Воспоминания вперемешку

Воспоминания вперемешку
Лина Черникова

Посвящается друзьям – моей Сауле и Карубаю.

Я всю жизнь умела радоваться и очень многое мне нравится. Все из раннего детства помню. И как же не рассказать о чем-то, что видела, чем любовалась. Это и смех людей после бомбежки… Как же было не посмеяться после страха! Зажигали свечку и.. – Ты голову спрятал под стол, а остальное не было жалко? А этот, смотрите, голова торчит, а весь он еще под кроватью! Живы! Слава Богу! Соседи, собиравшиеся в одну комнату, чтоб не было так страшно, уходя просили мою сестру, чтобы опять перед обстрелами успевала обежать дом с молитвой. А немцы не задерживались, торопились к Сталинграду. И наши не давали отдохнуть непрошенной немчуре (слово из детства). А мама рассказывала: – Мои девчата только успели воды набрать, а тут взрывы, они бежать, вода – на них, а им смешно… Отогнали нечисть от нас, только так говорили – "нечисть," и нам включили радио. Никто не выключал эту черную тарелку хоть на минуту – жили последними известиями и радовались песням.

Лина Черникова

Воспоминания вперемешку

Предисловие

Почему вперемешку? До войны мне было 2,5 года и по воспоминаниям мамы я так хорошо говорила по-украински, что поправляла речь взрослых, но в 4года к ее удивлению я уже не знала ни слова из прежней речи. Одно слово «тато» я помню.

Но что-то рассказывая, тарахтела так спешно, что сваливала все вместе, перескакивала с одного события на другое. Какая у человека речь, такая и жизнь. Получается, что и жила-то я неправильно. С детства хотела что-то писать, но начала только в 70 лет. Ну, не умею я писать все по порядочку – это скучно! И вдруг придумала, как рассказать уже взрослым детям, то, что они не успели услышать в детстве: один заголовок, а под ним все, что относится к этой теме.

Запахи

Первый запомнившийся запах жил во мне 20 лет. Еще была война, значит, мне около 4-х лет. Мы жили тогда у Марии Васильевны, учительницы. Домик был настоящим, а не мазанкой, даже застекленная веранда была. И были настоящие деревянные полы, ни у кого больше я не видела такой роскоши. Тонкая и прямая ходила по этому полу Мария Васильевна и стучала каблучками. Я долго раздумывала, как можно ходить в туфлях, если между каблучком и главной туфлей пустое место.… И не падать.… Дождалась, когда учительница шла медленно, и мне удалось ползти за нею на четвереньках и просунуть палец в дырочку. И Мария Васильевна идет и не падает! А она усмехнулась, взглянув на непонятную девчонку, на полу, и пошла дальше, высоко держа красивую голову с толстой косой.

В очередной приход немцев в село, они облюбовали этот дом для штаба. В одной комнате жили мы. Все четверо детей спали поперек кровати и маленькая Галька с нами. А где спала мама, не знаю.

Утро. Тихо. Я сползаю ногами вперед и чуть не наступила на отца, он спал на полу. Я развернулась – ноги назад – и стала его разглядывать. Нагляделась и стала трогать руками его лоб, волосы. Он быстро проснулся и засмеялся. Позже я узнала из разговоров взрослых, что он не успел засветло дойти до дома из дальней степи и его привели в комендатуру. После расспросов его мирно отпустили. А однажды днем отец сидел за столиком на веранде с молодым красивым немцем. Разговаривали по-русски. Мама тихонько передала Миле и Люсе суть их разговора: не хотят воевать простые немцы.

За столом мне не было дела до разговора мужчин: заворожено смотрела на нарядную твердую коробочку. Но она лежала далековато от моих рук. Я любовалась невиданной красотой. То положу голову на одно ухо, то на другое, то стану отцу на колени и сверху смотрю на недоступное сокровище.

– Schokolade , – улыбнулся немец, протягивая мне кусочек толстого… чего-то.

Я быстренько спрятала это за щеку. Это… это он сказал «шоколоде». Как же я просмотрела, когда немец доставал шоколад из коробочки? А я бы и не узнала, что это за непривычное чудо тает у меня за щекой и пахнет, и растекается невозможной сладостью по всему рту. Уже невозможно удержать ее за щекой, придется глотать, а жалко.… Все, ничего не осталось и губы тщательно облизаны.

Теперь бы мне ту коробочку… Я тянула к ней руку, отвернувшись от нее, как будто мне она совсем не нужна,… Но далеко. Легла животом на стол и вот рука уже на коробочке. Не смотрит немец, не видит, что игрушка совсем близко. И вот я уже поглаживаю ее, придвигаю, отодвигаю подальше. Если бы эта игрушечная коробочка стала моей! Такой красоты нет ни у кого!

И вдруг! Немец понял меня и спокойно придвинул эту ценность прямо к моей руке. В моих глазах сиял несмелый вопрос:

– Это, правда… мне?

Он улыбнулся. Я мигом сползла с колен отца. А куда бежать? В огород! Там спряталась между чахлых степных растений и уткнулась всем лицом в приобретенное счастье. Ка-а-к пахнет, как вкусно пахнет. Долго не решаюсь открыть коробочку, может там еще остался, как его… шоколаде? Нет, внутри пусто… Я надышалась, налюбовалась своим приобретением и выползла из под кустиков, когда со двора уже перестали звать меня, и встревоженные голоса звучали на огороде. Хорошо, что это Миля и Люся, они не отберут мою игрушку.

– Ты чего молчишь!?

– Шо… шоколаде ела…

– Где? Под кустами? – смеются сестры.

– Правда, правда, немец тот давал, что с отцом сидит.

– Так что, у тебя еще есть? – смотрят они на мои руки.

– Нет. И коробочка была уже пустая, когда немец дал мне шо…

– Шиколад, – подсказывает Люся.

Но я помню, как кругло произносил это слово немец и поправляю ее: "шоколаде".

Разворачиваю подол платья и протягиваю на обозрение свой подарок. Сестры ее разглядывают, нюхают, а я тороплю их, тяну вверх руки.

– "Шоколаде", – передразнивает меня Миля. Они с Люсей смеются и называют еще одно незнакомое слово. Несколько дней я дышала вкусным запахом, пока дети не утащили мою ценность.

Лет через 20 я закричала не своим голосом:

– Саша, чем это пахнет?

Воткнула нос в его пачку, каких-то иностранных папирос.

– Так эта коробочка всего лишь от этой гадости, от папирос?!

И я рассказала ему детскую историю с красивой коробочкой.

… Другой запах из моего уже подросткового детства длится до сих пор и не опознанным он был не так долго. В 5 классе немецкий язык вела у нас Софья Андреевна – жена начальника детской колонии. Люська , его дочка, бегала, в одеждах, похожих на наши. Значит, отец, суховатый и строгий человек не хотел выделять дочку из кучки ее подружек. Она рассказывала, что у отца на столе лежала книга Макаренко «Педагогическая поэма». Мальчишек отпускали свободно в село.

А Софья Андреевна приходила на урок с "лисой" на плечах и от нее тепло-восхитительно пахло. Я ждала ее прихода на урок, чтобы вдохнуть такой сладкий, манящий в счастливую жизнь запах.

Я долго не решалась, а потом осмелилась попросить учительницу дать мне почитать какую-нибудь книгу.

– Хорошо, приходи в воскресенье, – любезно согласилась она.

Хоть это и была Люськина мама, но она же – учительница, а Люськин отец вообще хмурый человек… И живут они недалеко от ворот колонии в обычном саманном доме, а идти туда страшновато.

– Ты куда собралась чуть свет? – остановила меня мама.

– Софья Андреевна обещала дать мне книжку почитать.

– Люди еще не проснулись!

Не снимая пальтишко, я просидела еще час перед часами, а потом удрала из дома. Чавкали мои башмаки по грязи не долго. Дом начальника колонии стоял одиноко за широкой канавой и за высокими тополями. Через канаву-арык проложен мостик из широких досок. Все перепрыгивали через такие канавы, но начальнику не положено так прыгать… Я помыла в этой канаве башмаки, вымыла руки, погрела их в карманах. Все, управилась. Может, уже проснулись? Подошла к двери и меня даже качнуло от нее, а потом я прислонилась к ней носом и всем лицом. Это же надо так обливаться духами, что даже от двери шел тот же сладкий знакомый запах. Это было так неправдоподобно! Что ли , они весь дом побрызгали духами?

Наконец, я решилась тихонько постучать. Софья Андреевна открыла довольно скоро и привела меня в комнату. Еще одно потрясение! На меня недоуменно выглянула из-под одеяла сонная Люська. На Люську я едва ли смотрела. Но где она спала! Я вытаращила глаза на диван. Что это был за диван, как будто из кино, которое я видела или не видела, но в настоящей жизни такого не бывает.… Ах, такие зеркальца по бокам, а вверху узоры, вырезанные по дереву. Уже Софья Андреевна дала мне в руки толстую желтую книгу, а я все дивилась "неправдашному" (детское наше слово) дивану и не могла тронуться с места.

… Часто дарит мне Саша духи «Красная Москва», такие же, как были у учительницы моего детства.

А запах топленого масла могу восстановить и теперь. Но не теперешнего топленого масла. А того комочка яркого, рассыпанного большими крупинками, которое покупала один раз в месяц со своей стипендии Эмма. Отец был на предварительном следствии, которое длилось много месяцев и никак не могло закончиться, потому что он был невиновен, но все равно это называлось "сидел в тюрьме". Тогда говорили "засудили". Не осудили, а именно так: захотел кто-то и засудили.

Люда забрала на зиму Гальку и маму к себе в Карлан – Юрт. А мы с Эммой жили дома. И то маслице возвышалось горкой в маленькой стеклянной вазочке, ставшей позже солонкой. К этому маслу Эмма покупала булочку сайку. Мы с Эммой ели ту булочку с маслом после какого-нибудь жидкого супчика. И ели это масло, казалось, так долго, а через месяц оно, ожидаемое, появлялось опять и, конечно, поэтому я помню этот запах до сих пор. Сейчас-то все уже наелись всего вдоволь… А тогда я чувствовала Эммину радость от того, что она может покормить меня такими недоступными продуктами, а я за нее радовалась.

Те, кто имеет от рождения все сразу, считают, что знают такие понятия, как вкус, запах, красота, но они очень и очень ошибаются. Знать и понимать – это совсем не то, что чувствовать.

А еще помню потрясающий запах картошки. Я уже была студенткой, и нас направили на полгода на практику в горные школы. Нонка принесла справку, что ей нужно остаться с дочкой и осталась дома. С тех пор и до самой пенсии работала она в городе, в интернате для чеченских детей из горных сел. Дети любили Нонну. Еще бы! Она придумывала им частые праздники: шила костюмы, пекла пироги, торты, пела и танцевала с ребятней, чтобы они меньше скучали по дому.

Я уже вымаливала Вову из Афганистана, когда она рассказала один из случаев из военной жизни ее уже взрослых учеников. У них во взводе был студент мединститута. А в соседнем кишлаке деду-афганцу стало так плохо, что ему пришлось обратиться за помощью к шурави-россиянам. Солдат-медик определил у деда заворот кишок. Без операции не обойтись, но дед ушел. А через некоторое время приполз, согласный на все. Отвезли старика в госпиталь, успели сделать сложную операцию. Слава Богу, вернули человека с того света. Но его радость омрачил дома сын, ярый моджахед. Он прослышал в горах о том, что отца осквернили "неверные" и теперь ругал его, на чем свет стоит. Уходя из дома, сын злорадно пригрозил: