Моя лучшая книга

– Как это так?

Они говорят:

– Стоймя. Денек постоишь, а там, глядишь, и памятник к вечеру подвезут.

Стали на меня давить со всех сторон, на сознательность напирать. Да что, я думаю, надо так надо. Намазали мне лицо и руки бронзовой краской. И встал я как миленький с утра на постамент. Накрыли меня простыней. Стою. Полусогнутый, с кувалдой. Стою и думаю: «Вдруг кто до меня дотронется, а я ведь еще теплый. Сраму не оберешься».

В двенадцать часов народ собрался. Речи говорили. Символом меня называли. Собирательным образом. Оркестр мазурку играл. Стали с меня простыню стаскивать, заодно и кепку потащили. Еле успел я ее свободной рукой схватить да на макушку напялить. Сдернули с меня простыню, и в глазах у меня аж потемнело. Вокруг народищу – тьма, и все на меня в упор смотрят. А я стою полусогнувшись с кувалдой в руках и на всех на них гляжу исподлобья. И они все на меня уставились.

Слышу разговоры:

– Вылитый Семенов.

Это я – Семенов.

– При жизни, – говорят, – себе памятник отгрохал.

И даже захлопали все, а жена моя, Клава, заплакала, поскольку хоть и живой, а все равно уже памятник.

Тут все начали скульптора поздравлять. До чего же здорово Семенова вылепил. А при чем здесь скульптор? Кувалда и кепка настоящие, а остальное мать с отцом вылепили.

Ну, пошумели, пошумели и разошлись. А я стоять остался. Солнце печет, а я стою – ни поесть, ни попить. Едва до вечера достоял. Стемнело – я домой побежал. Еле спину разогнул. Только поел – начальство в дверь:

– Спасай, дорогой, памятник не сделали. Давай снова вставай.

Я говорю:

– Завтра с утра – пожалуйста, а в ночную – вот вам, сменщика давайте.

Кого-то они на ночь нашли, а утром я опять на вахту заступил. К вечеру обещали памятник завезти. Стою. Люди разные подходят, глядят, любуются искусством монумента, то есть моим собирательным образом.

– Молодец, – говорят, – хорошо стоит.

К вечеру опять ничего не сделали, пошел на третий день. Потом на четвертый. На пятый день около меня пионеры караулом стали. Стали караулить. А тут еще голуби эти на голову садиться начали. А смахнуть не могу.

– Кыш, – говорю, – поганцы!

А они по-русски ни слова не понимают. Вечером я говорю:

– Извините-подвиньтесь, товарищ, что ж я целыми днями без еды и питья? Брюки, понимаешь, сваливаются – так похудел. Я же вам все-таки памятник, а не верблюд.

Тогда жену мою оформили при памятнике уборщицей – за мной ухаживать. Она одной рукой вроде веником меня отряхивает, а другой втихаря еду в рот сует. Прикроет от людей и кормит из руки, как собаку в цирке.

А тут пионер один подглядел, как она кормит. Я ему говорю:

– Чего уставился, не видал, что ли, как памятник ест?

Так он с перепугу чуть язык не проглотил.

Однажды Витюха подошел, дружок по бригаде. Смотрел, смотрел. Потом говорит:

– Вань, пойдем пиво пить.

Я молчу.

– Хватит, – говорит, – придуриваться, идем, пивка попьем!

Я ему тихо так говорю:

– Кончай, Витюха, не срывай мероприятие.

Но ему, дуролому, не объяснишь. Он на другой день с другими ребятами пришел из бригады.

– Вань, – говорит, – поди тяжело стоять-то?

– А то нет, – говорю, – не так физически, как морально.

– А почему, – говорят, – морально?

– Ну как же, – говорю, – моргать-то нельзя.

Ну что там говорить, на десятый день ко мне экскурсии стали водить. Потом ко мне новобрачные стали приезжать. Клялись в верности. Цветы клали к подножию. Один дядька даже хотел об меня бутылку шампанского разбить.

Осенью дожди пошли, у меня поясницу схватило. Но не уходить же с поста средь бела дня. Вызвали врача из ближайшей поликлиники. Он мне сквозь брюки укол в бронзу сделал. Полегчало. Кабель от столба отвели – стали электрофорез делать.

Где-то к ноябрю я возмущаться стал. Дожди идут, бронзу смывает, я мокну.

– Мне, – говорю, – здоровье дороже.

– Потерпи, – говорят, – совсем чуть-чуть осталось. Кувалду и кепку отлить.

А уже терпения нет. И голуби на нервы действуют. Особенно один. Все время на нос садится. Причем одна лапка на носу, а другая все время соскакивает и в рот попадает.

Однажды курица подошла, в ногу клевать начала. И надо же, место нашла между брючиной и ботинком, прямо в кожу попадает. Тут уж я не выдержал, кувалдой ее шуганул. И сейчас же бабка набежала, кричит:

– Чтой-то ты размахался! Ежели ты памятник, то стой себе, кувалдой не размахивай!

Зима пришла. Я говорю:

– Давайте мне тулуп. Без тулупа даже милиция не стоит.

Выдали тулуп. На работе зарплату повысили, только стой. Стою. Жена говорит:

– А что, Вань, может, это призвание твое – стоймя стоять. Зарплата хорошая, люди к тебе с уважением, цветочки несут.

Стою. Ночую дома, а утром, ни свет ни заря, – на пьедестал.

А тут совсем ерунда. Жена забеременела. Вначале мы скрывали. А тут уж скрывать трудно стало. И пошла потеха. Народ стал говорить: