Российский колокол № 2 (46) 2024

Никита купил очередной лонгслив. Хлопок, тенсел, шёлк. С отливом. Как вороново крыло. Скрипка легла на плечо тёмно-серым туманным мазком. Никита в те новогодние праздники был нарасхват.

Никита подавил смешок.

Сергей Павлович поравнялся с ним, кивнул, и они молча пошли по коридору дальше. Невысокий, плотный, с тщательно зачёсанными залысинами. Облачённый в броню самоиронии и хорошего вкуса. Он знал себе цену. Знал, какие о нём ходят слухи. Провоцировал их. Его видели то с девушками, то с парнями. Никиту сперва злил весь этот перформанс. Он не хотел быть причастным к нему. Но ровно до тех пор, пока он, спешащий в метро, не увидел Сергея Павловича в распахнутом пальто, со свисающим до земли шарфом, балансирующим на цыпочках под липой на газоне. Никита присмотрелся. На липе орал котёнок. Сергей Павлович упрямо тянул руку, но роста не хватало.

– Давайте я.

Никита шагнул на газон, поставил футляр и сумку прямо в снег и отцепил отчаянно мяукавшее существо от ветки.

– Благодарю. – Сергей Павлович спрятал котёнка под пальто, забросил шарф на плечо. Пригладил сбившиеся жидковатые волосы.

– Это ваш? – Никита отряхнул снег с футляра, вернулся на тротуар.

– Помилуйте! Агриппины Ивановны кот. Один из. Сбежал. Пойдёмте. Она здесь, на Гоголевском, живёт, будет рада.

– Я спешу. – Никита замялся.

Сергей Павлович прищурился:

– Ну бегите, молодой человек. – И протянул руку.

Никита пожал коротко, несмело. Сергей Павлович, усмехнувшись, кивнул: бегите, чего уж.

– Человек, лезущий через сугроб за котёнком, не может быть развратным пижоном, – сказала Аня, подключая гарнитуру. – У него ещё осталось сердце.

– Ты во всех видишь только хорошее. Вот здесь поправь.

– Плохое и так само лезет отовсюду. Даже напрягаться, искать не надо. Ну что? Разве не так? Он тебя за задницу лапал? – Она рассмеялась, пытаясь за смехом спрятать смущение. – Нет? Так и не парься. Он просто умный мужик, которому нравится дурачить молодых балбесов.

– Или спать с ними, – брякнул Никита.

– Но не с тобой. – Аня пожала плечами и выразительно подняла бровь.

– Не со мной.

– Значит, всё отлично.

– Всё равно… Есть в нём что-то такое. Одинокое. Словно он в стороне от всех. И тех, и этих.

Аня бросила один из своих внимательных взглядов, но промолчала, только снова пожала плечами. Никита был удивлён: обычно она куда непримиримей высказывалась, жёстче. Сергея Павловича Аня знала по какому-то совместному проекту, не музыкальному, волонтёрскому, и чем-то он пленил её, подкупил, стёр брезгливость к манерным и высокомерным персонажам в дорогих пальто.

Так или иначе, но Сергея Павловича он перестал чураться. Они даже как-то прогулялись в дом на Гоголевском. Занесли Агриппине Ивановне корм и наполнитель. Семь котов. И старуха, грозная, как пушкинская дама пик. С тростью и газетными вырезками на буфете.

– Ушедшая эпоха. – Сергей Павлович смахнул перчаткой клочок меха с рукава. – Ей девяносто. Родных нет. Ровесники поумирали. Она коммунистка. – Улыбнулся. – Несгибаемый командир. Работала старшим научным сотрудником. Театралка. Балетоманка. Моя мама дружила с ней. Жили через улицу. Досталась мне по наследству, можно сказать.

Никита вспомнил свою бабушку. Ей восемьдесят. У неё деменция. Она лежит в коридоре в однушке в Ецке, потому что у мамы нет сил перетаскивать её туда-обратно. Слишком непредсказуемыми стали прилёты. Если с мамой что-то случится, то меня тоже ждёт наследство.

– Надо почаще заглядывать в лицо таким, как она. Чтобы было на кого равняться лет через сорок.

Сергей Павлович шагал бодро; в переулках мело, снежной крошкой засыпало мир.

– Думаете? Не всем суждено прожить так много.

– Конечно. Но ориентир-то должен быть. Не стоит отвергать старость. Хотя… я и забыл, сколько тебе. Тебе она кажется недостижимой сейчас, о чём я говорю!

Уворачиваясь от летящего в лицо пакета, Никита подумал, что стольким уже не доведётся встретить свою старость, что… А ничего. Ровным счётом ничего. Жизнь измеряется не этим.

– Как вы думаете, что самое главное для неё в жизни – было и есть? Вот она же совсем одна. Но живёт!

Сергей Павлович пожал плечами, спрятал подбородок в шарф. Они остановились на перекрёстке.

– Не знаю. Наверно, просто жизнь как она есть. Не всем людям нужна цель. Не всем нужен даже ближний круг. Они ценят свою самость, свой крохотный отстроенный мир. И ещё котов. Котики – это обязательно, запомни, мой друг. – Сергей Павлович грустно улыбнулся, хотя силился бодро, и шагнул на пищащий зелёный.

Никита кивнул и тоже спрятал лицо в поднятый от ветра воротник.

* * *

Это было год назад. Метель, разговор… Зимняя столица. Сейчас столица та же. И снег. Только не колкий, а мягкий, влажный, густой. Оттепель. А вот разговоры с Сергеем Павловичем стали совсем скупые.

– О чём ты всё думаешь?

Сергей Павлович увлёк его в кофейню недалеко от академии, в переулке. Никита отхлебнул из кружки, сморщился, потёр обожжённую губу:

– О тёте. Надо бы съездить.

– Так съезди. – Сергей Павлович размешал пенку ложечкой и положил её на салфетку – не звякнула.

– Репетиция же.

– Если такая, как сегодня, то лучше поезжай.

– Вы находите? – Никита сделал ещё один глоток, опять поспешил: по обожжённой коже ещё горячей.

– Нет, в том-то и дело, что я ничего не нахожу, мой друг. Ни в вашей игре, ни в ваших словах.

Сергей Павлович улыбнулся мягко, но Никиту и это обожгло. Он отодвинул чашку, кофе плеснулся через край.

– Просто съезди. Место останется за тобой. – Сергей Павлович бросил салфетку на темнеющее пятно.

– Хорошо, – Никита вымученно улыбнулся. – Завтра.

* * *

Порой чужая проницательность была хуже равнодушия. Но только порой. Сергей Павлович и Аня – те, кто, и не спрашивая ни о чём, всё замечают. Сгрызенные ногти, круги под глазами. Вжатую в плечи голову.

– Мне вот этот лак помог, попробуй.

– Вот что, дружок. Я записал тебя на двадцать шестое. Не хлопай глазами. Сходишь, побеседуешь, там выпишут рецепт. На транквилизаторы. Пора уже что-то делать. Нельзя уже столько не спать… Будь добр, сходи. Это недалеко от академии.