Избегнув чар Сократа…

На сладкое же получай отзыв Котика, слышанный собственными ушами в его кабинете.

– Толковая девчонка, – бормотал он, читая твой отчет и царапая пятерней рыжую шерсть на затылке. – Толковая девчонка, заешь меня собаки.

Итак, прощай. С Новым годом!

от Аннеты 20 января

Прошел месяц, Марина, с тех пор как я в последний раз говорила с Вами. Этот месяц… как он громаден! Начать с того, что я была в Москве.

Но нет, надо бы раньше, с тридцатого декабря, когда сорвалась и пустилась вскачь бешеная тройка моих приключений. Что это было? Где уверенность, что подобный вихрь не метнет меня снова и снова?

Однако, по порядку.

В конце декабря работы на буровой остановились. Ждали цемент, который застрял на базе Управления. Глубина скважины достигла тысячи ста метров, и без цемента, без защиты от нефтесодержащих слоев бурение становилось "грязным делом", по насмешливому выражению главврача Рината Ахтямова. В самом деле, кому нужны йодо-бромные ванны с бурой пеной и радужными пузырями на поверхности? А виновата, конечно же, гидрогеолог, ж-жалкая ж-женщина.

Итак, в ранних сумерках тридцатого декабря перед синеющим окном я почти читала Jane Austen «Pride and Prejudice», прозрачную нежную прозу. Из соседней комнаты слышались голоса, у Раисы были гости, местные женщины, сбежавшиеся полюбоваться на Ваши чудесные детские подарки. Женщины ахали, громко, по-здешнему обыкновению, разговаривали, почти кричали в полный голос, а я поглядывала в словарь и размышляла над тем, как одолеть праздники без душевной боли.

Я на срыве. Моему истерзанному самолюбию уже нечем зализывать раны. Новые оскорбляют меня заранее, вот и приходится, точно калеке, предугадывать все колдобины на будущей дороге. Главное, не видеть "их" вместе, не всходить на костер ревности, не слышать ни ссор, ни глумливых примирений, упасть, пропасть, скрыться с глаз… Как будто оно возможно в маленькой Усть-Качке.

Хорошенькие желания под Новый год!

Стукнула дверь, одна и другая. Женщины прошли под окнами, долетел преувеличенно-оживленный смех Раисы (стрела в спину – сиди, мол, одна-одинешенька), и все стихло

Темнело. Синее сменилось фиолетовым, затем черным. В оконных стеклах отразилась настольная лампа и я сама, забравшаяся с ногами на стул, хорошенькая, в зеленой шали, одна-одинешенька.

Скрип снега, шаги, Иван. Поцелуй наш был горяч и пуглив по обыкновению.

– Рая здесь?

– Нет.

– Нет?

– Нет.

Оставив меня, он прошел к себе. Темнота. Дети веселились в школе на елке. Постоял. "Как? – вскипело самолюбие мужа, – всегда в доме, всегда в любовном рабстве, надоедливом, бранчливом, но сверхнадежном, и вдруг – ушла! Смело, небрежно, не сказавшись?!" И пройдясь бесцельно из угла в угол, Иван застегнул полушубок и отправился на поиски. Он пошел искать свою жену, а я осталась, как "вдруг разрешенная вольность".

О, как тогда стало! Я зажимала рот, чтобы не слышать собственных рыданий. Не сразу дошли до меня частые звонки междугородной.

Звонил Эдвард Эрнестович, торжественный и церемонный.

– Многоуважаемая Анна Алексеевна! Анюточка! Счастлив слышать ваш милый голос. Разрешите поздравить вас с наступающим Новым годом и пожелать…

– Потом! – закричала я со слезами, – потом, потом…

– Вам недосуг?

– Я… я уезжаю.

– Далеко ли?

– В… Москву.

– Прекрасная мысль. Надолго?

– Не знаю, ничего не знаю!

И когда минуту спустя я положила трубку, случайный порыв принял вид единственного решения. Еще через полчаса я сидела в курортном автобусе, увозившем очередную смену отдыхающих, а к исходу суток, как снег на голову, упала в объятия милых родственников. Усть-Качка осталась далеко-далеко, обратилась в точку, затерянную в снежных просторах, уплывших под серебристое крыло моего самолета.

Заветные новогодние мечтания сбылись, как в сказке.

И началась Москва. Бег по Тверской с её галантерейным шиком и толпой, толпой, где тебя никто не знает, никто не мешается в твои дела. Яркие шелка, китайский бархат! тени, блестки, помада! колье из драгоценных цветов – глаз не оторвать! Я хочу всего этого! Я красивая, я могу царить!

Потом стою на Тверской в книжном за полночь и погибаю уже там. Протопоп Аввакум, Сведенборг, Генон … громады! Я хочу эту мудрость! И толстенная биография А. Чехова. Вот… сейчас я все пойму! Сердце замерло, упало, покатилось. Как липли к Антону женщины, как ломались, разбивались, как он был неровен, влюбчив, уклончив, ненавистен… топучее болото, гибель неминучая… Обиделась. Не пойду больше на его пьесы и уже не хочу читать его рассказы без единой счастливой женщины! И чтобы никто не отвечал мне "Не знаю" на вопрос «Как жить?»!

Разберусь. Сама.

И библиотека, Альма матер! Мраморная лестница РГБ, умные лица, склоненные головы. Там встретилась мне подруга Тина. Модная, оживленная, в курсе московских новостей и течений, всех знает, у всех бывает. Да права ли я, уехавши в такую глушь?

Не Москва, а наслаждение!

Длинное письмо, Мариночка. Отдохнем до завтра.

от Аннеты 21 января

Продолжаю со вздохом.

Что это было? Кружение сердца?

Следом за мной в Москве появился Эд. Я получила от него конверт с билетами в Большой театр и Консерваторию, за ними последовали творческие тусовки, модные рестораны. И всюду взоры мужчин устремлялись на меня и моего статного спутника, который и сам не сводил с меня глаз и все старался коснуться моей руки. Прежнее отчуждение вскипало во мне. Ну, почему «он» не "Он"? Когда же я буду счастлива?

–"Иван, – произносила я, – Иван, Иван", – но звук был пуст, как пинг–понговый шарик.

Возможно ли?

– "Иван! – проверяла я эту новую легкость. – Иван, Иван!"

Сомнений не было. Цепи упали. Час моей свободы настал.

Между тем прошло пятнадцать дней, полмесяца самовольной отлучки с объекта! Проще простого было бы купить обратный билет, и никто бы меня не слил, не заложил, чего-чего, а этого у нас нет. Однако, нужды дела, предстоящее генеральное опробование, сотни накопившихся мелочей неожиданными копьями встопорщились на моем пути.

Отъезд показался бегством.

Полная сомнений, я решила позвонить Боре Клюеву.

– Боренька, – проворковала я тоном хорошенькой женщины, попавшей в беду, – посоветуй, пожалуйста, как мне быть?

Он был поражен в самое сердце. Испуг и замешательство его были столь велики, что меня кольнуло сожаление о начатых переговорах. Тем не менее, я нажимала, и, уступая, он взялся свести меня с Васиным. Ночью мой поступок космически разросся. Беглянка, прогульщица, нарушительница дисциплины! – я проснулась, дрожа от страха, и бегом по морозу помчалась к месту встречи на углу Управления. Отстой!