Токей Ито

– Границы видны на картах, но не в прерии. Важные господа все решили без нас. Если бы наши верховные вожди дали мне восемьдесят воинов, как я просил, то я во время хоккейного матча опустошил бы весь форт Рэндалл.

– Не сомневаюсь, тебе это по силам. Но восьмидесяти воинов у тебя не было, и потому ты только и сумел, что в перерывах прочитать несколько бумаг да похитить сигарету. Форт Рэндалл никуда не делся, как стоял, так и стоит. Брат мой, боюсь, что дакота совершили большую ошибку. До сих пор они охотились на бизонов. Бизонов становится все меньше. Однако дакота не научились разводить скот.

– А как поживает твой конный завод, Чапа Курчавые Волосы?

– Ты же сам знаешь. Двое жеребят сдохли, а воины говорят, что твой буланый жеребец, которого ты поймал диким, намного превосходит всех остальных мустангов.

– Чапа, не попробовать ли нам этим летом всерьез приручать бизонов?

– Нет, этим летом мы возьмемся за оружие; мне кажется, это неизбежно. Но что с нами будет?

– В резервации? – спросил индеец.

Он произнес это совсем иным тоном: утратив самообладание, уже не сдерживаясь, дав волю ненависти.

– В резервациях, которые отводит нам Великий Отец, мы не сможем жить самостоятельно, даже если научимся фермерствовать. Места там слишком мало, а большая часть земель скудна и бесплодна. Но и охотиться на бизонов мы не сможем вечно. За последние два года поголовье бизонов уменьшилось вдвое.

Индеец в ответ только промолчал.

– Так как же быть? – спросил Курчавые Волосы.

– Мы должны сохранить свою свободу и чему-то научиться. Хорошо учится только свободный. Сейчас я снискал среди наших людей достаточно уважения, чтобы поддержать тебя и твои планы, как только завершится великая борьба.

Курчавые Волосы взял своего спутника за руку.

– Хорошо, ты произнес правильные слова. В детстве я был рабом. Мой отец бежал к вам, взяв меня с собой. Я не хочу снова попасть в рабство вместе с вами.

– Но никто не мешает тебе уйти, куда хочешь.

– Брат мой, то же самое ты мог бы сказать и о самом себе. Десять лет ты прожил вдали от своего племени. Два года тому назад ты вернулся, чтобы разделить с нами самую тяжкую часть борьбы и пройти с нами последнюю, самую трудную часть пути. Неужели ты думаешь, что я хочу убежать и забыть вас? Даже если бы захотел, я не смог бы вас бросить. Я люблю наши вигвамы, наших женщин и детей, я люблю своих друзей и соратников больше собственной жизни.

Все это Чапа Курчавые Волосы произнес очень тихо, устремив взгляд на дощатую стену конюшни, скрывая, как сильно он растроган.

Почти час друзья просидели молча.

С наступлением сумерек они вышли за ворота, потому что хотели провести ночь не в форте, а в индейском лагере, с игроками своих команд.

В то же время Генри сидел у себя в комнате, проверяя содержимое своего кошелька. Предстоящий вечер казался ему пустым и бесконечным. Как же ему убить время? Он констатировал, что если оплатить из этих же денег еще и приветственный вечер в форте Найобрэра, то на прощальный вечер в форте Рэндалл ему уже не хватит. Но неужели он обязан подсчитывать все до последнего пенни? Надо наслаждаться одним днем! Генри спустился вниз, побродил по двору и стал приглашать то одного, то другого. При той смертельной скуке, что мучила офицеров, инженер вскоре нашел немало желающих выпить за его счет.

Маленький пир начался после ужина и завершился незадолго до рассвета.

Генри понял, что нет смысла ложиться спать. Он собрал вещи. С серым лицом, терзаемый ознобом, страдающий от похмелья, смотрел он в окно своей комнаты на двор. Куда запропастился этот ниггер? Ага, вот раздался стук копыт! У этого парня, из которого он хотел воспитать себе слугу, проснулась совесть, и он все-таки привел Генри коня.

Молодой инженер, курьер и корреспондент вышел из здания и вскочил на лошадь. Быстрой рысью он подскакал по двору к воротам, и ему тут же отворили. Выл северный ветер, но погода стояла ясная, солнце светило ярко, купол голубого неба поднимался над холмистой прерией. Генри проскакал за ворота. От стойки отделилась длинная фигура, облаченная в хлопчатобумажную рубаху, вельветовые штаны и пончо. Черные, разделенные на пробор волосы были заплетены в косы, худое лицо расписано красками до неузнаваемости.

Взмахнув хлыстом для верховой езды, как прежде Роуч, Генри приказал обоим скороходам бежать впереди. Он пустил коня галопом и в своем мрачном расположении духа испытывал бессмысленную, жестокую радость оттого, что скороходам придется бежать наперегонки со скачущей во весь опор лошадью.

Однако, по-видимому, их это не утомляло.

Генри в седле казался более измученным и обессиленным, чем они.

Около полудня ландшафт изменился. Почва стала более песчаной, трава – короткой. Форт Рэндалл давно скрылся из глаз. Генри остановился на привал, чтобы перекусить. Голодные скороходы молча ждали поодаль.

После полудня индеец и негр показали, насколько серьезно относятся к своим обязанностям. Часто они осматривали окрестности, взбежав на какой-нибудь небольшой холм. Не единожды выбирали они извилистые пути по пересекающим прерию долинам, чтобы вместе с всадником оставаться невидимыми глазу. В сумерках они привели его на берег Найобрэры и посоветовали переночевать здесь.

Генри согласился.

– Разожги костер! – приказал он Джеку.

Человек в пончо отказался повиноваться бледнолицему.

– Мы не будем разжигать костер.

– Ты смеешь мне дерзить! Таким тоном говорил некогда Харри! Но эти времена для вас, индейцев, прошли навсегда. Поищи хвороста и разожги костер. За что тебе платят?

Тихо плескали речные волны, посвистывал ветер. Из норы выглянул голодный хомяк и тотчас же снова скрылся.

Генри стукнул о землю рукоятью хлыста.

– Ну, долго мне ждать?

– Сколько хотите.

Генри покачнулся. Охватившая его ярость побуждала его ударить индейца хлыстом по лицу. Но он остался в глуши, один на один со своими противниками, наступала ночь, а индеец не только хранил зловещее спокойствие – у него еще был револьвер. Теперь Генри подумал, что надо было приказать разжечь костер Бобби, однако ему не терпелось увидеть, как повинуется ему надменный индеец, и он уже не мог отступить.

А вот придумать какую-нибудь уловку, чтобы сохранить лицо, он мог.

– Эй ты, грязный краснокожий с размалеванной физиономией! Когда ты в последний раз умывался? А ну соскреби краску с рожи!

Индеец не ответил ему резкостью, как он ожидал. Он вообще не стал возражать, а достал из-за пазухи маленькую шкатулку и клочок кожи и начал тщательно стирать краску обрывком кожи, смазанным жиром. При этом он не торопился.

Генри был доволен тем, что второй его приказ выполняется незамедлительно. Он с интересом смотрел, как из-под нанесенной красками маски проступает человеческое лицо. Наконец индеец со всем возможным тщанием удалил последние остатки краски. Взошла луна; свет ее засверкал на речной глади и упал на лицо индейца. Стали различимы жесткие, резкие черты его исхудалого лица, на которое наложили свою печать усталость и страдания; на лице его застыло выражение одновременно дерзкое и замкнутое; это впечатление еще более усиливалось из-за игры лунного света и тени.

Генри уставился на индейца, сбросившего маску, и узнал его. У Генри отвисла челюсть, губы задрожали. Он выхватил револьвер из-за пояса. Однако, не успев нажать на курок, бессильно опустился на землю.

Тишину не нарушил ни один выстрел. Индеец встал и направился за кинжалом, броском которого сразил своего врага. Рукоятке обоюдоострого, заточенного ножа была придана форма птичьей головы. Дакота очистил нож, несколько раз вонзив его в землю, и убрал клинок в ножны. Револьвер Генри он передал Бобу Курчавые Волосы. Потом он взял себе бумажник Генри с письмом майору Смиту.

Индеец снял с себя одежду, скрывавшую его истинный облик, и в темноте вместе с Курчавыми Волосами закурил трубку.

Дакота ни разу больше не взглянул на убитого Генри. Его народ вел борьбу, в которой не нашлось места милосердию, и дакота не знал сострадания. Краснокожие и бледнолицые в равной мере с детства учили его убивать врагов и считать это своим долгом и подвигом. Он не стал снимать скальп с поверженного противника не потому, что гнушался этим обычаем, а лишь потому, что Генри позволил убить себя, не оказав сопротивления. Победив его, дакота не снискал славы.

– Что теперь? – спросил Чапа Курчавые Волосы своего вождя.

– Мой разведчик Ихасапа уже должен был ждать нас здесь поблизости с лошадьми и с новостями. Моим вестникам, которых я отправил к нашим верховным вождям Татанке-Йотанке и Тачунке-Витко и к вождям племен абсарока и пауни, пора бы уже вернуться.

– Ты веришь этим пауни, которые убили твою мать, когда ты был еще ребенком, и этим абсарока, против которых в юности сражался Татанка-Йотанка?

– Тем, кто откликнется на мой призыв, я готов верить. За прошедшие годы я встречал немало дальновидных и проницательных воинов даже среди врагов.