Живая: Принцесса ночи

Она ударила его по плечу. Ощутимо, но не сердито – и не перестала улыбаться.

– Давай больше не возвращаться к этой теме.

Айкен отложил книгу, взял ее лицо в ладони и целомудренно поцеловал. А отпустил только спустя несколько секунд, как оторвался от ее губ.

– Я хотела бы научиться у тебя только одному, – Зоя опустила голову, перевела дух и несмело взглянула на Айкена из-под ресниц. – научи меня жить моментом. Любить – прямо сейчас.

Мужчина усмехнулся.

– Тебе ведь, кажется, уже говорила Кларисса – просто поступай так, чтобы было как можно меньше больно.

– Не совсем в этих словах, но смысл ты передал точно.

Айкен склонился над девушкой.

– Мне она сказала то же самое.

И он вновь поцеловал ее. Больше никто не прерывал их.

В тот вечер у постели мистера Тауэра сидел Уолтерс (трезвый и раздраженный, но и пристыженный своим беспутным поведением, готовый искупить его помощью). Ретт провел вечер, ухаживая за Эдмундом, а Вивиана с облегчением – и, одновременно, тревогой, – поняла, что у нее выдалось время на полузабытые невинные увлечения. Девушка села в гостиной в кресло с книгой. Она нашла ее незадолго до возвращения Эдмунда: кто-то (впоследствии можно было подозревать, что это был Уолтерс) оставил в гостиной на столе потрепанный томик. Вивиана несколько раз открывала его, читала пару строк, но оставляла там же, где взяла. Однако за неделю, вероятно, кроме нее никто больше к книге не притрагивался, и потому девушка забрала ее к себе в комнату. Но теперь у нее в руках было не то же произведение: потертый роман устроился на коленях девушки, как кот, а пальцы ее сжимали подарок мистера Купера. Вивиана щурилась, вглядываясь в строчки, но полностью отрешиться от своих проблем, погрузившись в чтение, она не могла: на ум постоянно приходил бедный молодой хозяин дома, терзавшийся в постели этажом выше. Вивиана изо всех сил старалась внимательно читать книгу, привезенную Эдмундом, но вскоре с негодованием бросила ее на стол. Губы ее напряженно сомкнулись. «Подумать только, какие мелкие, жалкие проблемы у героев!» – девушка прижала руку к горлу, чувствуя, что ей не хватает воздуха. Удивительно, но в душной комнате рядом с Эдмундом ей было гораздо легче дышать.

Вивиана вздохнула, отвернулась к окну, будто это могло ей чем-то помочь. В голове ее роились мысли, но ни одна так и не успела четко осознаться: как ей быть, что делать? Как убежать от этой тоски, этой тяжести, навалившейся ей на плечи? О, как просто животным! Смерть для них – естественный процесс, а долгая, тяжелая болезнь – не более, чем ее предвестник. Для зверей все во много раз проще. Ешь, спи, люби, не отвлекаясь ни на что, пока твое тело еще способно двигаться, пока ты еще можешь что-то чувствовать…

Вивиана прижала пальцы к губам. Живые, теплые. Она никогда раньше не ощущала себя так и ей казалось, что впереди у нее вечность. Она то и дело одергивала себя – подожди, откажись, у тебя будут годы и годы на то, чтобы пережить это. Ей было просто держать себя в руках, в том числе и с мужчинами: даже смутное воспоминание о некоем светловолосом молодом человеке было достаточной причиной для ее целомудрия, длившегося веками. Но теперь, рядом с Эдмундом, Вивиана вдруг осознала, что время проходит и через ее тело, медленно, но все же влияя на него. И ей захотелось жить. Быстро, отчаянно. Да, время, которое Эдмунд провел в Лондоне, показалось ей невыносимо долгим, она была готова умереть, если бы знала, как. И если б уверилась, что он не вернется.

Но он вернулся. Он сделал ее еще более живой, еще более алчущей. Ради него, в качестве благодарности и – да, да, пусть так! – уступая своим желаниям, Вивиана была готова пойти на любой грех. Потому что Эдмунд был смертен. Она боялась потерять его. Поэтому ей было ничего не жаль. В конце концов, ее существование продолжится и без него – а тысяча лет, отведенная на сладкие воспоминания, все-таки несколько веселее, чем годы пустых сожалений. Даже если она не права в своем решении, у нее будет время на то, чтобы забыть.

Вивиана взяла с колен другую книгу. Раскрыла, но вновь не смогла читать еще долго: ей все казалось, что пламя свечи пляшет, смазывая буквы. На самом деле, просто дрожали ее пальцы.

Несколько дней прошли в напряженном ожидании: Хэвен ухаживал за ослабевшей и разбитой известием о смерти брата Симонеттой, ежечасно опасаясь, что из-за нервного и физического истощения она разболеется так, что придется вызывать скорую помощь, Зоя и Айкен ждали Габриэля с Дикой Охотой или Клариссу. Но ничего страшного так и не произошло. И все они расслабились.

– Кажется, Неблагой Двор выжидает, – Зоя одевалась, чтобы выйти на улицу, – но днем наступает время благих, а я еще ничем, кажется, не успела насолить Медб. Так что, сейчас мы можем выйти за покупками, никого не опасаясь.

Айкен недоверчиво хмыкнул – из-под пиджака девушки топорщился пистолет в кобуре. И сам молодой человек был вооружен, хотя они всего лишь собрались в магазин за продуктами и, может быть, парой воздушных шаров. Их спокойную жизнь было б неплохо отпраздновать: она совершенно определенно началась, но вот закончиться могла в любой момент. Следовало торопиться.

Чтобы покинуть квартиру, пришлось нарушить рисунок рун на двери, но как только молодые люди ступили за порог, Хэвен исправил знаки, восстановив защиту. Чтобы войти обратно, Айкену и Зое нужно было постучать в дверь условленным образом. Хэвен заговаривал было о мобильных телефонах, но поднявшийся с приездом Айкена уровень магии делал эту идею смешной. Их всех уже и так утомил телевизор, включающийся и выключающийся, когда ему вздумается, а работающий с чудовищными помехами.

И все же… Казалось, наступило счастливое время.

Они устроили небольшое уютное торжество: опустили жалюзи, зажгли свечи и, на всякий случай, настольную лампу в углу, разложили еду как можно красивей, настолько, что есть ее было жалко, выставили на стол лучшую посуду и приборы. Потом – оделись так, словно их маленькая победа, выторговавшая лоскут спокойной жизни, была окончательной и бесповоротной, будто Дворы подчинились им… И в тот миг, когда Хэвен, Зоя, Айкен и Симонетта уселись за стол, они действительно верили в это – и в свое всесилие. Мир словно сузился если не до их гостиной, то уж до расписанных рунами стен квартиры – точно. Было уютно, как никогда раньше.

Зоя встала и воздела бокал. Айкен поднялся вместе с ней, приобнял за плечо… Они засмеялись одновременно, так ничего и не сказали, только несколько секунд смотрели друг на друга, не отрываясь, пока Хэвен не отвлек их:

– Ну хватит, мы же хотим пить! – он тоже поднял бокал, вслед за ним – Симонетта, и все выпили.

– За спокойную жизнь, – запоздало сказал Айкен.

Симонетта ела мало, практически ничего – только слегка поковыряла вилкой фруктовый салат, прежде чем подпереть ладонями надутые щеки; Зоя и Айкен сидели вполоборота к столу, не отрывая друг от друга влюбленных глаз; при этом, все, включая Хэвена, чувствовали, что не просто не одиноки – их четверо. Они будто представляли какой-то вариант настоящей, нормальной семьи, немного сумасшедшей, но милой. Только у Зои это чувство отдавало холодком страха – она единственная не была на все сто процентов уверена в рунах, которыми они исписали квартиру.

Девушка даже вздрогнула, когда часы пробили полночь, тем не менее, входная дверь не скрипнула, не хлопнуло окно, небо не прочертил силуэт призрачных всадников Дикой Охоты, сердце не екнуло, отзываясь на чью-то чужую магию – ни-че-го. И Зоя расслабилась.

Хэвен лег в гостиной, обещая с утра убрать посуду со стола, уставшая Симонетта устроилась в его комнате, а так и не расцепившие полуобъятий за весь вечер молодые люди направились в комнату Зои.

Айкен прижал возлюбленную к двери, как только она закрылась за ними, и осторожно поцеловал. Он еще не до конца верил, что имеет на это право, будто Зоя могла в любой момент оттолкнуть его и вернуть их отношения на стадию простого сотрудничества, как три месяца назад. Но нет – она обняла его, приподнимаясь на цыпочки и прижимаясь, полностью расслабленная и доверившаяся. Во всяком случае, так казалось молодому человеку. Внутри же у нее кипел пожар не только страсти, но и страха, такого сильного, каким только может быть ужас перед медленной мучительной смертью.

Способна ли я, думала Зоя, делать вид, что мы в безопасности, а я могу полностью увлечься своими чувствами, любовными переживаниями и рефлексиями? Будет ли это с моей стороны по праву положенный отдых или же непростительная беспечность?..

Но прижавшиеся под ее ухом губы Айкена проецировали в ее мозг мысль, что сейчас не лучшее время задаваться подобными вопросами. И лучше отложить их на утро.

– Раз уж теперь мы вместе… – протянула Зоя, легко касаясь лица Айкена кончиками пальцев. – я хочу все-все потрогать.

Он усмехнулся. А руки девушки огладили его лицо, шею, спустились на грудь.

– Я люблю, когда ты улыбаешься, или сердишься, или недоумеваешь. Когда показываешь эмоции, в общем, – Зоя никогда не умела говорить ласковые слова и теперь только училась этой непростой, но приятной науке. А Айкен стал ее нежным великодушным учителем: она робко звала его, медленно произнося непривычные языку трогательные слова, будто читая букварь, а молодой человек неизменно награждал ее, вне зависимости от того, как у нее получалось.

– Я тоже люблю, когда ты показываешь свои эмоции. Но чаще ты делаешь это не лицом. Никогда не замечала?

Он потянул ее за собой.

– Только вскидываешь брови или дергаешь уголком рта, когда недовольна.

Они мягко опустились на кровать, Зоя подняла руки, чтобы Айкен мог раздеть ее – кажется, он хотел сделать это, не требуя ее помощи.

– Зато твое тело всегда говорит крайне правдиво. Ты скрещиваешь ноги, щиплешь себя за плечи и всячески… – он наклонился, целуя ее в губы, затем в подбородок, шею, под ключицей. – всячески демонстрируешь свои истинные чувства и намерения.

– Это очень плохо для воина, – рассмеялась Зоя.

Айкен был не просто страстный – он весь состоял из эмоций, он жил ими, нуждался в них, и даже когда старательно и небезуспешно скрывал их проявление на лице, Зоя чувствовала по напряжению его рук, взгляда, биению жилок на шее и тыльных сторонах ладоней, зол он или подавлен. Он, казалось бы, так же легко читал настроение возлюбленной. Она перевела дух, не зная, как прозвучат ее слова: слишком смело, обидно или трогательно. Облизала губы, странно-сладкие – видимо, из-за ее полустершейся помады и выкуренной Айкеном пары сигарилл.

Единственные минуты, в которые Зоя добровольно подчинялась и не видела в этом ничего постыдного. Ничего дурного не видела она и в их громадных аппетитах.

– Будь моя воля, я бы от тебя не отрывалась. Никогда.

Они старались вести себя тише, чтобы не будить и не смущать Хэвена и Симонетту, но получалось не всегда.

– Я надеюсь на их понимание, – ухмыльнулся Айкен и подмигнул, когда молодые люди чуть ослабили объятия. Он поискал рукой сигареты на тумбочке, но не нашел. Вставать же с постели, чтобы поднять брюки и проинспектировать их карманы, было слишком лень. Лежать с Зоей на смятых влажных простынях ему казалось более приятным занятием.

– Знаешь, о чем я думаю? – сказала девушка. – Что будь на твоем месте другой человек, я тоже изменилась бы в другую сторону. Я стала бы похожа на него. Это как влияние учителя, даже, скорее, родителя, хотя в свете только что произошедшего, это звучит… странно.

– Кровосмесительно, я бы сказал, – Айкен рассмеялся, прижавшись потом к углу подушки, чтобы не разбудить Хэвена и Симонетту. – прости, наверное…

– Нет, все в порядке, – Зоя ощутила, что неловкость уходит, и понадеялась, что на этот раз – навсегда. Она ощущала себя с Айкеном немного смущенно практически всегда, если не считать того дня, когда они бежали с тренировки домой и попали под дождь. Между напарниками всегда была ложь – крохотная или большая, на ту или иную тему. Иногда они сами верили в то, что говорили: я не люблю тебя, у меня нет зависимости, я знаю, что делать дальше, все будет хорошо. Но это все равно была неправда, какой бы стороной они ее не поворачивали. А еще между ними было сексуальное напряжение без шанса его сбросить. Первый раз, срежиссированный Клариссой, только отдалил их друг от друга, молодые люди открывались друг перед другом только теперь, и Зое казалось, что она почти физически ощущает этот процесс – как стремительно расцветающую прямо в кулаке розу, как движение шелка по коже или дуновение пляжного ветерка.

Зое хотелось разговаривать, но она боялась, что неосторожной фразой сломает то хрупкое чувство, возникшее между нею и Айкеном, которое она не решалась назвать любовью, отчасти потому, что не хотела навешивать банальные и затертые ярлыки, отчасти потому, что – с некоторой толикой стыда – не могла низвести такое светлое понятие до того, что происходило между ними. В их отношениях была даже не страсть и не похоть, это было какое-то удивительное слияние, при этом, ни капли не возвышенное, скорее – порочное. И совершенно необходимое. Зое казалось, что их чувства похожи на кормежку. Друг другом. Их секс в большей степени был насыщением – они пожирали друг друга, как алхимические змеи, как сера и ртуть, и это был процесс, не имеющий конца. Как было бы прекрасно, подумала Зоя, если бы так оно и длилось до последнего вздоха вселенной.

– Как думаешь, что между нами? Любовь? – словно прочитав ее мысли, спросил Айкен. Он лег на живот, чуть приподнялся, подсунув под подбородок сцепленные в замок руки.

– Ты же говорил, что это «судьба», – Зоя с улыбкой повернула к нему голову.