Журнал «Юность» №08/2024

признания в любви. Сперва робко и неуверенно,
а потом не стесняясь прохожих и коллег по работе.
Хочется запомнить момент,
когда наши лица
начали тонуть в солнечных лучах,
а мы гуляли по растаявшему снегу,
словно бессмертные.

2

В марте уже можно начинать
немного грустить из-за зимы.
Она снова неизбежно приближается,
как следующее утро после дня рождения.
Я заранее представляю будущее лето с легкой ностальгией.
Это чувство сопоставимо с тем действием, что уже никогда
не выполнишь, с теми словами, что уже никогда не произнесешь,
с той жизнью, что уже никогда не проживешь,
но продолжаешь прокручивать в голове
возможные варианты. Поэтому я обнажаю буквы
перед читателем, удаляю лишние тропы и нарративы,
окунаюсь в неоромантизм весны, чтобы обнаружить глаза
пост/мета/модерна (нужное подчеркнуть);
чтобы уловить движение слов в строке; чтобы осознать
все аллегории и все аллитерации;
чтобы услышать обрывки разговоров
в общественном транспорте,
где наивные рассуждения ребенка смешиваются
с наивными рассуждениями взрослых
настолько, что неразличимы;
чтобы внутренняя стиховность и говорение
превращались в стихотворение,
а свет рассыпался радугой,
как лучшая в мире раскраска.

* * *

Летние полки провинциальных супермаркетов
после нашествия короедов (так мы зовем
городских), словно женщины, брошенные мужчинами,
дожидаются очередного товароведа, чтобы на буднях
спасти односельчан от дефицита, когда опустошенную и унылую парковку
согревают солнечные лучи.
Дачи в ближайших садоводствах,
купленные или перешедшие по наследству,
снова впускают в себя варваров из мегаполиса,
которые так и не стали местными.
«Эти с города приехали», – поскрипывает калитка,
хрипит динамик смартфона, переходит из уст в уста соседей.
Поток автомобилей слабеет к закату. Наконец-то
можно выйти на улицу и надышаться лесом.
Захожу в супермаркет, где остался единственный,
чудом спасенный пакет с тихвинским хлебом,
как последняя сигарета в пачке.

* * *

В стихах разрежешь человека,
а там такая красота,
а там такая файлотека,
прозрения и слепота.

Глядишь без зависти и злости —
ты сам такой и тем живешь:
идешь работать или в гости,
по Млечному Пути плывешь,

находишь всякие приметы,
смеешься над самим собой.
Стихи разрежут стиховеды,
а человек внутри живой.

* * *

Отпустил стихи в большой мир.
Не звонят и не пишут. Хорошо им там?
Не холодно в глазах читателей?

* * *

Нырнуть в новый день,
А вынырнуть в старом
До того, как

* * *

Вот мы и проснулись на белоснежных страницах января,
став его повествованием, в котором надежда смешана с тревогой,
словно китайский виски с казахстанской кока-колой.
Новогодние фейерверки внимательно всматривались в наши окна.
Что они видели в них? Сугробы оливье и алкогольные нарративы?
Или людей, объединившихся с самыми близкими, чтобы
сказать друг другу о самом главном? Людей, объединившихся
за одним столом, чтобы признаться в любви друг к другу;
чтобы напомнить о незаменимости друг друга;
людей, переживающих за сильных мужчин и женщин,
находящихся на линии соприкосновения или в тылу;
людей, чьи сердца наполнены солидарностью с Белгородом;
людей огромной страны: от Балтийской косы до острова Ратманова.
Вот мы и проснулись новым утром, а улицы снежные и морозные