СТРАСТЬ РАЗРУШЕНИЯ

Он набрал воздуху в грудь.

Забыть и нам всю грусть пора,

Здоровым быть

И пить:

Ура! ура! ура!

– зычно прокричал он отрывок своего еще юношеского стихотворения. – Садись, садись напротив, смотри, как надо жить!

Высокий, носатый, сухощавый, в широкой белой, тонкого полотна расстегнутой рубахе с кружевом и вышивкой на груди и рукавах, в светлых коротких панталонах цвета сливок, с серебряными пуговицами на манжетах ниже колен, он выглядел свежее и моложе своих пятидесяти трех лет. От него припахивало не только шампанским. Судя по закуске в одной из его тарелок, розовой ветчине с дрожащим желе-студнем, и графинчику с лимонной настойкой поблизости к ней, великой поэт наслаждался жизнью с разными напитками.

Капнист, широко улыбнувшись, крепко пожал новоприбывшему руку.

– Приветствую, Сашок!

Отколь тебя к нам Бог принес?

Из Гатчины по воздуху примчался?

И прямо на пиру соседей оказался?

Окна с цветными стеклами были распахнуты. В них открывались виды на дальние вереницы все тех же пологих зеленых холмов, косые желтые поля, извивы рек и ручьев, по которым скользили тени от кучных, озаренных и медлительных облаков. Вокруг них широко ниспадали на землю солнечные лучи, над дальними лесами висели темные полосы дождей.

Александру принесли умыться с дороги, поставили четвертый столовый прибор, налили шампанского. В?на в этом доме выписывались по особенным картам из Франции и Италии и хранились в глубоком погребке, по годам, каждый в своем месте. Там же стояли бутылки и бочонки попроще, привезенные из Румынии, Крыма, Малороссии.

– Что Соколик наш не весел, что головушку повесил? – улыбнулся чуткий хозяин дома.

Александр незаметно вздохнул. Вино отозвалось в груди грустной отрадой. Захотелось утешения, не жалостливого, но изысканно-поэтического.

– Гаврила Романыч, – промолвил он, повернувшись к поэту с изяществом, усвоенным с детства в гостиных Европы, – сделай милость, почитай начало "Видения Мурзы". Душа просит.

Державин устремил на него проницательный взгляд. Помолчал и кивнул головой.

– Изволь.

Все приготовились слушать. Просьба была обычна, в этом кружке постоянно читались стихи, поправлялись неудачные места в сочинениях, обсуждались возможные направления творчества каждого.

Державин поднялся, откачнул голову назад и сложил на груди руки. Медленно, нараспев, словно выводя просторную песню, стал читать.

На темно-голубом эфире

Златая плавала луна;

В серебряной своей порфире

Блистаючи с высот, она

Сквозь окна дом мой освещала

И палевым своим лучом

Златые стекла рисовала

На лаковом полу моем.

Сон томною своей рукою

Мечты различны рассыпал,

Кропя забвения росою,

Моих домашних усыплял;

Вокруг вся область почивала,

Петрополь с башнями дремал,

Нева из урны чуть мелькала,

Чуть Бельт в брегах своих сверкал;

Природа, в тишину глубоку

И в крепком погруженна сне,

Мертва казалась слуху, оку

На высоте и глубине;

Лишь веяли одни зефиры,

Прохладу чувствам принося.

Я не спал, – и, со звоном лиры

Мой тихий голос соглася,

Блажен, воспел я, кто доволен

В сем свете жребием своим,

Обилен, здрав, покоен, волен

И счастлив лишь собой самим…

Бакунин слушал, погружаясь в каждый звук. Вот она, высота прозрения, высота смирения…