Черная звезда на счастье

Цесин не заметил, как стал желчным, язвительным. Он обладал достаточной самокритичностью, чтобы понимать, что мстит им. Ни одна красивая девушка в его классе не имела шанса получить высокой оценки, если только не пахала вдвое больше, чем другие. Он открыто издевался над ними на семинарах, нападая, словно коршун, на каждую, которая что-нибудь не доучила. Постепенно они перестали поднимать насмешливые глаза и начали его бояться. И его это устраивало. Главное, его секрет теперь был в безопасности от всех: что он сам их боится. Причем до смерти.

К юношам Цесин тоже не проявлял особой снисходительности – по правде, лень и бестолковость раздражали его во всех студентах, вне зависимости от их пола. Он заработал репутацию самого жесткого преподавателя в Высшей академии гуманитарных наук, самого безжалостного. Он мог отправить на пересдачу любого ученика – даже самого лучшего, которому просто не повезло с вопросом. «Если вы не знаете родного языка – что вы вообще можете знать?» – насмешливо осведомлялся он, едва кто-то начинал умолять и канючить. Женские слезы не вызывали в его душе никакого отклика, кроме отвращения.

Иногда студенты мстили ему – рисовали карикатуры в учебных документах, выделяя крючковатый нос и дорисовывая клыки. Однажды такую страшную картинку сделали в виде плаката и вывесили над его столом, приписав «Демон образования». Цесин узнал, кто автор картинки, нарисовал аналогичную карикатуру на юношу и отправил ему по почте вместе с сообщением о дисциплинарном наказании в виде десяти дополнительных занятий по утрам. В том году карикатур больше не было.

Он во многом был именно таким, каким его считали: нелюдимым, не общительным. Всегда больше любил сидеть за своими исследованиями в тишине, чем проводить время в шумных дружеских компаниях. Иногда ему казалось, что даже шаггитеррианки не хотят иметь с ним дело, хотя им, конечно, было все равно. Так или иначе, он редко обращался в дома удовольствий и никогда не приводил этих девушек в свою квартиру.

В его доме комната для слияний находилась лишь потому, что она там была запланирована изначально, а менять планировку у него не находилось ни времени, ни желания. Внезапно обнаружив, что кто-то заходит в нее, и убирает – неизвестно, зачем, Цесин удивился. Но он чувствовал, что не поэтому не может перестать думать о необычной уборщице – и не из-за ее крыльев – мало ли, всякое бывает. И, уж точно, не из-за ее страха – молодые красивые девушки теперь всегда его боялись. Дело было в ее глазах. Каких-то невероятных, потусторонних. И еще ему показалось, что ей нужна была защита, как той, другой девушке из его юности.

***

На следующее утро Микея обнаружила новую записку. «Возможно, мне стоит снова извиниться. Я не хотел вас обижать, это просто любопытство. Хотя бы назовите свое имя. Меня зовут Цесин эс-Эммар».

Брови Микеи поползли вверх. Так вот это кто. Ее сердце заколотилось. Она достала коммуникатор и нашла в базе его фото и электронный адрес. И, боясь передумать, написала сообщение: «Эсте, это ваша уборщица. Я получила две ваши записки, но мне нельзя с вами общаться. Я осужденная, и у меня будут неприятности. Умоляю, не жалуйтесь на меня – клянусь, я не воровка. Микея. P.S. Я училась по вашему учебнику – он был самый понятный, спасибо».

Микея начала уборку, с минуты на минуту ожидая звонка от руководства, но ничего не случилось. А через час пришло сообщение на коммуникатор. «Маленькая, наша переписка не может быть незаконной – я спросил у друга, он следователь. Никто не вправе запрещать это вам, так что не бойтесь. Я рад, что мой учебник вам помог. Что вы заканчивали? Цесин. P.S. Я не собирался на вас жаловаться и верю в вашу честность».

Микея судорожно облизнула губы. Хотелось ли ей переписываться с ним? Еще как! Ей было ужасно приятно, что кто-то верит ей на слово после всего, да и просто интересно было общаться с ним теперь, когда она узнала, кто он такой. Только немного страшно случайно сделать ошибку.

«Я закончила факультет переводов в Академии лингвистики. Слышала, когда наши приглашали вас на работу, все студенты на филологии чуть со страху не умерли. Вы, правда, такой строгий? Мне показалось, что нет», – написала Микея в ответ. А потом убрала коммуникатор подальше и принялась мыть пол в его гостиной. В следующий раз она разрешила себе проверить входящие, лишь когда закончила с уборкой.

***

От своего друга Цесин получил не только разъяснение о переписке, но и всю открытую информацию о деле Микеи с припиской: «Очень жесткий приговор. Судья не с той ноги встал». Погрузившись в чтение материалов, Цесин убедился, что так оно и было. «Обжаловать можно?» – уточнил он коротким сообщением. «Теоретически можно, с хорошим адвокатом. Но у нее вряд ли есть деньги», – последовал ответ.

Цесин ответил девушке: «Я, правда, строгий. Но если бы мои студенты писали так же грамотно, как вы, возможно, я был бы добрее с ними».

Ответа на этот раз пришлось ждать долго. Он успел провести две лекции, прежде чем получил от нее: «Я бы хотела у вас учиться, Цесин. Наши учителя иногда не умели толком объяснять. Я приходила домой, читала ваш учебник – и все становилось ясно. P.S. Теперь я боюсь сделать ошибку – тогда вы больше не будете мне писать?»

По тонким губам Цесина скользнула улыбка.

«Я не настолько педантичен, Микея. Мне приятно то, что вы пишете. Студенты редко благодарят», – быстро набрал он и отправил сообщение.

Закончив занятия, он посвятил еще какое-то время заполнению документов, а потом собрал все и полетел домой. На этот раз он зашел в свою квартиру с особенным чувством. Ему было и приятно, и неприятно то, что его квартира убрана руками девушки с бездонными глазами. Остановившись посреди гостиной, Цесин присел на минуту и коснулся блестящей столешницы. Его взгляд скользил по чистым коврам, свежевымытому полу.

Представлять Микею ползающей здесь на коленях, с щетками и тряпками, было просто невыносимо, словно он сам мучил ее этой тяжелой работой, так не подходящей для хорошо образованного человека. Но все же ему было приятно видеть результаты ее труда как доказательство ее присутствия. Ему даже показалось, что он ощущает слабый аромат женских духов, хотя это наверняка была иллюзия. Он только сейчас понял, что после уборщиков никогда не остается чужих запахов – им, скорее всего, запрещено пользоваться парфюмом.

Поднявшись, Цесин пошел по коридору и остановился возле комнаты для слияний. И, не совладав с соблазном, толкнул дверь и зашел внутрь. Когда-то давно, еще юношей, он мечтал, что у него будет такая комната. Своя. Его и ее – той самой девушки, которую он представлял рядом долгие годы. Ее отказ надолго отбил у него охоту мечтать о чем-либо, тем более – о таких глупостях. Но вчера эта крылатая фиалковоглазая красавица вновь возмутила в нем все те мысли и мечты.

Теперь он знал ее возраст – двадцать пять, и даже насмотрелся на фотографии – симпатичная, почти красавица. Она согласилась переписываться с ним – интересно, согласилась бы она встретиться? Цесин сел на один из диванчиков и закрыл глаза, проводя рукой по бархатной обивке, на мгновение позволив себе представить, что гладит женское тело.

Ему уже сорок шесть, давно пора было подать заявку на подбор невесты. Но его всегда останавливал парализующий страх – что если его невеста посмотрит на него с таким же удивлением и насмешкой, как многие другие красивые девушки? Что если подумает – какой из тебя жених, из такого страшного и несуразного? Из нудного препода, который создан лишь для того, чтобы портить жизнь юным созданиям? Цесин и сам не знал, способен ли стать веселым и жизнерадостным для кого-то.

Он вздрогнул от звонка коммуникатора, показавшегося оглушительным в тишине, и достал его из кармана. «Что вы думаете о новых языковых правилах, Цесин? Которые собирается утверждать Совет? Я читаю сейчас и не знаю, то ли плакать, то ли смеяться», – написала ему Микея. Он немедленно улыбнулся, читая ее сообщение. После прочтения этих правил накануне его посетили точно такие же чувства.

Политика Сезариата по упрощению языка была понятна, учитывая огромное количество ошибок, которые допускали горианцы, а также начатую кампанию по подселению землян: инопланетянам чем проще язык – тем лучше. Но все существо Цесина сопротивлялось этим упрощениям, которые, по его мнению, были ничем иным, как сознательным уничтожением языка в том виде, в каком он дошел до них от предков.

«Похоже, надо плакать и смеяться одновременно, Микея. Над правилами – смеяться, и плакать над этими людьми. Завтра выйдет моя статья об этом кошмаре. Моя и еще двух коллег. Мы надеемся, к нам хоть немного прислушаются. Как прошел ваш день, маленькая?», – ответил он, выходя из комнаты для слияний. Цесин аккуратно положил коммуникатор на туалетный столик в ванной и снял рубашку, умываясь. Ему не терпелось прочитать ответ.

«Я с удовольствием прочитаю вашу статью, Цесин, спасибо, что сказали! Сегодня я убирала вашу гостиную и кабинет. Простите, если некоторые книги окажутся не на местах. Я начала протирать пыль и потом забыла, что где брала».

«Это ерунда, Микея, я сам не знаю, где у меня что. Спасибо вам. Не перенапрягайтесь с уборкой, прошу вас. Мне не нужна стерильность».

«Вы очень добрый. Я иду спать. Желаю вам спокойной ночи. Я очень рада, что познакомилась с вами. P.S. Простите, что облила водой. Вашу одежду я выгладила, она уже в шкафу».

Получив ее сообщение, Цесин улыбнулся. Добрым его, пожалуй, еще никогда не называли. Возможно, он действительно был необычно мил с этой девушкой – но она ведь другого и не заслуживала. И его неожиданно затянула переписка с ней – так, как он и сам не ожидал.

Через неделю Микея внезапно поняла, что каждое утро встает с охотой и идет на работу почти с радостью, потому что ей приятно убирать у Цесина и одновременно переписываться с ним. Они словно подружились – насколько это было возможно по переписке. Она осмелела настолько, что иногда даже спрашивала у него в сообщениях, куда лучше положить ту или иную вещь, а пять дней спустя набралась храбрости попросить одну из книг почитать, на что профессор мгновенно отреагировал разрешением брать любые книги в любое время.

Они даже перешли на «ты» и обсуждали в сообщениях все – от его статьи до ветреной погоды, от новостей до его работы. Цесин стал рассказывать веселые истории о своих студентах, пародируя их с таким остроумием, что Микея покатывалась со смеху, читая его сообщения. Она в ответ вспоминала истории о собственной студенческой жизни и однажды даже пожаловалась ему на начальницу.

«Мне жаль, что с тобой это случилось, маленькая. Я очень надеюсь, что скоро все закончится», – написал он. Микея прерывисто вздохнула, получив это сообщение. Они не касались в переписке ее приговора, но она знала, что это не из-за того, что он осуждает ее – просто проявляет тактичность.

«У меня сегодня тяжелый день, – написала она. – Завтра эта грымза придет проверять, как я убираюсь. Все должно быть идеально».

«То есть мне лучше вообще не появляться дома вечером, чтобы не пачкать?» – весело написал он. Следом пришло второе сообщение: «Погоди-ка. Она придет ко мне домой проверять? Без каких-либо жалоб с моей стороны?»

«Ну… это вроде обычный порядок. Я же осужденная. И, конечно, ты можешь делать дома все, что хочешь. Хотя я буду благодарна тебе, если ты сегодня воздержишься от вечеринок», – написала она с несколькими смайликами.

«А когда она придет?» – осведомился он.

«Утром. Я уже жалею, что сказала тебе. Я не подумала, что тебе это будет неприятно».

«Нет, ты правильно сделала, маленькая. Я не сержусь. Обещаю не устраивать вечеринок»

На следующее утро Микея прилетела до рассвета, стараясь сделать так, чтобы все блестело. За пятнадцать минут до времени пробуждения Цесина, указанного в его расписании, она исчезла. А после его ухода на работу вернулась, чтобы спешно прибрать все в столовой после завтрака.

Буквально четверть часа спустя появилась и Дивия, оглядевшись с таким видом, словно ожидала столкнуться с последствиями взрыва, но все внезапно оказалось в порядке. Однако и это ее не удовлетворило, и, с поразившей Микею резвостью, старая грымза начала перемещать мебель и перечислять огрехи: за большим диваном, который Микея не могла отодвинуть физически, обнаружилось немного пыли, внутри бара – пятнышко от вина, возможно, пролившегося накануне, потому что она его мыла изнутри позавчера.

С каждым обнаруженным пятнышком и крохой пыли ее начальница, казалось, становилась все живее и с удвоенной энергией принималась разыскивать почти невидимые глазу соринки и пылинки. Возможно, поэтому Дивия не сразу заметила, как входная дверь открылась, и появился хозяин квартиры. Зато Микея, шокированная его приходом, моментально остолбенела и приросла к полу.

– Добрый день, дамы. Я могу узнать, что здесь происходит? – таким холодным тоном, которым можно было бы заморозить, наверное, целый класс нерадивых студентов, осведомился Цесин, глядя в спину Дивии, которая все еще копалась в его баре, разглядывая бутылки.

Едва не подпрыгнув на месте, начальница Микеи резко повернулась – ее лицо вытянулось. Прижимая бутылку к груди, с испуганным лицом, эс-Эрте приобрела такой смешной вид, что Микея обязательно бы расхохоталась, не будь она тоже слегка напугана. Ведь это она была виновата в том, что происходило. Возможно, она чересчур разоткровенничалась с ним, но с чего она решила, что Цесин будет на ее стороне? Возможно, он пришел лишь потому, что ему неприятно все происходящее: и осужденная в его доме, и проверки, а все из-за нее. Так не проще ли ему будет пожаловаться на все скопом и избавиться от Микеи раз и навсегда?

– Э… а… мы из службы уборки, эсте, – сказала Дивия таким голосом, что Микее даже стало ее жалко – рядом с Цесином ее начальница растеряла все свое величие, самодовольство и даже простое человеческое достоинство.

– Тогда почему я не вижу, чтобы вы убирались?

Цесин сверлил Дивию взглядом и – Микея была готова поклясться – по поверхности сканировал эмоции. Та побледнела и стала мямлить нечто невразумительное про плановую проверку, но хозяин квартиры указал ей на дверь:

– Вы не будете проводить никаких проверок у меня дома. Оставьте свое имя, чтобы я мог написать жалобу, и немедленно уходите.

Его голос был таким жестким, что Микея поежилась. Она прерывисто вздохнула и стала собирать все моющие средства, чтобы сложить все на место и исчезнуть следом за Дивией. Но Цесин неожиданно закрыл дверь за ее начальницей на замок и повернулся к ней:

– Оставь это. Пожалуйста, – совсем другим, очень мягким и спокойным голосом сказал он. Микея послушно оставила на полу ведро со спреями, гелями и щетками и выпрямилась, заглянув в его глаза. Он смотрел на нее с интересом, изучая с ног до головы. У нее тоже было время, чтобы разглядеть его в деталях. Лицо, показавшееся ей неинтересным с первого взгляда, теперь выглядело совсем иначе, после такой долгой переписки с его обладателем.

В серых умных глазах она заметила искорки смеха, в изгибе тонких губ – ироничность. Линия скул и подбородка отражали жесткость его характера, но что-то в том, как он смотрел на нее, успокаивало. Его удлиненная стрижка – если это когда-то можно было назвать стрижкой – придавала его виду какую-то несуразность, неаккуратность, одновременно смягчая его. Темные пряди беспорядочно падали на лоб. Но зато одежда его блестела идеальной чистотой и сидела на нем почти безупречно, без единой складки – Цесин явно принадлежал к числу тех людей, которые одним своим видом придают элегантность любому одеянию, даже самым обычным брюкам и рубашкам.