Прогулки по лунным дорогам

– Священником что ли?

– Ага, интересный, скажем так, мужик был. Сейчас уже, наверное, и не вспомню, как звали. Так вот. Я ведь потрепаться страсть как люблю, а тогда меня вообще любопытство одолело: собеседник-то необычный. Я, конечно, скептически к религии отношусь, но, понимаешь, – интересно, сука! Что там, думаешь, у него в голове творится, какие мысли, кроме как кадилом размахивать? В общем, туда-сюда, зацепились мы языками, и оказалось, что батюшка наш – мужик не промах. Короче, в тот же вечер сидели мы у него в бане, пили водку и трещали про баб.

Я засмеялся в голос, представив эту картину.

– Да-да, и такое бывает, Юра. Ну вот, сидим мы, значит, бухие в дым в бане у батюшки…

Я снова закатился.

– Да погоди ты, дай дорасскажу, – Игорь сам с трудом сдерживал смех. – И ты понимаешь, Юра, этого батюшку понесло, как на исповеди. Я сижу, слушаю, а сам думаю – мама дорогая! Да разве ж может такое быть на божьем свете?! А он сидит, на пузе крест, рюмку за рюмкой опрокидывает, и рассказывает всё, как на духу. О том, как «распутных девок очищал от мерзости дьявольской». Знаешь, как очищал? Драл их до потери сознания! То есть, в прямом смысле, пока они не отлетали от переизбытка чувств. Это, он сказал, катарсис называется. Он их так к богу приближал своим таинством. И вроде как получается, что после такого очищения самая последняя шлю… ээм… грешница в общем, становилась святой и непорочной.

– Немного ущербная логика, – с усмешкой заметил я.

– Я тоже так думаю. Ну да не в этом суть. В общем, выходило из его рассказов, что за несколько лет он своим катарсисом полдеревни очистил. Даже жену секретаря райкома. Хотя та, как и подобает всякой жене партийного человека, была праведной атеисткой. Ну так вот, я, как и ты, сидел, слушал, смеялся. И охреневал помаленьку. Думаю, вот тебе и батюшка! А потом он, понимаешь, – раз! Нахмурился, посерел весь, да и замолчал. Я ему: что, мол, случилось? Он сначала рукой махнул: ничего, говорит, вспомнилось просто. А у меня в груди предчувствие заиграло. Понимаю, что сейчас-то и будет самое важное во всём разговоре, ключевой момент. Самое сладкое, значит. И ты представляешь, как в воду глядел! Батюшка помолчал, поломался немного, а потом водка всё равно язык ему развязала.

* * *

Мы остановились у придорожного кафе. К тому времени у меня начал урчать желудок, напоминая о пропущенном завтраке. Игорь купил целую тарелку горячих чебуреков и два стакана кофе. Деньги у меня брать отказался, чему я, разумеется, обрадовался, хоть и с некоторым смущением.

Расположились мы на улице, под жестяным козырьком веранды. Игорь сдул пыль со старой клеёнки, обмакнул сочный чебурек в сметанный соус и начал с аппетитом есть. Недолго думая, я последовал его примеру.

– Честное слово, Юра, сам в эту историю не до конца верю. Но в тот момент она показалась мне чистейшей правдой, уж больно искренне этот батюшка слёзы лил, когда её рассказывал.

– Слёзы? – удивился я.

Игорь кивнул. Он отхлебнул немного кофе, взял новый чебурек и продолжил:

– Ага. Рыдал, как девочка! Видимо, глубоко его эта Настасья зацепила. Но обо всём по порядку. Дело было так. Жила у нас в Кедровом одна девка – Настасья. Кровь с молоком. Верх, низ – всё при ней, в общем, на загляденье баба. Одна беда – двадцать лет, а всё целка. Мать у неё была ведьма настоящая. Во всех смыслах. Даже дом на перекрёстке стоял. Короче, Настасье этой несладко жилось. Не то, чтобы мать её притесняла или как-то унижала, но воспитывала сурово, в ежовых рукавицах. В итоге девчонка нелюдимая была, на своей волне немного. Остальные девки вечером в сельский клуб наряжаются, с парнями гуляют, а она платок наденет и в лес на всю ночь. Чего ей там делать? Ну да нормальным-то людям всё равно, уходит и уходит, какая нам разница, что она там чудит? Может, травки какие лечебные собирает? Но ты же, Юра, понимаешь, что, кроме нормальных людей, есть и ненормальные. Козлы и ублюдки – они везде, а уж в деревне такие, как пить дать, найдутся. Ну и нашлись. Пришли два пассажира с армии. Они и до этого умом не блистали, а в армии им и вовсе последние извилины распрямили, чтоб всё по уставу было. Думаю, представить, что получилось, не трудно. Два здоровенных дегенерата. Да ещё и нализались в дрова. И вот эти синие дуболомы идут поутру и видят, как из леса выходит Настасья. Одна. Что было дальше объяснять надо?

Я сглотнул вставший в горле кусок мяса и отрицательно покачал головой, дав понять, что всё и так прекрасно понял. Я отчётливо услышал, как рвётся летнее платье, как грязные руки заталкивают крик обратно в горло, не оставляя шансов на сохранение женской чести.

– Настасья где-то с неделю из дома не выходила. Участковый к ней приехал, бумажки какие-то подписал, да и свалил. Заявление никто не подавал, расследовать дело не стали. Те двое, когда поутру в себя пришли, загасились сперва, а потом поняли, что ни хрена им не будет. Тёмную им устраивать мы не решились. Сейчас стыдно вспоминать, а тогда, если по-честному, зассали мы на них идти. Слишком уж здоровые быки были. Вот только недолго гитара солдатская играла. Нашли их ровно через сорок дней за домиком у Настасьи. Всё в той же дембельской форме на березках висели. На соседних веточках.

Я дёрнулся, подскочив на стуле, и тихо выматерился, глядя за спину Игорю.

– Ты чего? – обернулся он назад. – Лицо, как будто смерть увидел.

– Нет-нет, всё нормально. Продолжай.

Мириам послала мне воздушный поцелуй и присела за соседний столик. Она изящно закинула ноги на стоящий рядом стул и стала слушать нас, сидя вполоборота.

Игорь проследил за моим взглядом, непонимающе нахмурил брови. Затем хмыкнул и продолжил, как ни в чём не бывало:

– Представляешь, какие разговоры в деревне пошли? Тогда весь Кедровый на ушах стоял. Все головой кивали, мол, знаем мы про Настасью и её мамку – ведьмы они. Трогать их, правда, никто не стал. Наоборот – за километр обходили. Но прошло пара месяцев, и всё как-то забываться стало. И тут, рассказывает батюшка, приходит к нему Настасья. Вся в чёрном, в трауре, значит. Так и так, говорит, покаяться хочу.

Игорь достал сигареты и закурил, откинувшись на спинку стула.

– Ну а батюшка что? Покаяться, так покаяться. Скольким он уже грехи отпускал, почему бы и этой не отпустить. Он по отработанной схеме давай работать. Ходит кругами загадочный такой, мудрый, в рясе чёрной. В общем, весь из себя служитель божий и Люцифер в одном лице. Слушает, кивает с умным видом, а сам думает, как бы свою бороду между ног у девки макнуть.

Мириам брезгливо скривила лицо.

– Меня сейчас стошнит от его метафор, – вполголоса произнесла она.

Игорь поймал мой взгляд и снова обернулся.

Да на кого ты там смотришь? – удивлённо спросил он.

Не обращай внимания, – махнул я рукой.

Игорь смерил меня недоверчивым взглядом, но всё-таки продолжил:

Так вот, слушай, что дальше было. Батюшка-то наш уже свой подол задирал, когда вдруг прислушался и понял, в чем ему Настасья кается. Я думаю, у него в тот момент челюсть упала и на собственном члене повисла. Потому что Настенька наша поведала, как её матушка своими собственными ручками солдатиков на березку сушиться отправила.

Я недоуменно вскинул брови.

Чего? Не понял… Как?

Игорь поманил меня пальцем, наклонился над столом и тихо, почти шёпотом произнес:

Странно, да? Одна старая женщина. Двое быков. Вроде как неувязочка выходит по всем правилам. Только, Юра, ведьмой она и правда была. Самой настоящей. Прокляла их на смерть, понимаешь? И знаешь как?

Игорь замолчал и посмотрел мне в глаза.

Смерть за смерть, – наконец произнёс Игорь. – Она в жертву себя принесла. Сорок дней умирала, и когда срок подошёл, солдатиков тех с собой на тот свет забрала.

Я внимательно пригляделся к Игорю, пытаясь понять, сколько правды в его словах. Сперва мне показалось, что мой спутник просто-напросто шутит, развлекая старой байкой, которую услышал давно в пионерском детстве. Но выражение его лица не менялось, и, в конце концов, стало ясно: мужчина ни на секунду не сомневался в правдивости этой истории.

– А теперь, Юра, самое главное. То, зачем я и начал рассказ. Перед смертью в самый последний день мать Настасьи позвала к себе дочь и попросила забрать свой дар. Может, слышал что-нибудь подобное?

– Да, – признался я. – Слышал такую легенду. Якобы, ведьмам не позволяет умереть их сила, поэтому они ищут преемницу перед смертью.

– Да-да-да! – воодушевленно закивал Игорь. – Это прям в точку! Преемницу! Только, как я понял, она не перед смертью её искала, а всю жизнь Настасью специально растила. Все свои знания потихоньку передавала, в лес за травами отправляла. И когда пришло время отдать душу, она свой дар дочери передала. Так вот, возвращаясь к нашему батюшке. Знаешь, что Настасья у него попросила? Мать отпеть! Якобы, земля покойницу не принимает.

– В смысле?

– В прямом. Говорит, похоронила её за домом, а на следующий день та опять в кровати. В земле вся, но по виду и не скажешь, что мёртвая. Лежит себе, как будто спит. Только не дышит.

– Мне всё труднее в это поверить, – покачал я головой.

– А ты и не верь. Ты слушай.

Игорь допил свой кофе, убрал чашку в сторону и продолжил:

– В общем, батюшка и думать забыл о своих грязных делишках. На какое-то время он даже стал похож на нормального священника. Настасье сказал, чтобы та перед богом очистилась, от «дара» материнского отказалась и за мать помолилась. Свечку чтоб за упокой поставила.

– И что? Поставила?

– Хрен там. Девка упёрлась рогом: дар мой, говорит, последний подарок матери и отказаться я от него не могу. А с ним в храме божьем мне делать нечего. Мне бы только, говорит, матушку отпеть, а дальше сама разберусь. Тут в нашем батюшке тоже принципы проснулись: я, говорит, всё сделаю, но помогать тем, кто от бога отказался, не могу. Выбирай, мол, или сила, или отпевание. Настасья подумала немного и ушла.