Предатели крови

– Кого?

– Деревенских – всех, кто попался ей на глаза. Всех, кто не так на нее посмотрел. Всех, кто не захотел присоединиться. – Женщина сглотнула. – Все думают, что это сделала я. Но я… – Она покачала головой и прошептала: – Я знала, что она становится сильнее, но такое… Я никогда не думала, что случится нечто подобное. И никогда этого не хотела. Она обещала, что больше не станет ее использовать, особенно после последнего раза, когда она… Когда я…

– В последний раз ты ее остановила, – сказал мужчина утешающе, но твердо. – Не позволила ей убить принца и стражу. Они живы и здоровы.

– Та стражница руку потеряла.

– Потеряла бы больше, если бы ты не сняла с нее магические путы. И наследный принц был бы мертв. – И тихо добавил: – Ты же не так давно сама этого желала. Чтобы стало на одного Валлентиса меньше.

– Я не понимала… – Женщина вновь покачала головой. – Он же просто мальчик… Даже младше Торелла. Я увидела его и… – Она закрыла глаза и повторила: – Он же просто мальчик.

– И все-таки его семья стоит у тебя на пути. И он в том числе.

– Есть много способов занять престол. Способов, которые попутно не причинят вреда никому из моих близких. Я не могу… – Она всхлипнула. – Не могу потерять кого-нибудь еще. Не такой ценой. Она же доведет себя до смерти, если будет и дальше использовать ее во вред. Магия разрушит ее изнутри.

Тщательно подбирая слова, мужчина ответил:

– Не вини себя за действия Зулики. Это ее выбор.

– Ты ошибаешься, Голдрик. Все, что она делает, она делает из-за меня, – ответила женщина, мысленно обратившись внутрь и вспоминая, что случилось лишь несколько часов назад. Хрустящие кости, сломанные шеи, падающие тела – мужчины, женщины, дети, все умерли мгновенно. – Я научила ее всему, что она знает. Это моя вина.

Повисла тяжкая пауза, а потом мужчина – Голдрик – спросил:

– Какие будут приказы, моя королева?

Лишь тогда Тильда Корентин подняла изумрудные глаза и встретила его взгляд, и он, ее лучший друг, ее наиболее доверенный советник, все понял без слов еще до того, как она прошептала ответ. До того, как она попросила его о помощи.

И тогда, склонив друг к другу головы, они придумали план.

Наши дни

Глава первая

Кива Корентин горела.

Пламя опаляло ее, и кровь закипала в венах, и она стонала, и брыкалась, и отбивалась от рук, которые удерживали ее на месте.

– Она вся горит, – раздался грубый мужской голос. – Дай ей воды.

Киву захлестнула вонь рвоты, такая близкая, что она поняла – это ее собственная рвота, и ее вновь затошнило.

Она была больна.

Нет – не больна.

Где-то в глубине души она знала, что страдает не от болезни.

На нее обрушился вихрь воспоминаний: голубые с золотом глаза, зацелованные губы, жуткие тени и битое стекло, карамельная пыльца и железные решетки. Но затем воспоминания рассеялись, образы ушли из памяти, и остался лишь чистый жар, составляющий самую ее суть.

– Боги, какой кошмар, – раздался полный отвращения женский голос.

Меж губ Кивы всунули деревяшку. Вода полилась по пересохшему горлу, плеснула на подбородок.

– Ага, – согласился мужчина. – Причем твой кошмар. У меня на дохляков времени нет.

Руки, что держали Киву, исчезли. Она попыталась сесть, но тело охватили языки пламени. Веки распахнулись на тысячную долю секунды, однако огня она не увидела. Горела она сама – полыхала изнутри.

– Она не дохлая, – возразила женщина.

– Ты погоди, – ответил мужчина издалека, будто уже с порога. – Она слишком уж набралась, теперь без дури не выживет. Бросила б ты ее. Или уж добила бы из жалости, если духу хватит. – Смешок. – У тебя-то с этим вряд ли возникнут сложности.

– Ты же тюремный лекарь! – сердито заметила женщина. – Помочь ей – твоя работа.

Еще один мужской смешок.

– Ей уже никто не поможет.

В ушах так грохотало, что Кива почти не слышала удаляющихся шагов. Сердце колотилось неестественно быстро. Опасно быстро.

Она смутно понимала, что зря не переживает о своем состоянии, но ничем не могла себе помочь, не могла даже думать под всепожирающей агонией, полыхающей в теле.

В мозг вонзился поток ругани, следом появилась мозолистая рука, которая пробралась под шею и грубо потянула наверх, и к губам Кивы вновь прижали стакан.

– Пей! – приказала женщина, силой вливая Киве в рот воду. – Хочешь жить, так пей.

Кива попыталась послушаться, давясь жидкостью и все гадая зачем. Если ее жизнь теперь такова, то определенно лучше бы умереть. «Добить из жалости», сказал тот мужик. Киве этого и хотелось: чтобы полыхающий ад как отрезало, чтобы зияющая дыра в груди исчезла навсегда.

Дыра, которая, как она понимала, к ее нынешнему состоянию не имела никакого отношения.

В памяти вновь мелькнули голубые с золотом глаза – еще один мучивший ее образ, пусть и страдания эти были иного рода, – а потом снова исчезли.

– Твою мать, Кива, пей же! – раздался злой женский голос.

Но Кива не могла проглотить больше ни капли. Ее затрясло, огонь мешался со льдом. Кожу покрывал пот, хотя она дрожала от резкого холода, но, когда ее накрыли одеялом, она заскулила, чтобы его убрали.

Слишком жарко.

Слишком холодно.

Слишком.

– Пожалуйста, – прохрипела она, не зная, чего просит и у кого. – Пожалуйста.

– Ты не помрешь вот так, – твердо сказала женщина. – Не так.

Но Кива ей не поверила. Потому что она хотела, чтобы все закончилось, все.

И когда сил терпеть пытку уже не осталось, она отдалась блаженным объятиям забвения.