Журнал «Юность» №11/2025

Родился в 1993 году в городе Березовском Свердловской области. Учился в УрГПУ г. Екатеринбурга на историческом факультете. Стихотворения и рассказы публиковались в журналах «Урал», «Нева», «Знамя», «Дружба народов», «Новый мир», «Юность». Участник проектов АСПИР и Фонда СЭИП Сергея Филатова. Живет в городе Березовском.

Стихотворения для Марины

Родился в 1999 году в Липецке, печатался в журналах «Формаслов», «Littera»», «Петровский мост», «Москва». В 2024 году вошел в короткий список литературной премии имени А. И. Левитова. Живет в Липецке. В «Юности» публикуется впервые.

Был длинный летний день

Родилась в Орске. Окончила Литературный институт имени А. М. Горького. Лауреат премии «Лицей» (2022).

Ты меня стесняешься, ты меня не любишь

Рассказ

Через полгода после смерти мужа Нина взяла кредит.

Невозможно было все вечера сидеть в «однушке», заставленной пыльными коробками с вещами, неразобранными после переезда с прошлой квартиры, которую пришлось продать. Если есть рейтинг худших планировок, то нынешняя жилплощадь Нины вошла бы в тройку лидеров. Длинный темноватый коридор, бестолковая ванная с окном на кухню, узкая гостиная, где кое-как поместились шкаф, раскладной стол и продавленный диван, на котором спит Оксанка. Сама Нина ночует на надувном матрасе, застеленном дешевым бельем из супермаркета рядом с домом. Единственное, что она сразу достала и повесила на стены в потертых обоях, – рамки с фотографиями, сделанными Андреем. Вот любимая: они на черно-белом море втроем, сидят на берегу, сзади подкрадывается волна, Нина смазанной рукой поправляет волосы: ее внутренний секундомер не успевает за таймером камеры. Андрей придерживает двумя руками Булочку, которая сидит у него на плечах, улыбается во весь свой беззубый ротик и как будто тянется крылышком к серебряному солнцу. Когда Нина закрывает глаза, она все еще слышит шум волн.

Сломать бы все стены! Может, есть шанс все-таки обустроиться здесь. Может, однажды появятся силы. А пока Нина решила, что им с Оксанкой надо поехать в отпуск вдвоем. Куда-нибудь, где тепло, где море качает и нежит, где все цветет пышно и ароматно.

Но повернулось все иначе.

– Мам, дай карточку!

Дочь вошла неслышно, и Нина от неожиданности схватилась за сердце.

– Что ты хочешь купить, Булочка? – ласково спросила она, потянувшись к сумке. – Может, мы лучше в отпуске что-то присмотрим из одежды?

– Я покупаю билеты на концерт, – безапелляционно заявила дочь. – А там и мерч прикупим.

Нина достала из кошелька карточку, но помедлила передавать ее дочери. Погладила выпуклые цифры, точно резко ослепла. Хотя на самом деле Нина, наоборот, будто только сейчас прозрела. Заметила, как сильно поправилась ее Булочка. Новая одежда нужна прямо сейчас! Лямки короткого топика тонут в обильной, точно разваренной плоти. Бочки́ нависают над трикотажными шортами, колени напоминают коровьи лепешки. В одночасье так вес не набирают. Видимо, Оксана заедала стресс все эти месяцы, пока болел Андрей, и потом, пока Нина выстраивала их с дочкой быт без отца.

Оксана нетерпеливо пробарабанила отросшими ногтями по дверному косяку. Давно надо подстричь и подпилить. Она совсем не похожа на мать: большие глаза цвета запеченной груши, прямой нос, пухлые губы (нижняя чуть пухлее), короткая ершистая челка, колючие складки на затылке. Нина знала, что сейчас так модно и что не надо критиковать выбор дочери, – и не критиковала.

Но взгляд! Взглядом она говорила: «С этой челкой ты похожа на детдомовскую! Тебя что, стригли тупыми ножницами?»

– Что за концерт, милая?

– Brutal Hearts. Мои любимые.

– Здорово! – Нина не лукавила, ей мало что нравилось из современной музыки, но эти девчонки-постпанки с песенками о любви, несмотря на язык и возраст, для Нины были «своими девчонками». – Они что, приезжают на гастроли?

– Нет, конечно. Концерт в Америке. – Оксана тяжело вздохнула, будто заранее знала реакцию матери. – Ты же говорила, что мы поедем в отпуск, я все спланировала.

– Да, Булочка, но я имела в виду какой-нибудь Египет или Турцию, честно говоря.

– Тогда без меня…

Нина распознала манипуляцию и раньше бы не поддалась. Но сейчас она видела перед собой брошенного подростка. А еще ей стало стыдно, что она подумала про одежду, которая трещит на дочери по швам, а не про ее пустой взгляд.

– Просто странно, что ты все спланировала, если нам это очевидно не по карману.

– Да, если покупать на сайте и делать визы и все такое. – Заметно, что Оксана отрепетировала все доводы. – Но визы у нас уже есть. Помнишь, мы же планировали лететь втроем? Визы еще два года действуют, это раз. Билеты уступает с хорошей скидкой моя элпэшка, это два. А останавливаться будем в дешевых мотельчиках, как в американских фильмах, это три.

– Ты все продумала. – Нина улыбнулась, распрощавшись с планами на теплое море. – Сейчас все купим, милая.

Нина гордилась тем, что умеет слушать и слышать свою дочь. Хотя бы иногда.

Через неделю Нина и Оксанка уже летели в Лос-Анджелес. Булочка устроилась у иллюминатора, воткнула наушники и врубила музыку так громко, что и до Нины нет-нет да и долетали слова песни, что-то вроде «Ты у себя одна… выйди из тени… танцуй, девочка». Оксана подняла подлокотник и заполнила собой еще и половину материнского кресла. Она туго поводила плечами, обтянутыми футболкой, будто отстукивала мелодию на барабане. Запах ее молодого большого тела волнами бил Нине в нос.

Иногда Нина воображала, что делает замечание дочери. Осторожное. С тщательно подобранными словами, звучащими мягко, и напиши их – будут сплошь плавные линии. Раньше ей казалось, что вся мировая литература, весь кинематограф построен на конфликте матери и дочери, что на все претензии (хотя их не так уж и много) расписаны инструкции. Но нет, теперь, когда дело коснулось ее ребенка, Нина поняла, что уж ее-то ситуация из ряда вон, ни с кем ранее не случавшаяся, и потому нет никаких алгоритмов. Она хотела вернуть ту сладкую маленькую Булочку, какой была Оксанка до громадной семейной беды.

Между тем Булочка опустошила одну за другой упаковки снеков, чипсов и шоколадок и сидела довольная в крошках. Покосившись на нее, Нина представила гадкое. Что она засовывает в рот дочери два пальца, и ту тошнит, наполняется один бумажный пакетик, второй… соседи потрошат карманы кресел и передают свои пакетики, а Булочку все рвет и рвет, до тех пор, пока она не становится вновь стройной.

От стыда за все эти мысли Нина закрывает глаза, в искусственном воздухе салона становится зябко, она натягивает плед до самого носа и спустя какое-то время роняет голову на мягкое плечо дочери. Во сне возникло ощущение, что Андрей незримо существует в ее воздушном пространстве. И Нина улыбалась в счастливой полудреме и чувствовала его парфюм и заботливые руки, поправляющие то плед, то подушку. Но тут стюардесса резко опустила подлокотник между ней и Оксаной, проверила ремни безопасности (на дочке еле застегнулся). Голос из динамика сообщил на двух языках, что самолет начинает снижение.

Сон еще гудел в голове, но привычно надвинулось несчастье. Нина бы заплакала, но Оксана ее опередила. Запустила руку между ног, пощипала себя за джинсы и захныкала.

– Булочка, что случилось? – Когда Нина боялась или переживала за дочь, у нее всегда сжималась матка.

– Натерла себе ляжки, у меня там мозоль, наверное.

Нина мысленно закричала: «Так перестань жрать все подряд!»

Обычно она, когда нельзя сказать, что действительно думает, нельзя выкрикнуть правду, отворачивалась и точно натягивала на лицо маску. Возвращалась уже с заготовленными необидными репликами (с теми, что на бумаге становятся мягкими волнами). Булочку это не беспокоило. Но сейчас время на подбор ласковых слов затянулось…

– Мам… Ты чего молчишь?

– А что я скажу, Булочка? – Нина зябко обняла себя за острые плечи. – У меня нет ответа.

– Ну, я говорю тебе о своей проблеме… Отпуск будет испорчен!

– Пройдем все контроли и купим тальк в первом супермаркете, должно помочь.

Нину нельзя назвать верующей, но пока они были высоко в небе, Андрей явился ей во сне, как ангел-хранитель. С ними точно ничего не может случиться, самолет обязательно совершит мягкую посадку. Теперь от этого чувства почти ничего не осталось.

И вот «боинг» выпускает шасси и с надрывным воем тормозит на бетонке.

Нина набрала код из СМС на локаторе, который был прикреплен к стеклу на водительской двери. Этот голубенький «Фольксваген-жук» она забронировала и оплатила онлайн. Вот ведь чего достиг технический прогресс, а люди продолжают умирать от рака. Машинка разблокировалась, довольная Нина обошла «Жука» и открыла перед Оксаной пассажирскую дверь. Дочь переминалась в короткой юбке с воспаленными, в детской присыпке ляжками. Не испачкать бы сиденье. Бюджет и без химчистки салона куцый. Нет, не о том она думает! Плохая мать!

Булочка кое-как уселась и теперь обмахивала мокрое лицо тонким журналом, прихваченным в аэропорту, на обложке латиноамериканская модель плюс сайз. Интересно, дочь специально выбрала именно этот журнал? Ищет общественной поддержки, сестринства? А сейчас вообще выпускают глянец со стройными девушками? Пока Нина настраивает зеркала и навигатор, мимо в инвалидном кресле проезжает женщина, по ощущению раза в два тяжелее Булочки и в пять-шесть самой Нины. Маленькое кукольное личико, утонувшее в подбородках. На коленях фартук жира. Моторчик кресла надсадно жужжит.

Нина всей кожей чувствует тревогу дочери. И почему она не может посмотреть Оксане прямо в глаза? Почему она со своим ребенком – как с диким зверьком?

Однажды Нина увидела дочь именно как зверушку. После сороковин она, вдова, напилась успокоительного, потом водки, хотя никогда раньше ее не употребляла и в доме не держала. И залегла в спячку, как медведица. Солнце то наполняло задернутые шторы, то садилось за смутно читаемые уступы многоэтажек. Нина поднималась, чтобы сходить в туалет, выпить воды, и снова падала. Она не осознавала, сколько прошло дней. Два или двадцать, сплошное беспамятство. А потом вдруг чуть отпустило, будто в груди развязался узел, ребра перестали давить на сердце. Нина, пошатываясь, встала и слабым голосом позвала Оксану. Дочь не откликнулась. Квартира вроде была прежней, но такой, словно с нее содрали кожу. Как будто забрали весь свет. Шаркая на слабых ногах, Нина прошла на кухню и едва не споткнулась о дочь. Булочка сидела на полу среди фантиков и жестянок, будто заброшенный замусоренный монумент, перед которым валяется его отломанная рука. И взгляд у нее был равнодушный, неживой.

– Включишь свою музыку? – Нина дежурно растягивает губы. После смерти Андрея у нее нет других улыбок.

– Дава-а-ай, – лениво говорит Булочка и подключается к блютусу.

– Ну или, может, по очереди?

– Ну уж нет! – Оксана хохотнула. – Не хочу слушать твое старье.

– Ты говорила, что старье снова в тренде.

– Это другое старье!

Нина привыкала к машинке: она была комфортной, но на фоне огромных пикапов выглядела игрушечной. На трассу выезжали медленно, будто в любой момент из ниоткуда мог выбежать гигантский ребенок и, размахивая пультом, забрать своего «Жука». Уже на автостраде Нина наконец набрала скорость.

Примерно за километр до стадиона раскинулась парковка, уже наполовину забитая автомобилями. Воздух над ней дрожал, в мареве плыли цветные пятна, стекла, казалось, плавились на солнце. Тут и там стихийные пикники: открытые багажники, навесы, походные стулья, пластиковые столики, сэндвичи и напитки в одноразовых стаканчиках, переносные колонки. Музыка из них смешивается в густой звуковой бульон. Идти до стадиона по жаре утомительно, но парнишка в светоотражающем жилете скрестил руки, мол, проезда нет, и Нина запарковалась. Она не торопилась выходить, проверяя, все ли документы собрала в поясную сумочку. Оксанка же, ерзая попой по мокрому сиденью, аккуратно выползала в жару и, как только хлопнула дверью «Жука», взвизгнула. Нина испугалась, выскочила, как всегда, предположила страшное. Но Оксанка, как маленькая, затопала ножками и указала крылышком на палатку, где, судя по футболкам, развевающимся на ветру рядом с американским флагом, продавался мерч.

Нина кивнула дочери, мол, конечно-конечно, все купим. И та льстиво улыбнулась в ответ. Цены в этом нестерпимо душном магазинчике были завышены в два, а то и в три раза, и в какой-то момент Нина подумала: было бы хорошо, если бы на Булочку не нашлось размера. Подлая мысль! Плохая мать! Когда-то давно она читала в книжке для родителей, что нельзя отказывать детям в таких мелочах, как попкорн в кино или буфет в театре. Иначе семейная вылазка превратится для ребенка в пытку, и из всех событий, даже очень ярких, чадо запомнит только ваш отказ. Купим непременно, тем более она так и так собиралась обновить дочери все эти майки и выцветшие футболки, что трещат по швам.

Размеров было полно, даже пузатый байкер, на глаз раза в два больше Оксанки, набрал себе шмотья. Примерочной никто не пользовался, непонятно даже, была ли она. Все натягивали одежду прямо поверх своей, крутились перед единственным узеньким зеркалом или изворачивались, пытаясь уместиться во фронтальные камеры телефонов. Повязывали банданы, гремели брелоками и медальонами, глухо чокались кружками и термосами. Оксанка выбрала футболку, худи, шопер и зачем-то блокнот с ручкой. Нина набрасывала на нее эту громадную одежду, будто чехлы на диван. Булочка выглядела счастливой. Совсем как раньше. Это бесценно.

Потом было блуждание по секторам под невнятные песни какой-то неизвестной группы с разогрева. Нина показывала электронные билеты волонтерам, те пожимали плечами, говорили, что это не их сектор и надо обойти стадион, надо спуститься или надо подняться. Счастье с лица Булочки смывалось ручейками пота с примесью тоналки. Наконец добрались до нужного входа, пришлось снова спускаться, искать свой ряд и объясняться с двумя вертлявыми мулатками, которые заняли их места. Оксанка разблокировала экран, открыла приложение с билетами и хотела было тыкнуть им в хорошенькие оленьи мордочки, но телефон выскользнул у нее из пальцев и лягушкой попрыгал вниз. Девчонки смутились и куда-то ушли.

Когда на сцене появился технический персонал, стадион заулюлюкал. Трибуны заволновались, значит, концерт начался. Расстроенная Оксанка снова напоминала ребенка, чей мяч улетел в чужой двор, а ей строго-настрого запрещено ходить к соседям. Нина спустилась на несколько ступеней, наклонилась, высматривая пропажу. Протиснулась между двумя парнями в униформе, поднимавшимися навстречу, поднырнула под их подносы с коктейлями, стукнулась лбом о висевший на поясе у одного терминал оплаты. Присела на корточки – не видно. Почти распласталась, невежливо ухватившись за чью-то костлявую коленку, и разглядела между чужими ногами черный зеркальный пластик.

– Мам, нашла? – донеслось жалобное Оксанкино.

Нина, стоя на коленях перед растерянно вскочившей девчонкой, быстро объяснила, что просто хочет достать телефон, и нырнула под сиденье. Колено неприятно царапнуло, одна ладонь угодила в кетчуп, вторая наконец дотянулась до трофея. Выбралась растрепанная, запыхавшаяся. И тут стадион загудел. Шум перекрыл взрыв барабанной дроби. Оглушенная Нина торжественно вручила телефон Оксанке. Утерянный и найденный, он был теперь для дочери еще дороже, чем раньше. Прижимая гаджет к груди, Оксанка добралась до их с матерью мест и плюхнулась в ближнее пластиковое креслице. Нине пришлось почти перелезать через ее громадные колени, чтобы тоже сесть.

Издалека солистка группы казалась какой-то блескучей елочной игрушкой. Камера поймала ее улыбку в красной помаде и передала трансляцию на экран. Солистка медленно и протяжно… мяукнула. А ведь и правда, жирная подводка на глазах делала ее похожей на кошку. Нина в молодости и сама густо малевала глаза. Мягкий черный карандаш, тени, которые напоминали сажу и всегда осыпались, тушь для ресниц. Они с Андреем тоже ходили на концерты, иногда на любимых треках Нина забиралась на плечи мужа и чувствовала себя особенной, будто группа поет только для нее. Роскошь, которой лишена ее дочь. Нина сжала кулаки: почему все мысли сворачивают на вес Оксанки?

Это забота. Это забота. Это забота.

Сначала Нина привыкает к другому английскому, не к тому, на котором говорят с туристами на паспортном контроле или в придорожных кафе. Глубокое контральто, какого нельзя было ожидать от щуплой пигалицы, завораживает. Вдруг языковой барьер словно растаял. Нина ощущает родственность с этой девчонкой, которая связками, горлом, дыханием говорит о разлуке с любимым. Девочка за ударной установкой потряхивает бирюзовой гривой, по-хулигански лупит по тарелкам. Весь стадион вибрирует, ударная волна от барабанов летит в толпу.

Как же трудно оторваться от экранов и просто смотреть на сцену. Там, внизу, фигурки артистов кажутся почти условными. Перемещения их отрепетированы, и это выглядит как настольная игра. Вокруг кипит фан-зона. Там самые рьяные уже бегают по кругу, трясут растрепанными плакатами и пытаются добросить до сцены подвядшие цветы.

Нина повернулась к Оксанке. Думала, что дочь тоже подхватит этот концертный вирус, станет подпевать или водить плечами, кивать в конце концов. Но Булочка смотрела в телефон, изредка поднимала глаза лишь для того, чтобы навести камеру на сцену, сделать снимок и снова пропасть в сети.

– Милая, ты была права, это очень классная группа!

Оксанка хмыкнула в ответ и на несколько секунд поставила постинг на паузу. А что, если дочь никакая не фанатка? Тогда зачем они здесь? А что, если это было испытание, проверка матери на вшивость. Нина улыбнулась: если так, она прошла краш-тест. Солистка Brutal Hearts отпила несколько глотков из пластиковой бутылки и разбрызгала остатки на фанатов в первом ряду. Вот бы и на трибуны кто-нибудь плеснул. Но из влаги здесь только ручейки пота по спине и ногам.

Басист с длинными русыми паклями поднес гитару к лицу и, высунув язык, похожий на мускулистого моллюска, перебрал им несколько струн. Нина взвизгнула от неожиданности. Дотронулась до липкого плеча Булочки, мол, посмотри, что творит. Оксанка тут же навела камеру на музыканта, крутанула зум до предела. Басист как по заказу снова проделал трюк языком. Затем уже татуированными пальцами выдал виртуозное соло. Его музыка становилась все более мрачной и некомфортной – как головная боль, неудобная обувь и удаление вросшего ногтя. Она проникала внутрь, разгоняла толчки крови, распирала ребра. Чуть позже Нина поняла, что эта тяжелая композиция была нужна, чтобы солистка могла исчезнуть со сцены на пару минут и переодеться. Теперь вместо блескучего не пойми чего на ней было длинное светлое платье, а с плеча струился платок, точно у индийской актрисы. Она соединила ладони, слегка поклонилась басисту, и тот, облизнувшись, сглотнул. Музыка стала тише и медленнее. Несколько девушек забрались на плечи к парням и выросли в толпе – подальше от земли, подальше от смерти. Мгновение назад Нине было почти весело, сейчас она жалела, что не умерла вместе с Андреем.

Мотель и правда как в фильмах, в ужастиках или в боевиках. Одноэтажное длинное белое строение напоминает корпус тюрьмы. Разве что нет решеток на окнах. Вход в номер (в камеру) прямо с улицы, с парковочного места. Двери будто картонные, по таким и стучать страшно. Как они не треснули, пока в них врезали замок, – непонятно. Щелчок. Нина толкает дверь, и в нос бьет запах сигарет, отсыревших полотенец и средства от насекомых. И холод! На полу стоит кондиционер и дует в полную силу. В комнате градусов пятнадцать. Нина первым делом выключает морозный ветер. Возможно, неприятный запах исходит из этой бандуры.

Свет от люстры и бра желтый, почти охра. Номерок узенький, с одной двуспальной кроватью. Над ней постер с водопадом и раскрашенная жестянка: портрет какого-то известного актера. Нина не может вспомнить имя, но точно видела его в каких-то фильмах. На прикроватной тумбочке горбатый допотопный телефон и электронные часы. Надо же, обои примерно такие, как в их «однушке». Узкий стол у окна: то ли высокая лавка, то ли барная стойка. Рядом бесформенное кресло, похожее на раздавленную хурму, по ощущению, его приволокли не с гаражной распродажи, а с помойки. Оксана задернула бордовую шторину и тут же выглянула из-за нее наружу.

– Класс! Папе бы тут понравилось, и машина прямо под окнами! Не угонят!