По ком плачет рябина

По ком плачет рябина
Лисса Рин

У Мирабель было все: теплый уютный дом у лесной кромки, беззаботное детство, любящая мама и любимая младшая сестренка. Все рухнуло в одночасье, как только одна из сестер прошла долгожданное посвящение в ведьмы, после которого матери пришлось исчезнуть, а Мирабель – умереть.

Лисса Рин

По ком плачет рябина

Шелест ночного леса всегда меня успокаивал. Величественные несгибаемые дубы и пушистые лиственницы, вздрагивающие от любого шороха стройные осинки и коренастые ольха с орешником – я обожала каждое деревце, каждый кустик, что росли у самого нашего домика. А если точнее, то это наш уютный домик располагался у самой кромки леса в ведьмином кругу, что берег наше маленькое семейство от непрошеных гостей да злых глаз.

Я любила шорох листвы на деревьях. Что в медовый осенний день, что в трескучую морозную ночь; в тихий дождь и злой неистовый ураган – мне всегда казалось, что лес говорит со мной. Что-то шепчет на своем лиственном языке, баюкая и успокаивая. Я никогда не боялась ступить туда, куда не рискнул бы взойти даже наш вездесущий фамильяр Сеймур, а ведь у него в запасе еще целых шесть жизней! Возможно, именно за такое безрассудство мне не раз влетало от мамули ее чародейским веником, способным без устали пинать все, до чего дотянутся его заговоренные прутья. Впрочем, я умела дать отпор всякому, кто стоял на моем ведовском пути: заговоренная утварь в нашем доме менялась чаще, чем усы у Сеймура.

Я никогда не страшилась встать на любую, даже самую гиблую, нехоженую тропу, если того требовали обстоятельства.

Не побоюсь и теперь.

Не оттого ли впервые за мои двадцать лет темный лес за резной калиткой больше не шептал? Возвышаясь зловещей непроходимой стеной вокруг потерянного домишки, он молча провожал меня в последний путь.

Глава 1

– Клади это сюда… да не на мою ногу!

– А чего ты повсюду суешь свои веники? Ты в печати уже должна быть!

– А я и была в печати, пока ты там банку с тараканами не разбил.

– Это был изюм.

– Он кусался!

– Успокойтесь оба!!!

Я недовольно надулась, глядя на горящие от гнева глаза Алии. И прекрасно ее понимала: все-таки не каждый вечер приходится готовить смертное одрище для родной сестренки.

– Ты… – она шмыгнула носом и снова принялась теребить толстую черную косу, – ты правда это сделаешь?

Я вздохнула и молча развела руками. Да и что я могла сказать? Что попытки двух несовершеннолетних ведьм, одна из которых еще даже не посвящена, найти маму после ее внезапного исчезновения выглядят крайне удручающе? Что я не верю Ковену, заявляющему о маминой безвременной кончине в результате криво склеенного обряда, ни на шиш? Или о том, что, вопреки всему вышеперечисленному, сама собираюсь совершить настоящее безумство?

Все это мы с сестренкой уже не единожды обсуждали. Спорили, ругались, орали друг на друга, ревели, мирились и снова спорили. И ни на одну секунду не прекращали верить в то, что мама жива и невредима.

Ровно до того момента, как бабушка показала нам мамин обугленный венчик. Тот самый венчик, который обычно появляется на волосах усопших колдунов во время проведения отходной церемонии.

Алия сдалась. Но я сдаваться не собиралась и, собрав в кучу обрывки довольно скудных познаний в некромантии, попыталась установить с мамой хоть какой-нибудь контакт. Но сколько бы я ни звала ее фантом, сколько бы ни призывала служащих ей бесов, сколько бы ни умоляла семейного фамильяра Сеймура установить связь – все мои попытки, увы, оказались безрезультатны. Утратив остатки самообладания, я плюнула на воспитание и навестила Ковен, где устроила настоящий скандал. И честное ведьминское, в тот момент мне было абсолютно папиросово на взращенные и взлелеянные не одним поколением честь и имя нашей семьи!

Впрочем, имя не пострадало. Чего не скажешь о чести. Нет, не моей, у меня-то ее сроду не водилось. А вот молодому да не шибко умному последователю следовало бы внимательнее приглядывать за своей филейной…э-э… честью. Если уж взялся за нравоучения и воспитание сумасбродной и безумной в своей скорби юной ведьмы, то будь добр не поворачиваться к ней этой своей честью, ибо по ней и пнуть могут. От души и немножечко с достоинством. К счастью, честь и имя последователей Ковена тогда спасла вовремя подоспевшая бабушка, практически в последнюю минуту отодрав меня от Черного Алтаря, где я намеревалась призвать маму.

Зло ухмыльнувшись воспоминаниям, я помрачнела. Да, сейчас мне было очень страшно. От одной только мысли, что я собираюсь проделать с сестрой то же самое, что мама сделала с нами обеими, у меня скручивало живот. Я страшно злилась на маму за то, что она бросила нас с Алей одних. Злилась на сестру за ее слабоволие и малодушие: уже посвященная, а ноет, будто только вчера призвала своего первого беса.

Но больше всего я злилась на себя: за то, что не смогла уберечь маму; за то, что не могу придумать ничего лучше для ее поиска, кроме как оставить Алю одну. И за то, что сама трясусь как орешник в непогоду от одной только мысли о том, что мне предстоит провернуть.

Да, мне было чертовски страшно. Потому-то мы и переругивались ежесекундно с однокурсником Тероном, чтобы хоть немного заглушить панику, от которой сердце билось уже где-то в районе горла, так и норовя превратить дыхание в судорожные всхлипы.

– Алия, ты же знаешь, – беспорядочное дыхание сбилось окончательно, предательски заглушив мои благородные порывы успокоить младшенькую. Я сделала пару глубоких вздохов. – Мы ведь уже это обсуждали, помнишь?

Мой взгляд наткнулся на мамино рукоделие на стене: овальный коврик с вышитыми на нем нашими с мамой и сестрой смеющимися лицами: мое лицо, и без того не избалованное природной красотой, расплылось в форме кривого и толстого параллелепипеда. Я вспомнила, как недовольная и оскорбленная до глубины веснушек своим неудавшимся портретом восьмилетняя я попыталась исправить сие недоразумение набором из завалявшихся ниток и своих кривых ручонок. Не сказать, чтобы у меня совсем не было таланта, но… Когда идеальный квадрат моего лица приобрел неидеальную форму параллелепипеда, мне таки пришлось признать поражение, после чего нитки и саму идею пришлось забросить до лучших времен.

Поймав за краешек воспоминаний приятную ностальгию, я улыбнулась. Сделала еще один глубокий вздох. И еще один. Полегчало.

– Но почему именно ты, Мирабель? – вернула меня к реальности Алия, в пятый раз нервно расплетая и заплетая свою пышную косу. – Почему нельзя доверить это дело Ковену? Они ведь обещали помогать. И мудрый Блар…

– …это тот, который говорил все сделаю, только шипи? – иронично уточнила я, в десятый раз перепроверяя артефакты, вязи и свою решимость. – И где, позволь спросить, этот сплав мудрости шланговался, когда мама обратилась за помощью в Ковен из-за проблем с демоном? Как реально понадобилось что-то сделать, так они все спихнули на бабушку, мол, это наши дела семейные, разбирайтесь! И это после всего, что ей пришлось вытерпеть и пережить, пока она пыталась снять с нас это бесово проклятье! – рявкнула я, не сумев сдержать гнев и отчаянный страх, что душили меня с момента моего последнего визита к бабушке, где я и узнала правду о «родовом проклятье».

А еще о демоне Астарте, с которым связан контрактом наш род. И о цене, которую платит каждое следующее поколение за силу и долголетие, что получили от демона. Так, моя прабабушка Альзара ушла в возрасте двадцати одного года: отравилась чистой водой из колодца. А троюродная тетя Хларин едва успела пройти посвящение в двадцать лет, как утонула в Диком озере в лесу, где безбоязненно купаются даже дети. Вторую ленточку с ее волос тогда так и нашли.

Никто не знал, где и когда проклятье проявится в следующий раз. И кого унесет с собой по ту сторону луны. По рассказам моей бабушки Ирги Ковен уже не раз пытался убрать эту родовую червоточину и расторгнуть сделку с Астарте, но все их усилия оказались тщетны. А один раз и вовсе ритуал, в котором участвовала моя бабуля, едва не закончился трагично, оставив Ирге на память нарастающую слепоту и жесткий непримиримый характер.

С тех пор все ведьмы нашего рода ждут своего посвящения с какой-то панической надеждой.

Разумеется, ждала и я. Правда, по несколько иным причинам.

К сожалению, пробуждение ведовских способностей рода Дишел у меня как-то с самого начала не задалось. Еще при моем рождении подаренный мне ведовской кулон Арфос не засиял. Луна не обагрилась, земля под ногами не разверзлась и что-то еще там к моим силам не воззвало. Я уж плохо помню все предзнаменования и явления, однозначно указывающие на мою безусловную принадлежность к величайшему и благороднейшему ведовскому роду Дишел. Но хорошо запомнились бабушкины поджатые губы да мамины тяжелые вздохи всякий раз, когда я подробно выспрашивала о дне моего рождения. Я даже об отце так дотошно не выпытывала. Ну бросил и бросил, что с некроманта взять. А вот за отсутствие магических проявлений было крайне обидно.

Именно поэтому я ждала свою инициацию сильнее, чем кто бы то ни был. Чтобы наконец-то всем и каждому – но прежде всего самой себе – доказать, что я тоже являюсь частью могущественного ведовского рода. А еще для того, чтобы, обретя полную магию своего рода, раз и навсегда покончить со злокозненным проклятьем. И меня совершенно не страшили ни последствия моего беспечного решения, ни даже крайне высокая вероятность последовать за моей менее удачливой родней прямиком в Закраину.

Что сказать, инициации я все-таки дождалась: в положенный день моего двадцатилетия Арфос засиял. Вот только не у меня.

Семнадцатилетняя Алия прыгала и верещала от радости, пока бабушка восторженно крутила в руках ее переливающийся всеми цветами мифических единорогов Арфос. А я стояла тихонечко в пыльном углу и боялась посмотреть маме в глаза. И мне уже было совершенно не до амбиций и желаний что-то кому-то доказать. В тот момент я боялась ровно того же, чего страшилась мама. И испытывала огромное чувство вины из-за того, что теперь под проклятье может попасть моя маленькая несовершеннолетняя сестренка.

Ровно месяц назад Алия прошла инициацию.

А три недели спустя исчезла наша мама. И я больше, чем уверена, что она это сделала намеренно, чтобы спасти Алю.

Ее решение не может не восхищать. Равно как эта жертва не может не злить!

Я сжала кулаки и тихо зарычала, едва сдерживая клокочущую в груди ярость.

Алия побледнела и испуганно прижала ладони к груди. Это привело меня в чувство: я поспешила к сестре и крепко ее обняла.

– Ну-ну, Аля. Прости меня, я совсем не имела в виду, – я немного отстранилась, позволив сестре вытереть влажные глаза. – Все получится, вот увидишь. Я обязательно вернусь. И не одна, а вместе с мамой. А если не… если понадобится, то разыщу того, кто виноват, и заставлю ответить за все. Вот увидишь, мало не покажется никому!

– Закраине не позавидуешь, – улыбнулась сквозь слезы Алия. На какое-то мгновение ее рассеянный, покрытый с момента маминого исчезновения мутной пленкой тоски и безысходности, взгляд прояснился. – Если уж сама Ряба решила навести там порядок.

– Фу, Аля, опять это прозвище, – слегка скривилась я, но скорее по привычке. А затем приникла к ней, смахивая своей щекой ее слезинки. – Рада, что ты наконец-то улыбаешься. И что веришь в меня.

– Конечно, верю, Мира! – возмутилась Алия, гневно блеснув покрасневшими глазами. – И никогда не сомневалась ни на минуту. Просто… просто я не понимаю, – ей пришлось сделать паузу, чтобы вернуть голосу уверенность. – Это не обязана быть именно ты! Я уже посвященная. Я сильнее тебя и… и будет лучше, если я…

– Не нужно, – я опустила ладони на плечи младшенькой и крепко сжала. Нижняя губа сестренки мелко задрожала, расширенные от страха глаза снова увлажнились – казалось, Алия сама не верила, что решилась предложить подобное. Было видно, с каким трудом ей далось обдуманное до собственного непринятия предложение и в каком ужасе она от него сама. – Это мы тоже обсуждали. Я лучше тебя в некромантии, ты же знаешь. К тому же ты уже посвященная, а значит – тебя и твою магию там знают. Мой же слепок бестелесые еще не видели, а значит, у меня в разы больше шансов остаться незамеченной. Тем более, что я не такая плакса.

Я вспомнила, как часто бабушка повторяла о том, что в Закраине – не важно, как ты туда попал – по первости колдун становится такой же безликой сущью, как и все ее обитатели. Но ровно до того момента, пока он не явит тому миру свои эмоции или, будучи недостаточно укрытым защитной вуалью, воспользуется силой. И Лафия его упаси там зарыдать! Тут же по его душу слетятся тысячи бесов и лярв, жаждущих полакомиться сочной сущью пока еще живого мага-неудачника.