Российский колокол № 2 (46) 2024

Зачем этому городу трамвай? Зачем этому городу чернослив со взбитыми сливками? Этому городу ничего не нужно, он разрушил сам себя, сам себя сожрал, продал, потерял, ни секунды, ни грана усилий не вложив в свою живую душу.

Лора остановилась. Ветер шелестел ветвями деревьев с нарастающей… яростью? Пожалуй, да. Пахло озоном. Воздух потрескивал от напряжения. Лора почувствовала, как кожа на руках покрылась мурашками. Покосившийся столб наклонился над проезжей частью так низко, что, казалось, мог упасть. Провода провисли. От рынка тянуло запахами кислой капусты и несвежей рыбы. Две бабки, закутанные в грязные платки, спешно собирали товар с прилавков.

Будет дождь, решила Лора, и её палец снова скользнул латунному коту под брюшко.

Кот посмотрел Лоре в глаза, Лоре стало горячо и страшно.

Орихалк, вспомнила она. Атлантида, вспомнила она.

Атланты возгордились военной силой, богатством и славой, и стихия обрушилась на их мир.

Атлантида ушла на дно.

Кот кивнул.

Давай. Ливень смоет пыльных кур и ненавистные рыночные павильоны, полуразрушенные особняки, которые всё равно не спасти, и того пьянчугу из подвальной винной лавки: он недостоин жить. Кафе, где больше не приготовят чернослив со сливками, кинотеатр, закрытый за ненадобностью, и школу с облупившимся фасадом и прохудившейся крышей. Этот город умирает, ты же видишь: уже умер, нужен только потоп, и он смоет к чертям обломки ветхого мира, который когда-то был велик и хорош, но из-за жадности и гордости жителей уничтожил сам себя.

«Отец был хорош, – подумала Лора, – а потом забыл, что такое живая жизнь, а я, по сути, не делаю ничего сверх того, что уже сделано».

Она сжала кота в руке.

Будет дождь.

Будет потоп.

Пусть кружатся кресты и гробы, пусть ливень сметает на своём пути всё, вымывает из земли мертвецов, сносит трупы домов, трупы деревьев – всё без остатка. Быть может, на месте умершего города получится построить новый. Живой.

Потом.

7

«Но так было не всегда», – шепнул голосок внутри.

«Ну да, – согласилась Лора, – не всегда». Цветущие сады, смех матери, звон трамвая, ножи и вилки с ручками из стеклянной мозаики, горбушка мягкого хлеба с хрустящей коркой, накрахмаленные простыни, деревенские вечера, запах дыма и навоза, первая звезда в синем небе, тёплое кошачье тело на коленях – было и так.

Обещание светлого будущего, которое не сбылось. На какой-то из развилок мир свернул не туда, отец свернул не туда, весь этот чёртов город свернул не туда.

Латунь в руке почти раскалилась, Лора подняла лицо к небу, и на её губы и веки упали первые тяжёлые капли дождя.

Она, оказывается, не простила отца.

Вот так просто. Не простила за равнодушный взгляд и насупленные генеральские брови, не простила за отсутствие на похоронах матери.

За то, что когда-то он не разрешил забрать Китика.

Лора скривилась. Подумать только. Она не вспоминала кота уйму лет, ей и не нужен был кот, а стоило приехать в Н-ск, как в ней всколыхнулась детская обида.

Дождь набирал силу, Лора ускорила шаг. Она продолжала сжимать латунную фигурку в руке.

Что она будет делать, если и в самом деле случится потоп библейского масштаба? Сколько он будет продолжаться? Отменят ли рейс домой?

Она шагала всё быстрее, глаза смотрели, не видя дороги, а колени… колени будто ощущали тяжесть кошачьего тела, ладонь лежала на кошачьей голове, и…

«Так было не всегда, – снова упрямо шепнул голосок. – Что видишь?»

«Вижу кота. – Лора сжала губы. – Я держу его на коленях и плачу. Я хочу забрать его домой, а отец не разрешает».

«Смотри».

Лора застыла посреди проезжей части, не обращая внимания на струи воды, которые уже колотили её по голове и плечам.

Кот лежит на коленях, но – не на её коленях.

Рука гладит кота по голове – но не её рука.

– Мы пока не можем взять Китика в город, – говорит голос.

И это голос отца.

– У матери аллергия. Но мы что-нибудь придумаем.

Отец говорит:

– Я попрошу за ним приглядеть.

Отец говорит:

– Мы приедем к нему следующим летом.

Отец держит Китика и гладит его между ушами, чешет пальцем по лбу, большим пальцем – маленький кошачий лоб; кот закрывает глаза от удовольствия и тарахтит так громко, что Лоре слышно – слышно с того места, где она сидит, слышно сквозь года с того места, где она застыла посреди улицы.

Дождь набирает силу.

Отец не пришёл на похороны матери. Лора не сказала ему ни слова до окончания школы, не сказала и после окончания, в один день собрала вещи и документы – и исчезла.

Единственный раз, когда Лора вернулась и пришла к отцу на работу, она испугалась генеральских бровей и людей с автоматами и – что? Задавала вопросы? Нет, она обвиняла.

Ушла.

Ушла, чтобы не возвращаться.

Ушла, чтобы судить.

Кто берёт на себя право судить, должен помнить о милосердии.

Лора до боли сжала фигурку в руке. Ещё немного – и ладонь начнёт сочиться кровью, и кровь смешается с дождевой водой, и это будет последней каплей – буквально, – это станет её заветом с потопом, который смоет Атлантиду, чтобы мир ушёл на дно, чтобы отцовский гроб уплыл в неизвестном направлении, чтобы она была – свободна.

Рука отца на кошачьей голове.