Клуб бездомных мечтателей

– Привет, Мэри. – Я помахала рукой женщине, которая иногда давала мне пять центов на конфеты, когда мы встречались на лестнице нашего дома.

– Доброе утро, детки, доброе утро, Джини, – ответила та.

На углу около магазина пожилые пуэрториканцы, сидя на прогнивших ящиках, играли в домино. Мама называла их «грязными стариками» и говорила, чтобы я на них никогда не смотрела и близко не подходила, потому что у них грязные мысли и если им дать возможность, они готовы сделать самые грязные вещи. Проходя мимо пуэрториканцев, я смотрела на носки своих туфель, чтобы показать маме, какая я послушная. Пуэрториканцы кричали маме вслед слова, которые я не понимала: «Venga aqui, blanquita»[5 - Иди сюда, белая! (исп.).]. Они свистели и причмокивали, а их губы блестели от пива.

Потом мы прошли мимо нескольких маминых приятельниц, которые внимательно следили за своими играющими детьми. Связки ключей женщин были украшены брелоками с флагами Пуэрто-Рико и фигурками лягушек коки[6 - Вид листовых лягушек. Родина вида – Пуэрто-Рико, поэтому коки является одним из неофициальных символов острова.] в соломенных шляпах. Женщины поднимали вверх связки ключей и позвякивали ими, чтобы привлечь внимание детей. Малыши играли вокруг гидрантов, а ребята постарше тусовались около уличных перекрестков.

На перекрестке Юниверсити-авеню и 188?й улицы громко звучала сальса. Мама щурилась от солнца, и мы с Лизой помогали ей перейти улицу.

– Мама, осталось четыре улицы. Держись.

Мама улыбнулась:

– Хорошо, дорогая.

* * *

Школьная столовая пропахла рыбой. Я не любила рыбу, но, вздохнув, взяла разделенный на четыре секции поднос и встала в очередь. Перед горой из кусочков блестящих от масла рыбных палочек я остановилась как вкопанная.

– Тебя дома вкуснее кормят? – с иронией спросила меня одна из женщин на раздаче.

– Нет, – понуро ответила ей и покорно взяла рыбу.

– Не спи в очереди, двигайся, – услышала сзади я и быстро взяла скользкую бумажную упаковку пинты молока. Стараясь не растерять кусочки жареного картофеля, я присела за длинный стол.

Лиза прокалывала вилкой рыбные палочки, и из них сочился ярко-желтый сыр. Я смотрела на выгоревший от солнца плакат на стене, на котором были изображены здоровые дети, поднявшие вверх пластиковые вилки и ложки, чтобы показать важность здорового питания. Стоящая рядом с нами женщина с папкой и зажимом для бумаги спросила маму:

– Скажите, а сколько лет вашим детям?

– Семь и младшей почти пять. – Мама улыбалась и щурилась, но я знала, что из-за слабых глаз она не могла хорошо рассмотреть собеседницу.

Та записала что-то на листе бумаги, бормоча: «Вот как», – словно мама сообщила ей что-то из ряда вон выходящее и интересное.

Женщина продолжала задавать вопросы личного характера о деньгах, которые получает наша семья от социальных служб, о мамином образовании и о том, живем ли мы вместе с папой. Она спрашивала, работает ли он, и тому подобное. Я перекатывала во рту ломтик картофеля, после чего разгрызала его единственным передним зубом. В центре картофель был холодным, как лед. Казалось, что я ем мокрый картон.

– Так когда вы планируете начать обучение вашей дочери? – спросила женщина и показала на меня пальцем. Я съежилась и придвинулась поближе к маме. Женщина с папкой разговаривала с мамой таким же тоном, каким незнакомые взрослые обращались ко мне, чтобы сообщить, как сильно я подросла.

– Этой осенью, в государственной школе № 261, – ответила мама.

– Вот как? Спасибо, что уделили мне время. Приятного аппетита, дети, – сказала женщина и начала разговор с какой-то другой мамой.

– Моя девочка растет, – сказала мама и обняла меня одной рукой. – Представляешь, ты через два месяца пойдешь в школу.

Я задумалась о смысле слов «расти» и «взрослый» и обвела глазами столовую, рассматривая взрослых и пытаясь понять, что лично для меня будет означать превращение во взрослого человека.

Я наблюдала за тем, как женщина с папкой расспрашивала другую нервную маму. Мне не понравилось, что моя мама отвечала на все вопросы женщины с улыбкой. Это очень напоминало визиты в социальные службы, когда сотрудница сидела, словно неприступная королева, в своем большом деревянном кресле напротив мамы, разговаривавшей заискивающим тоном, будто она чего-то просила. Мне не нравилось, что мы боялись посещений нашей квартиры представителями социальных служб и что перед этим надо было судорожно убираться. Мне не нравилось и то, что приходится заискивать перед работниками школьной столовой. Меня пугала власть незнакомых людей, которые могли дать, а могли и отнять, и то, что вся наша жизнь зависела от тех, кого мы не знаем.

В школьной столовой кормили только детей, и по просьбе мамы Лиза незаметно передала ей кусочек рыбы. Оглядевшись кругом, мама быстро положила этот кусочек в рот. Я смотрела на маму с Лизой и размышляла о том, что такое быть взрослым.

На выходе из столовой я задержалась около лестницы, ведущей к классным комнатам государственной школы № 33. С тех пор, как Лиза начала ходить в школу, утро я могла проводить с мамой, и мне это очень нравилось. Мы могли просыпаться во сколько хотим, и если дома была еда, мама намазывала мне бутерброд с арахисовым маслом и виноградным желе. Мы сидели на диване и смотрели телевизор.

Маме больше всего нравилась передача с ведущим Бобом Бейкером «Угадай цену». Мама говорила, что Бейкер – «один из последних джентльменов», и во время этой передачи сидела очень близко к экрану и щурилась, чтобы лучше видеть, когда Боба показывали крупным планом. Белые волосы Бейкера были аккуратно причесаны, а костюм идеален. Вместе с мамой мы пытались угадать цену призов и «выигрывали» лодки, мебельные гарнитуры и кругосветные путешествия. Когда кто-нибудь из участников шоу выигрывал по-крупному, я вставала и громко аплодировала. Иногда мама пылесосила, а я часами смотрела телевизор в квартире, освещенной косыми лучами утреннего солнца. Это было мимолетное и приятное время, когда я думала, что мама принадлежит мне одной и никому другому.

Иногда папа водил меня в библиотеку, где предлагал выбрать книжки с картинками. Себе в библиотеке он брал толстые фотоальбомы, на страницах которых были изображены задумчивые джентльмены в костюмах. Эти альбомы валялись по всему дому, потому что папа никогда их не возвращал. Дело в том, что он каждый раз получал читательский билет на новую фамилию. Иногда вечерами я брала одну из этих книг, относила к себе в комнату и пыталась читать ее так же, как делал папа, – прямо под светом лампы на тумбочке около кровати. Я долго выискивала слова, которые могли быть мне знакомы. Но предложения и слова оказывались слишком длинными, я быстро уставала и засыпала около раскрытой книжки с желтеющими страницами, ужасно довольная тем, что у меня с папой есть общее занятие.

Когда я поняла, что мне, как и Лизе, придется по утрам уходить, я очень расстроилась. Мне казалось, что я что-то безвозвратно теряю.

Я подолгу размышляла, какой моя жизнь будет в школе и как эта самая школа поможет мне стать взрослой. Я думала о том, какой взрослый из меня выйдет, потому что меня окружали самые разные виды взрослых. Хотя мне очень хотелось, я так и не отваживалась спросить совета у мамы, потому что понимала – от моих вопросов мама будет только больше переживать, что мы еле-еле сводим концы с концами. Поэтому я решила, что сама рано или поздно разберусь с этим вопросом.

* * *

В конце той недели ведущий на телешоу – в костюме, но почему-то в треуголке с яркими лентами – объявил, что сегодня, четвертого июля мы отмечаем День независимости. После этого он вместе со своей коллегой с копной пышных волос попрощался с телезрителями, и по экрану поползли титры. Какофония из телевизора чуть не заглушила звуки стоящего рядом со мной вентилятора, который тщетно пытался взлететь, как вертолет. Я, не двигаясь, сидела на диване.

Днем мама обещала, что отведет нас к воде – посмотреть салют. Я побежала в комнату и надела синие шорты и майку психоделической расцветки, чтобы выглядеть ярко и празднично. Но я слишком долго одевалась у себя в комнате. К тому времени, как я собралась, мама уже ушла в бар и даже никого об этом не предупредила. Этот бар она обнаружила относительно недавно и стала ходить в него все чаще и чаще.

Все началось в День святого Патрика в марте. В тот день мама с папой неожиданно отвели нас посмотреть парад, о котором все мы услышали по телевизору.

Мы стояли под мелким дождем на 86?й улице, проходящей рядом с Центральным парком. Мужчины дули в волынки и били в барабаны так сильно, что звук отдавался у меня в груди и в ногах. Мы с Лизой нарисовали на щеках клевер с четырьмя листиками. Папа сказал, что это для удачи. По дороге домой в поезде я заснула у папы на коленях.

Мама не дошла с нами до дома. Мы только собирались выходить на остановке Фордхэм-роуд, как она повстречала старую приятельницу, которая направлялась в тот бар и утверждала, что праздник святого Патрика без выпивки – это деньги на ветер.

Дома, даже не смыв со щек четырехлистники клевера, я взяла одеяло и уселась на подоконник ждать маму. Так я просидела несколько часов, периодически засыпая и просыпаясь. Мама появилась в три часа ночи, источая запах перегара и передвигаясь сложным зигзагом. Она упала в кровать и спала, как после кокаинового отрыва, – целые сутки не просыпаясь. После этого она зачастила в тот бар. Она могла оборвать разговор на полуслове или встать во время обеда и, ничего не говоря, просто уйти.

В тот вечер, четвертого июля, я сидела в синих шортах и яркой майке на диване, переключала каналы, где показывали практически только празднование Дня независимости. Я много думала и пришла к выводу, что мама убежала в бар из-за меня. Это произошло потому, что я слишком часто стала задавать ей вопрос, действительно ли ей надо идти в бар и во сколько она вернется, если туда пойдет. Иногда я даже провожала ее до входной двери, держась за ее руку, чтобы чувствовать ее присутствие как можно дольше.

Она уже выходила из двери, а я все еще держала ее руку и спрашивала: «Значит, скоро увидимся, мама? Скоро? Ладно, мам?» Я повторяла эти слова до тех пор, пока не слышала звук закрывающейся двери подъезда. Я решила, что я своим поведением действую маме на нервы. Именно из-за моей настойчивости и навязчивости мама и уходит в бар.

Через пару часов по телевизору перестали показывать празднование Дня независимости. Я уже решила ложиться спать, как совершенно неожиданно дверь открылась и вошла мама.

– Угадай, кто пришел! – сказала она. Я услышала чирканье зажигалки и решила, что она закуривает сигарету. Но потом до меня донеслись странные звуки, словно в комнату влетел рой пчел.

– Посмотри, что я принесла, дорогая! Иди, позови сестру.

Мамин бенгальский огонь горел, как палочка волшебника, и яркие искры разлетались от него по всей комнате, освещая голую мамину руку. В ее глазах блестели отражения искр.

Мама начала размахивать бенгальским огнем, и я заметила, что в другой руке у нее пластиковый пакет с петардами.

В тот вечер мы так и не дошли до воды, чтобы посмотреть на большой салют. Мы вышли на крыльцо дома и в окружении соседей взорвали все петарды и запустили все фейерверки, которые у нас были. Римские свечи взлетали высоко в небо, а петарды громко взрывались. Папа помогал мне с Лизой зажигать фейерверки и следил за тем, чтобы мы не обожглись и не пострадали. Он нашел в мусорном бачке пустую бутылку, протер ее куском газеты и показал мне, как вставлять в нее петарду, чтобы она вылетала из бутылки, как ракета. Мама сидела на крыльце и болтала с соседкой по имени Луиза из квартиры 1 а, дочери которой взрывали свои петарды рядом с нами.

– Смотри, Лиззи, – говорил папа уверенным голосом. – Палочку фейерверка надо засунуть в бутылку вот так. Теперь поджигай фитиль и не обожгись.

Я сидела на корточках на тротуаре, и папа смотрел, как я поджигаю фитиль. Папа практически накрыл меня сверху своим телом, словно большой пингвин маленького птенца. Я вдыхала запах его пота, смешанный с дымом от спичек. Своими огромными руками папа брал мои руки, показывая, как правильно засунуть фейерверк в горлышко бутылки. Потом мы отходили и наблюдали, как петарда летит в ночном темном воздухе, оставляя за собой яркий розовый хвост.

Мы с Лизой по очереди запускали петарды из бутылки, и через полчаса купленный мамой запас фейерверков закончился. Каждый взлет петарды сопровождался громкими аплодисментами. Я обернулась через плечо и посмотрела на родителей. Мама держала папу за руку и улыбалась.

Это было лето 1985 года, прямо перед тем, как я пошла в школу. Это был последний раз, когда я помню нашу семью счастливой. Все, что происходило до этого в нашем доме, мне не с чем было сравнивать. Я не представляла, насколько наша семья отличалась от многих других семей. Тогда я знала главное: у меня есть мама и наши родители заботятся о нас. Я не знала, что они нам многого недодавали, и это не имело никакого значения, ведь я и понятия не имела, что еще мне было нужно.

Лето заканчивалось. И с летним теплом уходило единство и сплоченность нашей семьи. Это было последнее лето, когда наша семья была более-менее стабильной. Наверное, все мы жили в маленьком закрытом мире, созданном только для нас. Я тогда думала, что мы – совершенно обычная семья, живущая на Юниверсити-авеню, ничем не отличающаяся от всех остальных. Иногда дела у нас шли не очень, но у нас было самое главное – мы были вместе.