ресторан был воплощением сдержанной роскоши: тихая музыка, приглушенный свет, огромные окна, за которыми, словно россыпь бриллиантов, раскинулся ночной город.

– Я решил, что для первого раза нужно что-то более… особенное. С видом на город, – мягко пояснил он, заметив немой вопрос. – А до твоего любимого острого мы еще доберемся. Обещаю.

Мужчина был безупречен. Идеальный джентльмен из старого кино. Отодвинул ей стул, помог снять легкий плащ, который она накинула поверх платья. Он не вручил ей меню, а просто посмотрел на нее и сказал официанту: «Нам, пожалуйста, ваш лучший стейк рибай для дамы и бутылку вот этого Кьянти». Он угадал. Она обожала мясо, но никогда не позволила бы себе заказать самое дорогое блюдо.

Весь вечер Виктор говорил не о себе. Он расспрашивал о ней. О детстве, о том, почему она выбрала медицину, о чем мечтала, когда была маленькой. Он слушал так, как ее не слушал никто и никогда – внимательно, не перебивая, задавая вопросы, которые показывали, что ему действительно интересно. Он смеялся над ее шутками, восхищался силой и преданностью работе, говорил комплименты – не пошлые и заученные, а тонкие и точные.

– У тебя удивительные глаза, – сказал он, когда они пили вино. – В больнице они были колючими, как у ежика. А сейчас – теплые, как растопленный мед.

Есения чувствовала, как тает. Она, привыкшая быть скалой, превращалась в податливый воск в его руках. Предупреждения Нины Петровны, его странные посетители, ледяной тон в телефонном разговоре – все это казалось сейчас далеким, нереальным, глупым подозрением. Рядом с ней сидел обаятельный, умный, внимательный мужчина, который смотрел на нее так, словно она была единственной женщиной во Вселенной.

Несмотря на его безупречные манеры, Есения весь вечер чувствовала себя самозванкой. Сидя в дизайнерском кресле, стоимость которого, вероятно, равнялась ее полугодовой зарплате, она ощущала себя так, словно надела чужое, слишком дорогое платье. Она видела, как другие посетительницы – холеные, расслабленные, в шелках и бриллиантах – бросали на нее короткие оценивающие взгляды. Ее простое синее платье, которое еще утром казалось верхом элегантности, здесь выглядело блеклым и сиротливым.

Девушка нервно теребила салфетку под столом, отвечала на его вопросы односложно и боялась прикоснуться к еде, опасаясь использовать не ту вилку. Эта роскошь не радовала – она давила, подчеркивая пропасть между их мирами.

Виктор, с его дьявольской проницательностью, все видел.

– Тебе здесь не нравится, – это был не вопрос, а утверждение. Он отложил приборы и посмотрел на нее. – Ты как птица в золотой клетке. Красиво, но не твое.

– Нет, что вы, здесь очень… – начала она, но он мягко перебил.

– Есения. Хватит формальностей. И хватит лжи. Поехали отсюда.

Не дожидаясь ответа, он подозвал официанта, расплатился одним движением черной пластиковой карты и, взяв ее за руку, повел к выходу.

– Куда мы едем? – спросила девушка, когда машина плавно тронулась с места, унося из мира роскоши и глянца.

– Ко мне, – просто ответил он. – Выпьем нормального чая. Или коньяка. Без сотен чужих глаз.

Сердце рухнуло вниз. «Ко мне» – эта фраза звучала опасно и в то же время соблазнительно. Но она промолчала. Протестовать уже не было сил, да и, если быть честной с самой собой, не было и желания.

Его квартира располагалась буквально в нескольких зданиях от ресторана. Это был не дом, а пространство. Огромная студия с панорамными окнами во всю стену, за которыми ночной город лежал у их ног. Никакой пошлой позолоты или кричащей роскоши. Темное дерево, натуральная кожа, строгие линии, идеальный, почти стерильный порядок. Жилище сильного, уверенного в себе мужчины, который держал под контролем все, включая собственное пространство.

Он не стал включать яркий свет, оставив лишь несколько точечных светильников, создававших уютный полумрак. Сняв пиджак, он стал похож не на светского льва, а на обычного человека.

– Коньяк? – предложил он.

Она кивнула.

Он галантно налил им по порции в тяжелые хрустальные бокалы и сел в кресло напротив, оставив между ними почтительное расстояние. Они молчали. Тишину нарушал лишь тихий гул города за окном. И в этой тишине, в этой спокойной, безопасной обстановке, что-то внутри Есении надломилось. Словно плотина, которую она годами выстраивала вокруг своего сердца, дала первую, а затем и вторую трещину.

– Почему ты такая? – вдруг тихо спросил он, глядя на янтарную жидкость в своем бокале. – Сильная, колючая. Всегда в броне. Кто тебя так обидел?

И плотина прорволась.

Сначала сбивчиво, а потом все более откровенно, она начала говорить. Алкоголь развязал язык, а его внимательный, сочувствующий взгляд вскрыл душу. Она рассказала ему все. О матери, которая умерла, когда ей было пятнадцать, оставив ее одну в этом жестоком мире. О том, как ей пришлось отказаться от мечты стать хирургом и пойти в медучилище, потому что нужно было быстрее начать работать. О своей пустой квартире. О чувстве тотального одиночества, которое съедало ее изнутри каждую ночь. О том, как она устала быть для всех сильной, как отчаянно ей хотелось хоть раз в жизни почувствовать себя слабой и защищенной.

Слова лились из неё легко, а слёзы – ещё легче. Впервые за долгое время она не пыталась смахнуть их или скрыть – они текли свободно, оставляя на щеках влажные дорожки.

Виктор слушал молча, не перебивая. Когда девушка замолчала, опустошенная и беззащитная, он встал, подошел к ней и, опустившись на одно колено, осторожно стер слезинку с ее щеки.

– Больше тебе не придется быть сильной одной, – прошептал он. – Я обещаю.

В этот момент Есения поверила ему безоговорочно. В этом огромном, холодном городе он был единственным, кто увидел за ее броней живую, израненную душу. Она сама, добровольно, отдала ему ключ от своего сердца. И хищник, наконец, получил то, чего добивался. Полный и абсолютный доступ к ее сердцу.

Когда ее сбивчивый, полный боли рассказ иссяк, в огромной комнате повисла звенящая тишина. Город за панорамным окном жил своей жизнью, сияя миллионами безразличных огней, а здесь, в этом полумраке, остановилось время. Виктор все так же стоял перед ней на одном колене, не разжимая ладоней, в которых покоились ее руки, словно хрупкие, раненые птицы. Он не проронил ни слова. Вместо тысячи утешений, банальных и пустых, он просто поднялся, увлекая ее за собой.

Виктор провел ее в спальню. Здесь царил тот же лаконичный стиль, нарушаемый лишь огромной кроватью, которая казалась центром этой вселенной.

Он оставил ее на мгновение и вернулся с двумя бокалами и бутылкой вина.

– Это поможет, – тихо сказал он, протягивая ей бокал.

Они пили молча, стоя у окна, и это молчание больше не было гнетущим. Оно было наполнено пониманием, принятием и нарастающим, почти осязаемым напряжением. Когда бокал девушки опустел, Виктор забрал его и поставил на подоконник. Его пальцы, теплые и сильные, коснулись ее щеки, стирая невидимую слезу.

– Я не дам тебя в обиду. Никогда, – его голос был хриплым от сдерживаемых эмоций.

Девушка движущая не видомой силой подалась вперед, в его объятия, и он принял ее, прижал к себе так крепко, словно хотел собрать воедино все ее осколки. Его губы нашли ее – сначала осторожно, пробуя, потом все более настойчиво и требовательно. Этот поцелуй был не прелюдией, а продолжением их безмолвного диалога – в нем смешались ее боль и его ярость, ее отчаяние и его обещание защиты.

Его руки уверенно и в то же время нежно скользили по ее спине, спускаясь к талии, прижимая ее тело к своему. Она чувствовала сквозь тонкую ткань его рубашки жар и напряжение его мышц. Одежда становилась досадной помехой, барьером, который он начал устранять – медленно, почти благоговейно. Замок на ее платье поддался с тихим шелестом, и прохладный воздух комнаты коснулся обнаженной спины. Платье упало к ногам шелковым облаком. Он не торопился, его взгляд обжигал, изучая, восхищаясь каждым изгибом ее тела, словно стирая все плохие воспоминания, заменяя их своим преклонением.

Комната утопала в теплом, золотистом сиянии ночника, где мягкие блики танцевали по обнаженной коже, словно ласковые пальцы света, пробуждающие скрытые желания. Воздух был густым от предвкушения, пропитанным легким ароматом ее духов – сладким, цветочным, с ноткой мускуса, который уже начал смешиваться с естественным, животным запахом их возбуждения. Он подхватил ее на руки с неожиданной нежностью, чувствуя, как ее тело идеально отзывается: упругость бедер прижимается к его ладоням, податливая талия изгибается в его объятиях, а дрожь в коленях отдается вибрацией в его груди. Ее сердце колотилось так сильно, что он ощущал его ритм сквозь тонкую ткань рубашки, и это синхронизировалось с его собственным – бешеным, полным голода и заботы.

Прохладный шелк простыней встретил ее спину, как шелковистый поцелуй, вызвав волну мурашек, которые пробежали от плеч до кончиков пальцев ног. Он навис над ней, его силуэт в полумраке казался древним стражем, а горячее, тяжелое дыхание обволакивало ее лицо, смешиваясь с ее собственным – прерывистым, влажным от волнения. В этом моменте не было спешки; только глубокая, пульсирующая связь, где каждый взгляд в ее глаза говорил: "Я здесь, с тобой, полностью". Ее руки инстинктивно потянулись к его плечам, ногти слегка впились в кожу, оставляя следы – метки доверия и страсти.

Его пальцы начали путешествие с ее лица, начиная с нежных, почти невесомых касаний подушечек вдоль линии скулы, где кожа была такой мягкой, такой уязвимой. Это было как ритуал открытия: он изучал ее, как священный текст, спускаясь к шее, где губы подхватили эстафету – медленные, вдумчивые поцелуи, оставляющие влажные следы, от которых ее пульс ускорялся под его губами. Язык, горячий и ловкий, вычерчивал узоры на ключице, вызывая тихий вздох, который эхом отозвался в ее груди. Эмоции переполняли ее: смесь трепета и эйфории, когда она осознала, насколько он внимателен, насколько это не просто акт, а диалог тел, где ее тело отвечало ему стонами, полными благодарности.

Он задержался на груди, не торопясь, с благоговением освобождая ее от последних преград – пальцы скользнули под чашечки бюстгальтера, стягивая ткань вниз, открывая грудь для его взгляда и прикосновений. Когда его рот накрыл сосок – сначала осторожно, обводя языком кругами, – она ахнула, выгнувшись дугой навстречу, ее тело инстинктивно потянулось к нему, ища больше. Он усилил ласки: сосал, слегка кусал, дразнил кончиком языка, пока жар не разлился по ее венам, сосредоточившись внизу живота острым, ноющим желанием. Ее стоны стали громче, пальцы вцепились в его волосы, притягивая ближе – она теряла контроль, растворяясь в ощущениях, где каждый вдох был пропитан его запахом, мускусным и солоноватым, а ее собственное возбуждение наполняло воздух сладковатым, приторным ароматом.

Рука его скользнула ниже, уверенно, но нежно снимая трусики, и пальцы нашли ее – мокрую, трепещущую, готовую. Он водил по ней медленно, растягивая удовольствие, кругами и поглаживаниями, наслаждаясь тем, как она сжимается вокруг каждого касания, как ее бедра невольно поднимаются ему навстречу. "Так чувствительна…" – прошептал он хриплым голосом, полным гордости и желания, и эти слова ударили в нее, как искра, усиливая эмоциональную связь: она почувствовала себя желанной, единственной, в этом вихре ощущений, где страх растворился в чистом, первозданном блаженстве.

Когда он вошел в нее, это было не вторжение, а естественное слияние – сначала лишь кончик, едва-едва, чтобы дать ей ощутить давление, задержать дыхание в предвкушении. Ее тело напряглось, обхватывая его, и она почувствовала каждый миллиметр: как он раздвигает ее изнутри, натягивает, заполняет до предела, вызывая сладкую боль, переходящую в экстаз. Он замер, их лбы соприкоснулись, потные и горячие, дыхание смешалось в одно —соленое, прерывистое. "Ты в порядке?" – спросил он тихо, с ноткой уязвимости в глазах, и она кивнула, шепотом подтверждая: "Да… продолжай". В этот миг их связь углубилась – не только физическая, но и душевная, полная доверия и любви.

Движение началось плавно: медленные, глубокие толчки, от которых простыни шуршали под ними, а ее тело раскачивалось в унисон. Его бедра ударяли в нее с нарастающей силой, но он контролировал ритм, растягивая удовольствие, пока она не начала подталкивать в ответ, требуя больше – ее ногти царапали его спину, оставляя красные полосы, а стоны срывались с губ приглушенными криками. Жар нарастал, пот стекал по их телам, смешиваясь с запахами – ее сладким ароматом возбуждения и его мускусным, животным оттенком, – создавая опьяняющий коктейль. Эмоции переполняли: она чувствовала себя живой, любимой, в этом танце, где каждый толчок был обещанием вечности.

Волна накрыла ее внезапно – сначала легкая дрожь в ногах, потом всепоглощающая, разрывающая изнутри вспышка, заставившая ее сжаться вокруг него в конвульсиях.

Она закричала, тело выгнулось, мир сузился до этого пика, где удовольствие граничило с болью. Он почувствовал ее сокращения, и это подтолкнуло его к краю: срывающимся стоном он вогнал себя глубже в последний раз, заполняя ее теплом, содрогаясь в унисон с ней. Кульминация была общей – взрыв, оставивший их обессиленными, но соединенными.

Они лежали, все еще сплетенные, в тишине, нарушаемой только их учащенным дыханием и тихим шуршанием простыней под еле заметными движениями. Кожа к коже, сердца бились в унисон, а воздух был тяжелым от их смешанных запахов. В этот момент не было слов – только глубокая, эмоциональная близость, где усталость смешивалась с нежностью, обещая новые рассветы.

Когда все закончилось, они лежали, обессиленные, в объятиях друг друга. За окном начинал брезжить рассвет, а она наконец, чувствовала себя в безопасности.

Первые лучи рассветного солнца, пробившись сквозь панорамные окна, наполнили спальню жидким золотом. Есения проснулась не от света, а от незнакомого чувства абсолютного покоя. На мгновение, не открывая глаз, позволила себе утонуть в нем. Она была в тепле, в безопасности, укрытая тяжелой, но нежной рукой, лежавшей на ее талии. Рядом ровно и глубоко дышал мужчина.

А потом реальность обрушилась на нее ледяным душем.

Воспоминания о прошлой ночи – не только о страсти, но и о ее собственном, стыдном, слезливом монологе – заставили кровь похолодеть. Девушка распахнула глаза. Роскошная спальня, шелковые простыни, сияющий за окном город… и она, нагая, в постели почти незнакомого мужчины. Мужчины, которому она вчера вывернула наизнанку всю свою израненную душу.

Паника, острая и колючая, пронзила. Что он теперь о ней думает? Жалеет? Презирает? Считает легкой добычей? Она, всегда такая сильная и независимая, предстала перед ним жалкой, сломленной плаксой. А потом… потом позволила ему взять не только ее душу, но и тело.

Нужно бежать. Немедленно.

Есения осторожно, миллиметр за миллиметром, высвободилась из объятий. Рука Виктора была тяжелой, словно не желая ее отпускать даже во сне. Встав с кровати, она на цыпочках начала собирать разбросанную по комнате одежду. Ее простое синее платье выглядело на дорогом ковре чужеродным, жалким пятном. Она одевалась быстро, лихорадочно, пальцы не слушались, путаясь в пуговицах. Каждый шорох казался оглушительным.

Когда она уже была у двери, тихий, с хрипотцой сна голос заставил ее замереть:

– Ты куда?

Виктор полулежал на кровати, опираясь на локоть. Его волосы были взъерошены, а взгляд голубых глаз, ясный и внимательный, следил за каждым движением. В нем не было ни удивления, ни осуждения. Только спокойное ожидание.

– Мне… мне на работу, – соврала она, не поднимая глаз. – Я могу опоздать.

– Сегодня суббота, – ровным тоном заметил он.

Ее щеки вспыхнули.

– Все равно. У меня дела.

Девушка ожидала чего угодно: уговоров, насмешки, раздражения. Но он просто кивнул.

– Хорошо. Я вызову тебе такси.

Виктор не пытался удержать. Он не стал ничего спрашивать. Эта его спокойная уверенность обезоруживала и пугала еще больше. Пока она стояла в прихожей, обуваясь, он подошел сзади, одетый в простые домашние брюки, с обнаженным торсом. Он не прикоснулся к ней, но она чувствовала жар его тела за своей спиной.

– Я позвоню, – это прозвучало не как вопрос и не как обещание. Это прозвучало как констатация факта.

Всю дорогу в такси Есения смотрела в окно, но не видела ничего, кроме отражения своего смущенного лица. Вернувшись в свою крошечную, пахнущую одиночеством квартирку, подошла к зеркалу. И увидела другую женщину. С растрепанными волосами, распухшими от поцелуев губами и лихорадочным блеском в глазах. На ее шее и ключицах алели небольшие багровые пятнышки – следы страсти.

Она провела пальцами по этим меткам, и вместо стыда ее внезапно накрыла волна обжигающей нежности. Он не просто воспользовался ее слабостью. Он слушал ее. Он видел ее. Он прикасался к ней так, словно она была величайшей драгоценностью. Он был первым, кто не испугался ее колючек, а осторожно убрал их, чтобы добраться до самого сердца.

Стоя посреди своей одинокой комнаты, Есения поняла страшную вещь. Крепость, которую она строила годами, пала за одну ночь. Это было не просто увлечение или благодарность. Это было нечто гораздо более глубокое и опасное.

Она влюбилась. Безнадежно, безоглядно и до ужаса сильно. В хищника с нежными руками и пронзительными голубыми глазами. И эта любовь была похожа на прыжок с обрыва – страшно, но пути назад уже не было.

Дни, последовавшие за той ночью, превратились для Есении в пытку. Она жила в лихорадочном ожидании, ежеминутно проверяя телефон. Каждый звонок с незнакомого номера заставлял ее сердце замирать, а когда оказывалось, что это реклама или ошибка, она чувствовала укол горького разочарования.

Она прокручивала в голове события той ночи снова и снова. Его нежность. Его сила. Ее собственная откровенность. Она убеждала себя, что для мужчины его уровня она была лишь мимолетным развлечением. Удобный трофей на одну ночь. Сильная, неприступная женщина, которая так легко сломалась в его руках. Конечно, он больше не позвонит. Зачем она ему?

Но он позвонил. На третий день.

– Привет, – его голос, глубокий и спокойный, прозвучал в трубке так, словно они расстались пять минут назад.

– Здравствуйте, – пискнула она, мгновенно смутившись своей официальности.