Назад дороги нет

– Конечно, почему нет? Ходить вообще, говорят, полезно.

Но автомобиль не останавливает, только снижает скорость, поглядывая на меня в зеркало.

– Витя, я не шучу!

– Ого, какая незапланированная нежность, – усмехается, а машина так и продолжает медленно катиться вперёд. – Я уже Витя, да? Мне, кстати, нравится.

– Ты невозможен!

Дёргаю ручку двери, пытаясь открыть её. Готова выскочить на землю и плевать, убьюсь или выживу. Главное, выбраться из этого ставшего вдруг душным салона.

– Если не остановишь, я выпрыгну!

Я не шучу, и Викинг, наверное, это понимает, потому что автомобиль плавно тормозит. Продолжаю дёргать за несчастную ручку, а мой мучитель тихо смеётся. Сложил руки на руле, кладёт на них голову и смеётся, идиот. Взрослый же мужик, а как маленький.

– Выпусти, а? Ну, пожалуйста…

Поворачивается ко мне и сверлит серыми глазищами, в которых бушуют грозы.

– Скажи только честно и тогда выпущу. – Его голос становится ниже, а у меня внутри что-то ёкает. – Всего один вопрос, обещаю. Ты его портрет там, в тире, рисовала? Мужа своего?

Вопрос выбивает из колеи, как собственно и задавший его мужчина. Викинг слишком сложный для меня, мне и своих проблем хватает, но именно эти трудности, когда любой разговор легко может свернуть в противоположную сторону, а от близости кожа дымится, привлекают.

– Если отвечу, точно выпустишь?

– Конечно, я же обещал.

– Да, его портрет.

– Так я и думал… а теперь иди.

И он нажимает какую-то кнопку на панели управления, дверной замок тихо щёлкает и, повернув ручку, впускаю в салон свежий ветер. Чёрт возьми, как же уходить-то не хочется, но надо. Ради себя самой, надо.

Выхожу из машины, даже не попрощавшись, а Викинг опускает стекло, следя за мной. Его взгляд впивается в кожу сотней иголочек, и я вздрагиваю, словно вдруг зима наступила, и стало нестерпимо холодно. Никогда раньше такого цвета глаз не встречала – чистая сталь, жидкое олово и грозовое небо в равных долях.

Делаю шаг назад, во тьму, но Викинг не торопится уезжать, лишь смотрит, прищурившись, чего-то ожидая. Но я совсем ничего не могу ему дать, потому что не имею права.

Но всё-таки глупая девчонка внутри меня, влюбившаяся в него с первого взгляда, берёт верх. И как не пытаюсь уговорить саму себя, что задуманное – неправильно, нечестно, но руки уже сами раскрывают замок сумки и нащупывают на дне блокнот и ручку. Подхожу к так и стоящему посреди улицы автомобилю, кладу на крышу блокнот и записываю свой номер. Не знаю, зачем. Не хочу даже задумываться над этим, потому что тогда точно передумаю. Может быть, это будет лучшим вариантом, но сейчас я мало способна связно соображать.

Будь, что будет. Отрываю листок и просовываю в открытое окно. Бросаю, не глядя и, развернувшись на каблуках, убегаю во тьму, потому что совершенно не хочу думать о том, что сделает Викинг с бумажкой. Может быть, вообще выбросит. И это будет к лучшему.

Когда уже почти добегаю до дома и дрожащими пальцами ищу в сумке ключи, которые никак не хотят находиться, до слуха доносится удаляющийся рёв автомобильного мотора. Викинг уехал, и хвала небесам. Не готова я пока что ни к чему, слишком больно внутри от бесцельно потраченных лет, слишком пусто на душе.

Да, я виновата, поддавшись порыву. Обидела Викинга, наверное, но и сделать то, о чём потом пожалела бы, не смогла.

А глупое сердце всё равно трепещет от мысли, что он может позвонить. Сделанного не воротишь, и теперь, вместо того, чтобы разгребать накопившиеся проблемы, я буду ждать его звонка. Напрасно, как мне кажется.

Когда вспоминаю, что телефон разбила вдребезги, прислоняюсь лбом к прохладной стали калитки и смеюсь. Господи помилуй, какая же я беспросветная идиотка.

Проклятые ключи всё-таки найдены, а я жалею, что сейчас совсем трезвая – выпитое этим вечером уж полностью выветрилось из организма. Да и, честно говоря, возвращаться в этот дом в ближайшее время не планировала, но не к родителям же среди ночи ехать? Только пугать.

Закрываю за собой калитку, медленно прохожу к дому вдоль розовых кустов, уже выстреливших бутонами, а на сердце такая тоска, что хоть стреляйся. Не хочу видеть Сашу, не хочу помнить, каким подлым слизняком оказался. Это ж надо было придумать – ради повышения подставить мою лучшую подругу, рассказав её отцу то, что ему знать не следовало. И вроде бы ерунда, и он клялся, что всё это – ради нашего светлого будущего, только основная проблема не в этом. А в том, что я вдруг отчётливо поняла – я не смогу ему больше верить. Но даже это можно пережить, а вот презрение, которое вдруг ощутила, чувство гадливости, когда Саша говорил мерзости, сидя в нашей кухне, обвинял во многом, пытаясь обелить себя, невыносимо.

Он вставил нож в спину моему близкому человеку, разрушив своим наговором её жизнь. Теперь Полина ушла из дома, осталась без работы и даже личные счета заблокированы её отцом. Но Саша так и не понял, какой вред причинил Поле, обвинив её попутно в том, что она плохо на меня влияет. Детский сад, право слово.

Это так мелко, мелочно, что в голове не укладывается.

И я не выдержала, врезала ему от души, в тщетной надежде, что полегчает. Не-а, ни на капельку. Стало ещё противнее, уже от себя самой.

Дойдя до входной двери, поворачиваю ручку и вхожу в сумрачный коридор. Пахнет табачным дымом и пролитым вином, хотя точно знаю – мой муж в рот алкоголь и сигареты не возьмёт, слишком повёрнут на своём здоровье и возможном долголетии. Собственно, моя привычка иногда пропускать несколько бокалов вина и становилась главной причиной наших скандалов. Он вопил, точно его на части режут, а я назло ему, примерно раз в месяц, шла в ресторан и выпивала там лишнего. Это адский водоворот, в который затянуло нас обоюдное упрямство и нежелание считаться с мнением другого. Так и жили: Саша пророчил мне все круги алкоголизма, а я называла его занудой и убегала в ночь. Но убегала я от пустоты большого дома, в котором редко звучит смех и с каждым прожитым днём казалось, что меня хоронят в этой бетонной коробке заживо.

В доме тишина и покой, и только запах наводит на мысль, что что-то здесь не в порядке. Не включая свет, на ощупь, прохожу в нашу спальню, где аромат особенно насыщенный. Подсознательно я уже понимаю, к чему всё идёт, верить только в это отказываюсь.

В комнате чьё-то тихое, незнакомое мне дыхание разрушает хрупкую тишину, а мне кажется, что кто-то бьёт меня в самое сердце тяжёлым молотом. Когда всё-таки нахожу в себе силы и нажимаю на кнопку выключателя, сначала морщусь от слишком яркого света. Но зрение постепенно восстанавливается, и взгляду открывается картина, видеть которую мне совершенно не хочется. Но поздно уже, все шансы убежать от этого я потратила. Теперь терпи, Ася. Ты тоже не цветочек полевой, заслужила.

Карма – любопытнейшая штука, как ни крути.

Всё-таки не ожидала, что этот идиот приволочёт кого-то в нашу постель. Нет, я не надеялась, что Саша будет посыпать голову пеплом, нет. Зачем мне это, если я всё равно собралась разводиться? Склеивать то, что никогда целым не было – верх глупости, просто не думала, что для него мой уход совершенно ничего не значит.

Пошёл бы к друзьям, к проституткам, в стрип-клуб… я бы всё это поняла, но не вот так, в нашу кровать.

Они спят, сплетясь телами – длинноногая брюнетка и мой муж, раскинувший руки в сторону, закинувший ногу на любовницу, а она льнёт к нему, прижимается. Господи, какая гадость.

Аромат алкоголя и табачного дыма забивает лёгкие, кажется настолько отвратительным здесь, чужеродным – в доме, в котором столько скандалов было по поводу моих, как любит повторять Саша, пагубных привычек, которые сведут меня в могилу.

Три раза ха-ха.

Саша подскакивает на кровати, наверное, почувствовав моё присутствие, а я разворачиваюсь и выхожу из комнаты. Внутри клокочет злоба и обида, и сейчас у меня только одна мысль – побыстрее свалить отсюда, пока не стало ещё гаже на душе. Я не мазохистка и смотреть на своего мужа, пусть и не очень любимого, в объятиях другой – настоящий идиотизм.

Мне так противно от всей этой ситуации, что даже не хочется никому морду бить, точно испачкаться боюсь. Нет-нет, нужно держать себя в руках, потому что гнев – не самый надёжный друг.

Успокойся, Ася.

Иду в кухню, где открываю кран и опускаю голову под струю ледяной воды. Мне кажется, я сейчас сгорю к чёртовой бабушке, до такой степени лихорадит и трясёт. Щёки пылают, но даже холодная вода не в силах остудить кожу.

– Ася? – доносится сквозь шум воды, но я усиленно игнорирую. Не хочу его ни видеть, ни слышать. – Я не думал, что ты вернёшься… Прости.

Кран выключается, а я поднимаю голову и встречаюсь с напряжённым взглядом мужа. Волосы после сна взъерошены, щека помята, да и сам весь какой-то жалкий. На тощей голой груди – редкая рыжеватая поросль, а домашние шорты надеты задом наперёд.

– Ой, это ты меня прости, – говорю, выравниваясь и вытирая мокрое лицо бумажным полотенцем. – Не предупредила о визите, ворвалась в комнату, разбудила.

– Издеваешься?

– Зачем это мне? Я очень искренна сейчас.

Саша морщится, и сразу становится похож на маленького обиженного ребёнка, которого мамка поставила в угол на горох. Настолько противен мне сейчас, что сплюнуть хочется.

– Ты только не плачь, а то нос распухнет, станешь некрасивым, и твоя подружка тебя бросит.