Прайм-тайм

– Янссон уже здесь?

– Он просто…

Андерс Шюман жестом оборвал Спикена на полуслове: – Что мы имеем?

Он сел на пустой стул шефа международной редакции, стоявший примерно по центру у стола выпускающего редактора. Спикен опустился на собственное место и пригубил содержимое своей почти пустой чашки с кофе.

– У нас, значит, есть двенадцать человек, находившихся во дворце ночью. Насколько Бенгтзон поняла, все по-прежнему остаются там, за исключением Джона Эссекса. Он уехал еще до того, как нашли Мишель.

Андерс Шюман сделал у себя пометку и приподнял брови. – Замечательно, – сказал он. – Я не видел ничего подобного в сообщениях Информационного агентства. Это официальные данные?

Янссон, ночной редактор, подошел торопливо, пролил немного кофе и улыбнулся.

– Нет, черт побери, – сказал он. – Они от Анники Бенгтзон. Возможно, мы единственные имеем их.

Андерс Шюман посмотрел на кофе, стекающий в корзину для бумаг.

– Как она добыла список?

– С помощью автомобилей на гостевой парковке. И у нее есть какой-то источник, который она не хочет раскрывать.

Пелле Оскарссон по прозвищу Фотограф и Спикен закатили глаза к потолку.

– Джон Эссекс, – продолжил Шюман, – что он там делал? Он ведь слишком велик даже для арены Глобен. Это особая статья, попроси проверить все тщательно.

Спикен сделал пометку.

– Что мы будем делать со списком? – поинтересовался Янссон. – Как назовем всю компанию?

Андерс Шюман постучал ручкой по блокноту:

– Не подозреваемыми в любом случае. Друзьями, пожалуй, или свидетелями. Нам надо прочитать текст и посмотреть, на чем остановимся.

– Друзьями, ставшими свидетелями, – предложил Пелле Оскарссон.

– Нам надо отслеживать работу полиции, – сказал Шюман.

– И у нас есть сам дворец, – заметил Спикен, – Икстахольм. Восхитительное местечко явно, всего в ста километрах от Стокгольма, но все равно абсолютно изолированное.

Руководитель редакции кивнул.

– Все так, – подтвердил он. – Наше правительство обычно использует его для секретных переговоров. Насколько мне известно, колумбийское руководство встречалось там с повстанцами из ФАРК где-то год назад.

– Говорят, Арафат и израильтяне приезжали туда, – заметил Янссон.

Спикен кивнул одобрительно.

– Годится для отдельного сюжета помимо этих двенадцати, – сказал он. – Кто займется дворцом?

– Анника Бенгтзон как-то упоминала его при мне, – сказал Шюман, – поэтому нормально, если она и напишет. А как с нашим человеком, который сейчас находится там? Веннергреном? Кто-нибудь разговаривал с ним?

Спикен обеспокоенно заерзал на стуле:

– Нет еще, он же не может позвонить сейчас, допрос и все такое…

– Правда ли, что Барбара тоже там?

Вопрос подействовал как удар хлыста, Спикен резко замолчал.

– Ну, – сказал Янссон, – Барбара действует, исключительно руководствуясь собственными желаниями. Я разговаривал с ней перед ее отъездом туда, и она заявила, что не собирается ни у кого спрашивать, о чем ей писать в своих фельетонах, пока у нее есть разрешение ответственного издателя.

– И благословение семейства владельцев, – добавил Пелле Фотограф.

– Она же одна из них, – заметил Янссон.

– Что будем делать с Мишель? – спросил Шюман.

За столом выпускающего редактора воцарилась тишина. Пелле Фотограф листал какие-то бумаги. Янссон пил кофе, сосредоточив все внимание на этом занятии. Шюман заметил сомнения Спикена, прежде чем тот наконец взял слово:

– С журналистской точки зрения было бы правильным представить ее без прикрас. Спившаяся проститутка-мать, погибший в автокатастрофе отец, мужики повсюду, противоречивая и богатая, широко обсуждаемая и ненавидимая…

Андерс Шюман поднял правую руку, Спикен замолчал. – Прежде всего, – сказал шеф редакции, – наша газета уже заплатила пятьдесят тысяч крон в качестве возмещения ущерба за публикацию данных о ее матушке, проститутке и наркоманке. Кроме того, нам письменно запрещено когда-либо писать о ней снова. Поэтому данные материалы не вытащишь так просто из нашего архива. Если же говорить об остальных прилагательных, которые ты использовал, Спикен, вряд ли мы вправе утверждать, что именно так общество думало о ней. Это, по большому счету, мнение только нашей газеты.

У шефа новостей над верхней губой выступили капельки пота.

– Но мы же не можем просто сделать вид, что никогда не обливали ее грязью.

– Правильно, – согласился Шюман. – Но нам вовсе не обязательно продолжать в том же духе, когда она умерла. Я хотел бы иметь сдержанное и уважительное описание жизни Мишель Карлссон. И смерти тоже, кстати. С упоминанием всех полученных ею наград, того, как ее любили зрители, историю об ее отце нам, конечно, тоже надо напомнить, сколь ужасной она была…

Внезапно Шюман почувствовал, словно силы покинули его.

«Кровь и смерть, – пронеслось у него в голове, – ужасы и трагедии, убийства и всякое зло – вот мой хлеб насущный».

– Еще? – поинтересовался он спокойно.

– Что нам делать с Торстенссоном? – спросил Спикен. – Собственно, он ведь должен принимать решение?

– Я буду в аквариуме, – сказал Шюман. – Сообщите, как только кто-нибудь даст знать о себе, скрипач или…

Потом он направился в сторону своего закутка.

Представители «Катринехольмс-Курирен» укатили готовить материал о праздновании Янова дня в Бие, но люди из Эст-Нютт остались. Они пили кофе из термоса в своем микроавтобусе, народ с государственного телевидения выглядел немного солиднее остальных у своей мобильной телестанции, репортер из сёрмландского радио разговаривал по мобильному телефону около Конюшни. Бертиль Странд все еще грелся в редакционной машине «Конкурента», когда Анника постучала по окну передней дверцы с пассажирской стороны. Фотограф опустил стекло на два сантиметра.

– Выходи, – сказала Анника.

Секунду спустя он вылез из автомобиля, остальные журналисты тоже.

– Труповозка! – возбужденно крикнул репортер другой газеты и поспешил к ограждению у канала.